На машине лежали перчатки и вывернутая наружу сумочка. Менты. Снега чуть больше чем летом. Безжизненно-серый, вперемешку со льдом и текучей грязью. Выпей?
- Зачем быть грубым?
- Договоримся?
На лице маска неприступности и прежнего стопора.
Дикие постельные вопросы встревали, казалось не в тему. Дождь не идет зимой, по крайней мере, этой.
- Договоримся ли? У тебя есть дача и машина?
- Нет.
Печаль ложилась на лицо быстрее, чем солнце на асфальт. Мысль: солнце – подстилка.
- Не договоримся.
- Жаль. Что будет?
- Тебя посадят.
- За одну дозу?
- Да.
Сердце подло, но ритмично танцевало, однако мне хотелось реветь.
Чем всё закончится? Банально и до боли в суставах мрачно? Ну что же мы не нашли общего решения? Война, между собой и мной. Вечная война. А я – плохой воин.
- Сколько?
- Одна.
- Сколько.
- Шестнадцать.
- Сколько?
- Двое. Сколько?
- Не договоримся.
И тишина среди шума, много меня в тишине. Замирает даль. Впервые холод на руках от ржавых решеток.
- Пошли?
- Зачем?
- В туалет.
Вонь. Рисунки от обломков штукатурки напоминают о событиях здесь происходящих когда-то и с кем-то. Пятна крови грязно-коричневого цвета на тех же стенах кричат о смерти. Вопли в ушах о прежнем чьём-то и о моём будущем, возможно. Тихо стою. Вернулась.
- Зачем?
- Приходила комиссия. Девушкам с парнями в одной клетке нельзя, тебя уводили в туалет.
- Хочу спать.
- Лавочка одна. Нельзя.
На полу бычки, хотя курить тоже нельзя.
- Хочу кушать.
- Ничего нет.
- Нельзя держать меня больше трех часов.
Солнце отражалось в очках какого-то высокого по званию человека. Он улыбался. Сквозь губы просвечивали желтые от никотина и золотой жизни зубы. Хотелось домой к маме, которая ничего не знает, папе, который где-то далеко и не знает даже меня.
Но холод от железа – такой родной и великолепно разукрашен в желтый цвет Её величеством Старостью.
Холодно …