На следующий день Гоша Блинов, одетый в униформу бомжа позапрошлого века –
латаные штаны цвета взрослой неожиданности, ватник и шапку ушанку без одного уха, сидел на бордюре малолюдного тротуара возле дома «объекта». Эта Дура жила в пяти минутах ходьбы от заказавшей ее «конторы», так что место работы Воробьев показал Гоблину из окна кабинета. Приклеенная к подбородку клочковатая борода, подобранная под цвет сявых волос, раздражала кожу, и ему приходилось всё время ее почесывать, что придавало выражению лица натурально-жалобное выражение.
– Пода-а-а-йте на пропитание….,
гундосил Гоблин, когда мимо кто-нибудь проходил. Для большей убедительности, он тряс протянутую, вымазанную в соседней луже руку. Редкие прохожие смотрели сочувственно, но ускоряли шаг и почему-то не подавали. Глядя в очередную удаляющуюся спину, Гоблин выпускал сквозь зубы добрую часть арсенала матерных слов, копившихся с детства, и думал о том, что народец пошел злой и черствый, и что ничто иное, как равнодушие приведет человечество к гибели.
«Человек алчен, подл и низок, а потому в мире высоких цивилизаций ему не будет места» – стукнуло невесть откуда в голову, и Гоша, удивляясь на самого себя, вслух произнес:
– Жадность фраера погубит…
– Совершенно верно! –
раздался сверху приятный женский голосок, и Гоша вздрогнул от неожиданности. Пока он глядел в сторону жадных спин и мыслил высокими категориями, с другой стороны подошла Эта Дура и даже успела вытащить из кошелька пятидесятирублевую купюру.
– Пода-а-а-йте на пропитание….,
заблеял Гоша, уже держа купюру в руке и, посмотрев заискивающе в лицо «объекта», тут же поправился:
– Дай бог вам здоровьичка, милая женщина…
– Спасибо. И вам всего доброго, –
ответила она и улыбнулась.
Гоблин обомлел – никто и никогда до этого момента не смотрел на него с такой неподдельной, буквально материнской нежностью. Огромные голубые глаза женщины светились искренностью и добротой.
«Ангел!», - воочию убедился Гоша, и вся его телесная сущность затрепетала
в неведомом доселе, приятном волнении.
– Не сидите на камне – застудитесь,
ласково сказала женщина и пошла в направлении сквера, который находился через дорогу.
– Ангел, ангел…,
шептал Гоша ей в след и разглядывал попутно «объект» со спины. Женщина не шла, а плыла, покачивая роскошными бедрами, как яхта во время штиля на медленном ходу. Шлица на узкой укороченной юбке оголяла до самого «нельзя» то одну стройную ножку, то другую, и от этого мелькания чудес у Гоши зарябило в глазах. Слезы – то ли бесконечного счастья, то ли беспредельного горя, защекотали носоглотку, и он подумал о том, что вероятно крайности этих двух чувств находятся очень близко друг от друга, или вообще слиты воедино. Тяжко «эхехехнув», он заглянул во внутренний карман ватника, запомнил время выхода объекта из дома и стал разглядывать полста-рублевку, боковым зрением не упуская удаляющуюся Эту Дуру из вида. Ничего особенного на купюре не разглядев, он поднес её к носу и глубоко вдохнул:
–Шинель, ё-маё…– №5, а может и шесть…,
решил Гоша, ибо запах был очень приятный, а других названий французских духов
вспомнить не удалось.
– Недешево же вы, мадам, Феде Кастро Родину продаете,
возмутилось патриотическая сознательность Гоблина, но душа, вдохновленная любовью с первого взгляда, наперекор сознательности запела:
«Кубаа, любооовь мояяя, острооов зариии багрооовой…»,
а разум в это время мучился над дилеммой: отдать купюру Воробьеву, как вещественное доказательство, как было велено, или забыть ее в кармане?
Эта Дура, перейдя дорогу, зашла в сквер, села на зеленую скамейку и, достав из сумочки
книжку, стала листать страницы.
– Ага, начинааается, –
думал Гоша
– Щас припрется какой-нибудь нерусский хмырь, начнутся приседания-вставания, и ты, конечно, сделаешь вид, что понятия не имеешь, что этот хмырь – иностранный агент. А потом книжечку, невзначай как бы, на скамеечке оставишь. Ничего-ничего, дооставляяяешься. Гоша Блинов свое дело знает!
Но когда она закинула ногу на ногу, Гошина душа опять потянула его гражданскую сознательность на низший уровень:
– Ништяк!
вырвалось с языка, забывшего что он на работе, и Гоша, опасливо оглядевшись по сторонам – не заметил ли кто счастья на лице несчастного бомжа, снова загундосил:
– Пода-а-а-йте на пропитание, люди добрые…Детки дома с голоду пухнут…
Будет вам вечное счастие в царствии небесном за доброту вашу……
– Пода-а-а-йте на пропитание….
прод. следует