Мой отец - геолог. Много лет он работал в геологических экспедициях Западной Сибири и Средней Азии. Его рассказы о геологической работе сохранились в записных книжках. Он писал их на привалах, в короткие дни отдыха на базе геологических партий.
Теперь эти книжки хранятся у меня, и я хочу представить вам рассказы моего отца –
Кондаурова Владислава Семеновича.
=Из записных книжек моего отца.=
По каменистой извилистой дороге торопливо ехал всадник. Он то и дело понукал свою низкорослую монгольской породы лошадку, хлестал ее сломленной веткой березы и говорил:
- Эгей, конячка, рано же ты устала. А что будет, когда назад поедем? Рано, рано, - добродушно журил он её.
Лошадка, прядая ушами. Прислушивалась к его говору и ускоряла ход.
- Мы с тобой чуть ли не ночью выехали вовсе не для того, чтоб плестись трое суток. Нет, мы сегодня же, еще засветло, вернемся домой. Это я тебе обещаю – продолжал всадник. – Или ты хочешь, чтобы снова все в партии говорили: «Если тебе нужно, чтоб дело шло медленно – поручи его Виктору Коренкову и оно совсем станет»? Отвечай, хочешь?
Лошадь отрицательно мотала головой.
- То-то же, - довольно проговорил Коренков.- Хотя ты тоже себе на уме, ты б не прочь растянуть эту поездку и на трое суток, меня ты не обманешь, трое суток - это не один день, верно?
Лошадь согласно покивала головой.
- Ты что это, подхалимничаешь?- возмутился Виктор.- Для чего тебе это нужно? – он вопросительно посмотрел на коня, потом повел взглядом вокруг.- Ага,- снова довольно проговорил он,- перевал скоро. Ну, так бы и сказала: «Слазь, мол, тяжело!».
Виктор слез с седла и вповоду вывел коня на перевал.
Было ранее-ранее утро. Солнце только что вышло из-за сопок и еще не успело разогнать остатки ночи: воздух чист, свеж, насыщен благоухающим запахом леса. Горизонт четко очерчен голубизной окружающей горной цепи. Внизу клубится туман. Огромные белые, серые, голубоватые с различными оттенками клубы роятся, сталкиваются, всползают друг на друга и всей массой двигаются вниз по склону.
- Эх, черт и красотища же!!!- едва выговорил от восхищения Виктор.- Нет, ты посмотри, будто живое что-то ворочается, дышит и, кажется, сила там орудует несметная! А ведь ничего нет, сгреби все, спрессуй, едва ли наберешь ведро воды. Вот тебе и сила. А красоту в ведро не уложишь, да и ни во что ее не уложишь. На полотно бы ее, чтоб всем показывать! Она ведь исчезнет и никто кроме нас с тобой ее не увидит.
Он повернулся к лошади, но та равнодушно дремала, полузакрыв глаза, слабо помахивая хвостом.
- Чучело ты, огородное!- выругался Виктор.- Только с тобой о красоте и толковать! Хватит спать, поехали.
Сразу же за перевалом дорога нырнула под свод деревьев, нудно зазвенели над ухом комары, копыта лошади зачмокали по болотной грязи. До Шалыма, где базировалась экспедиция, оставалась еще часа три пути. Виктор пел, вел длинные монологи с конем, произносил яркие обличительные речи в основном в адрес начальника партии, с которым у него было не все гладко, читал стихи, короче – развлекался так, как человек, который знает, что его никто не видит и не слышит. Проехав около тридцати километров он не встретил ни единой живой души. Коренков вспомнил, как два месяца назад, они студенты-геологи, шли одни по этой же дороге, ночью, впервые в жизни попав в тайгу. Было страшно. Им мерещились медведи, которых не было и не могло быть. На них прыгали рыси, за которых они принимали любой падавший сверху сучок, их пугали даже бурундуки. Особенно неприятным им казалось отсутствие указателей и чуть ли не регулировщиков, когда тропа раздваивалась, и надо было решать – куда идти, хотя потом выяснялось, что обе они снова сходились. Но души их переполнялись сознанием гордости и значимости. Им казалось, что все это имеет величайшую важность. Ни одного из этих чувств больше не испытывал Коренков. Не было ни страхов, не было и значения чего-то необыкновенного. Была простая работа, тяжелая и весьма далекая от тех пылких, романтических туманов, которыми, как точно знал Коренков, сплошь забиты головы первокурсников. Романтический туман выветривался от хлюпающего под ногами болота, нудных многодневных дождей, от кишащей мошки, от постоянной неустроенности. Но в этом тоже была своеобразная романтика, сквозь нее надо пройти, чтоб полюбить. И это собственно зависит уже от человека.
За очередным поворотом открылась широкая гладь реки Кондомы. Один берег был неприступен – в небо вздымались отвесные до трехсот метров скалы, другой – низмен и лесист, в воде отражались перевернутые вниз верхушками пихты и ели. Чуть дальше, лес отступал, дорога петляла по заболоченной пойме реки, потом вырубленным в крутом склоне уступам бежала по Таштаголу. Таштагол – небольшой сибирский городишко, вырос в тридцатых годах. Собственно вырос он только по названию. По существу же так и остался многоэтажной деревней. Деревянные дома в беспорядке разбежались по берегам Кондомы, а дом культуры – единственное каменное здание города – вскарабкался, чуть ли не на вершину склона. Два – три магазина с бледными вывесками попались Виктору по дороге, да довольно частые пешеходы, обходя лужи, двигались по гнущимся досчатым тротуарам, подтверждали, что это все-таки город. Где-то в стороне заурчал «МАЗ». Виктор принял в сторону, и беззаботно помахивая хворостиной, продолжал путь. МАЗ приближался. Уже проехав, шофер дал газ. В глаза лошади ударила струя черного дыма. Лошадь присела на все четыре ноги, сделала свечку, шарахнулась в сторону. Кто же мог предположить, что она ни разу в жизни не видела машины и так же боится звука мотора, как «человек в футляре» милицейского свистка! Виктор не удержался, слетел с седла и плюхнулся в подвернувшуюся лужу брюхом вниз с таким шумом, брызгами воды и грязи, будто он был не человек, а, по меньшей мере, космический корабль. Поднял его из лужи хохот собравшихся зевак.
- Подвинься, я ляжу!- острил один из них.
- Ничего, бог даст, и так скоро ноги протянешь,- сказал, поднимаясь, Виктор.
- Сработано по Крылову: лебедь рвется в облака, а щука тянет в воду!- язвил второй.- Обратите внимание, это чудо природы не оставило еще намерения взлететь, - показывал он на лошадь,- не кобылка – жар-птица!
Жар-птица, по бабьи раскорячив задние ноги, стояла в стороне, тяжело поводя боками и вздрагивая всей кожей.
- Маэстро! Вы вполне сойдете за негра, если подкрасите уши!- советовали Виктору.
Он и сам догадывался, что смешон: отвратительная жижа залепила ему костюм, лицо, руки и видимо действительно только уши были чистыми. Но зубоскальство толпы бесило.
- Дикари! – кричал он в ответ.- Если вам показать настоящего негра, вы передавитесь все, чтобы посмотреть на него! Вы и лошадь то видите впервые!
- Такую лошадь нам, однако, не приходилось видеть! Однако, всадника такого мы тоже не видели!
- Заоднаколся, однако, двух слов связать не можешь без своего «однако», а тоже острить берешься, господин дерево!
- Нам не зазорно, мы в тайге живем!
- Ишь ты, мы - Николай второй! Остолоп всероссийский ты! Вы потому в тайге и живете, что в другом месте тебе бы клетка нужна была и надпись: «Осторожно! Кусается!», да для государства дорого!
- А тебе бы на свинье ездить, вы б с ней в лужах- то повалялись; ты б ей титьки чухал, а она б тебя хрюкать учила, жили б душа в душу!
Толпа любопытных росла. Подходили новые люди, взглядывали на физиономию Виктора, закатывались хохотом. Он вытерся рукавом, размазывая грязь по лицу, подошел к лошади. Сесть в седло не решился. Где-то сзади снова урчал мотор «МАЗА». Взял поводья в руки, повел коня по дороге. Толпа, предвидя новое развлечение, не оставляла его. По-прежнему сыпались шуточки, кто-то пугал кобылу, она лезла на Виктора. Он осаживал ее, затравленно озирался по сторонам, думал, какое еще предстоит испытание, когда машина догонит их?
- Эй, тюха!- задевали Виктора. - Попрощайся со своей клячей, она сейчас «МАЗ» давить будет!
- Застрахуй ее!!!
- Хвост расчеши гребенкой!
- Сфотографируй!
- Зубы, зубы не забудь почистить! – сыпались со всех сторон советы.
Виктор, стараясь не обращать внимания на эти дикие выходки, завел коня в небольшое углубление, чтоб пропустить машину. Случилось то же самое. Набирая скорость, шофер дал газ. От рева и черного дыма, лошадь в испуге попятилась назад, ударилась задом о скалу, с кровяными глазами и коротким ржаньем, поднялась на дыбы, прыгнула к обрыву. Не успев выпустить повод, намотанный на руку, Виктор вынужден был совершить такой же гигантский прыжок. Уже над обрывом. Вцепившись в уздцы, повис всей тяжестью тела, заставив лошадь попятиться к скале. Толпа, замолкнув не надолго, снова разразилась хохотом.
Бледный от пережитого волнения, Виктор в бешенстве схватил камень, занес его над головой, сказал:
- Первой же сволочи, которая сделает шаг следом за мной, размозжу голову вот этим камнем! Ясно?!- и повел коня по дороге.
Его оставили в покое. Но и ему тоже было ясно, что по дороге, где каждые пять минут идут машины, ехать было нельзя. Он выбрал пологий спуск, спустился к реке. Пойма была заболочена, лошадь несколько раз проваливалась по брюхо, и ему с большим трудом удавалось ее вытащить и находить твердую почву.
- Вот так прогулочка!- ругался Виктор.- Вот так люди! Да и лошадь тоже, будь ты трижды проклята. Жар-птица, мать твою гроб! Холеру на тебе возить, а не верхом ездить!!!
Многими эпитетами наградил ее Виктор, пока они болотом добирались до Шалыма.
Обратный путь был на пятнадцать километров длиннее, зато Таштагол остался в стороне.