БАЗА
– Пить алкоголь вообще-то вредно! Много пить - опасно! А пить в компании с военными – смертельно опасно!
Именно в этой аксиоме вскоре пришлось убедиться Тору на собственной шкуре. Все начиналось вполне пристойно. Позвонил Серега Шпак, бывший одноклассник Тора и позвал на выходные к себе на базу. На военную базу, чтобы выпить немного и поразвлечься на свежем воздухе стрельбой из разных видов оружия по мишеням. Тору, как гражданскому человеку, всегда нравилось оружие. Холодное, огнестрельное, а автоматическое в особенности. Потому что запретный плод сладок, а на гражданке с калашом по улице не походишь, и уже тем более не постреляешь по мирно гуляющим прохожим. Но все меняется, когда попадаешь на точку к Сереге. Патронов море, оружия еще больше. Стреляй, не хочу. Душа компенсирует недостаток боевых действий в обыденной жизни. Мужчина – он ведь всегда воин, как бы не пытался себя закамуфлировать под мирного труженика. Один воин лучше, другой хуже, но на памяти Тора не было ни одного, даже самого замухрышечного мужичка, из многочисленных приходящих в гости, который не преображался бы, взяв в руки меч из дамасской стали, или давно устаревший пулемет дегтярева, хранящийся под Торовой кроватью. Все без исключения становились похожими на мужчин. Настоящих мужчин. А их жены и подруги, взглянув на своего, пусть захудалого, но своего мужчинку, внезапно неузнаваемо преображенного силой, исходящей от оружия, внезапно загорались желанием к сексуальному единению. Они чувствовали в своем обновленном спутнике настоящую защиту и покровительство. Так называемую каменную стену, за которой хорошо прятаться и строить гнездо. И неважно, что пулемет был неисправен, что ствол его залит свинцом. Оружие все равно возвращало мужчине мужской облик и пробуждало спящий дух воина. И когда Тору удавалось попасть к своему закадычному другу на точку-базу, находящуюся в глухой тайге, он менялся еще сильнее, чем все его посетители, берущие в руки неисправное оружие. Потому что к нему в руки попадало оружие настоящее, реально имеющее власть над жизнью того, на кого было направлено, а значит, власть была и у самого владельца. И самое приятное ощущение доставляла внутренняя борьба с демоном, немедленно заселяющимся внутрь и подзуживающего на начало бойни. Тор всегда выходил победителем из этой битвы, поскольку больше любил жизнь нежели смерть и, конечно же, ни под каким предлогом не стал бы стрелять в своего лучшего друга, с которым проучились вместе без малого 4 года. Вместе огребались от местных хулиганов, вместе вламывали этим же хулиганам, когда чувствовался избыток внутренней силы. Вместе драпали от ментов с дискотеки, когда начинался коллективный замес и в канареечники сгружали всех без разбора, отходив предварительно резиновыми дубинками. Вместе трахали местных и иногородних проституток. Многое делали вместе. На таких друзей оружие не направляют, а если и направляют, то только для того, чтобы застрелить угрожающего со спины врага. Но таких ситуаций им не предоставлялось, поскольку Серега ушел служить в армию на год раньше Тора, а сам Тор закосил от этой самой армии, поскольку чувствовал, что из нее не вернется никогда. Дедовщина нисколько не привлекала Тора и он знал, что при первой же пригрузке с разбитой мордой, его гордыня возьмет верх над разумом и деды, черпаки, дембеля полягут под автоматным огнем на первых же стрельбах. Тор потерпел бы до стрельб, но прощать их не стал бы ни за что. А за такие стрельбы в лучшем случае дисбат, а в худшем вышка. В дисбате условия еще хуже, чем в армии, поэтому оттуда Тору выйти живым бы не удалось. Тор был хоть и русским человеком по внешности, но дух у него был джигита. Наверное, в одной из прошлых жизней он глотки резал своим врагам, не дожидаясь весомых причин. И в этой жизни внутри у Тора постоянно стучал некий барабан, выбивая ритм, а в голове часто возникала стратегия. Стратегия выжженной земли, когда после прохождения отряда по деревне, или поселку, где были люди, вздумавшие оказать сопротивление Торовому отряду, оставались только головешки. Деревня сгорала дотла полностью с жителями, собаками, коровами, курами и всем, что может гореть хоть немного. Сгорала так, что оставалась только черная пречерная дымящаяся земля. Тор никак не мог понять, откуда в нем подобные мысли могут бродить, ведь по жизни он был очень мирным человеком и дружелюбным. Но мысли были, и никуда от них деться было невозможно. И еще одного плана мысли были, обосновывающие подобную стратегию. Эти мысли объясняли, что если не убить всех жителей, включая стариков, женщин и детей, то любой, из первоначально показавшихся немощным, слабым или малым будет мстить. Как только страх быть убитым в разборке отступит хоть немного, непременно надумает отомстить за своих родных и близких. А если мстить будет некому, то и опасаться ножа в спину не стоит. Поэтому нужно вырезать всех до единого. И прилагать максимум усилий для поиска всех возможных отлучившихся. Афганцы, а чуть позже и чеченцы, оставшиеся в живых после боевых действий, затеянных правительством в собственных амбициозных или корыстных интересах, подтвердили правильность Торовой тайной стратегии. Они сами очень быстро обучались, не дрогнув, стрелять для верности в голову и детям и женщинам и старикам в захваченном с боем кишлаке. Особенно быстро это обучение происходило на наглядном примере нелепой гибели своих товарищей, убитых именно в спину из невесть откуда взявшегося оружия в руках умоляющей о пощаде, закрывающей голову, трясущейся от страха хрупкой женщины. Которая тут же, стоило только бойцу, воспитанному на глупой идее спасения слабых и беззащитных, отвернуться и пойти дальше, доставала автомат и без тени смущения стреляла ему в спину. Причем в сердце не промахивалась. Такая подлость каралась жестоко. Друзья убитого превращали такую дамочку за пять секунд в фарш из своих автоматов. Но обучались «бессердечию» очень быстро. У афганей и у чечей, стрелять умели все. Поэтому гасить приходилось всех. Зачистка была необходима тотальная. На гражданке обычно про это не говорится, ибо мораль провозглашает другое. Но, прошедшие войну, только улыбались при высокопарных речах про женщин, стариков и детей. Они знали жизнь и знали жизненную правду. Горцы до сих пор живут по закону крови «Око за око, а еще лучше 10 голов за одну. Дикие люди одним словом, поэтому и надо с ними как с дикими зверями обращаться. Только зубы оскалил, зубы выбить, чтобы неповадно было. Особенно обидно было вернувшимся с боевых действий солдатам то, что они видели, как просто можно было бы загасить всех этих чурок без потерь в своих рядах с помощью современного вооружения. Но кому-то в верхах нравилось играть в солдатиков и танчики, а другие варили огромные деньги на этих войнах. Поэтому война должна длиться, длиться и длиться. Карман ведь никогда не наполнится, особенно если владельцы у карманов постоянно меняются. И поиграть живыми игрушками желающих тоже хоть отбавляй. Сразу вспоминается анекдот про Сталина, к которому привели осужденного на смертную казнь человека, убившего в порыве гнева кого-то. Сталин его спросил:
– Ты убил человека? Это трагедия! Я убил 100 тысяч человек! Это просто стратегия.
За трагедию – наказание смерть, а за грамотную стратегию – почет и признание.
Тор не был в зоне боев, но, невесть откуда, знал жизненную правду и если бы сложилась необходимая ситуация, действовать стал бы следуя внутреннему уставу, а никак не морали глупого общества. Вот и сейчас, летел он загруженный водкой и копченой семгой с Серегой в вертолете на точку, и знал, что внутренний барабан на некоторое время утихнет после того, как они постреляют по мишеням. Серега постоянно удивлялся Тору, что тот никогда не стреляет впустую, просто чтобы насладиться звуком очередей и видом крошащейся под кучным огнем мишени. Тор старался стрелять всегда одиночными и старался всегда попадать с первого выстрела в центр мишени, или в жизненно важные органы от руки нарисованного человека, или животного. Тор постоянно обучался стрелять из всех возможных положений тела, с разных углов и с максимальной скоростью приведения оружия в боевую готовность из походного. Он постоянно вспоминал своего отца – охотника, который в основном охотился на птицу дробью, но в патронташе всегда было несколько патронов со свинцовыми жаканами на медведя. Иногда Тор хотел посмотреть, что произойдет, если такая большая пуля попадет в животное, и просил отца добить, попавшего в капкан зайца именно такой пулей. Но отец всегда строго говорил:
– Я надеюсь, что никогда в жизни мне не придется достать эти патроны из гнезд. Эти пули должны дарить жизнь, а не нести смерть. Они только для спасения. Бывает, что и медведи сходят с ума и нападают на человека. В этом случае применение таких пуль оправдано. А для забавы не нужно их тратить. Дух леса дураков не любит. Его доверие завоевать – много времени требуется, а вот потерять – одного единственного неверного шага достаточно. Лисы себе лапы отгрызают, в капкан, или в силок, попав, а зайцы не могут. Но пулями их добивать нелепо. Тем более, что он убежать не может, а это уже не охота, когда животному деться некуда.
Вот Тор и учился на Серегиной базе обращению с разными видами оружия. И старался учиться скорости и точности. Он, почему-то чувствовал, что это самое главное на войне. Хотя войны для Тора никакой не было, а в политику он не лез и за дядю воевать не собирался. И еще один интересный для Тора момент был, это обращение с оружием в пьяном виде. Он хотел научиться точно стрелять, независимо от своего физического состояния. И это постепенно стало получаться. Возникало ощущение, что оружие полюбило Тора, и само направлялось туда, куда он собирался попасть. Как некая нить соединяла пулю, еще пока мирно лежащую в канале ствола и цель. И нить эта, исходящая из цели сама тянула в себя пулю. Серега, вскоре стал, похохатывая, называть Тора пьяным снайпером, и предлагал ему получить в городе лицензию и открыть школу стрельбы под названием «Школа пьяного Тора». Тор отшучивался и продолжал нарабатывать навыки, и каждый раз получал облегчение от звучащего в голове барабанного боя. На этот раз Серега соблазнил Тора новым для него оружием. Каким-то хитрым образом у Сереги оказались на складе 12 неучтенных базук в простонародье называемых «Мухами». Тор ракетами никогда еще не стрелял и сразу соблазнился. Опять же в тайге попить водки с семгой возле костра, подышать чистейшим таежным воздухом.… Это не так мало, как кажется. Особенно для городского жителя.
Серега, ехидно улыбаясь, откинул брезент и указал Тору на одежду, в беспорядке лежащую под сиденьем. Одежда была генеральская. Даже шапка каракулевая. Белые валенки и голубая шинель с золотыми погонами. Видимо обмундирование было парадным.
– Переодевайся, – предложил он Тору.
– Зачем?
– Кой чего нового в ощущениях получишь. Наши слоники тебя не узнают, потому что духи тебя еще не видели, а дембелям уже все пофиг. А генеральская форма на них окажет впечатление как блестящая консервная банка на людоеда. Так что веди себя соответствующе. С высокомерием и отстраненностью, и в то же время смотри им в глаза как родным детям. С отеческим теплом и любовью. Эти салаги должны знать, что армия для них может быть и родным домом, а не зоной, офицеры не карателями, и жизнь может наполниться не унижениями и оскорблениями от младшего командирского состава, а и благостью от одного присутствия высших. Спинку держи ровно и ходи степенно.
Тор уже слушал в пол уха и напяливал на себя чужую одежду. Рассматривая подклад, он заметил, что цвет атласной ткани в верхней части сильно отличается от нижней и спросил об этом Серегу.
Серегу немного покривило, но, будучи Тору другом он не мог соврать и сказал, что это шинель от одного гостя осталась. Его, с друзьями, такими же генералами, после пьянки, как водится, повезли в лесок, чтобы поохотиться на живца.
– Наши духи им из питомника лисиц выпустили. Те как начали с пулеметов шмалять. Только ветки с деревьев летели. Бараны косые, одним словом. Да еще и пьяные. А лисам планку сорвало со страху от этого грохота, они возьми и им навстречу понеслись. Генеральчиков тут переклинило. Дичь прямо навстречу несется. На пули, как Александр Матросов на амбразуру. Глаза дикие, а патронов то немеренно. Они почти в упор по зверькам лупят, и попасть не могут. Прикинь, какие дубовые эти стрелки. Лисы сквозь их строй проскочили, они давай разворачиваться, а стрелять продолжают. А сзади я стою, с двумя сержантами. В момент сообразили, что сейчас нас положат. Пулеметы то крупнокалиберные. Ну, мы и залегли как партизаны, пытаясь в мерзлоту вползти подобно червям. Тише воды, ниже травы. Эти психи над головами у нас несколько очередей влупили. Хорошо лисы в сторону свернули. Они за ними развернулись, да одного своего и продырявили. На глушняк продырявили. Стрельба враз прекратилась, и они протрезвели моментом. Тот баклан, чья шинелька уже на тебе. На снегу валяется, кишки на снегу поблескивают. Ему пули в спину вошли, да живот наружу и вынесли со всем содержимым. Картинка была, я тебе скажу… Я в афгане таких трупиков пачками делал, но безразлично как-то. Они в своих грязных халатах и с рожами стремными не производили особенного впечатления. А этот весь такой парадный, в золоте на белоснежном снегу. Знаешь, как красиво кровь на снегу выглядит? Хотя мертвяк, конечно, он и в Африке мертвяк. Тело его мы в болото упрятали, а как они там, в городе отмазались, я не знаю, да и не интересуюсь. Меньше знаешь, как говорится, крепче спишь. А форму мне жаль было сжигать, как они приказали, поэтому оставил для маскарада. А ты вроде никогда не был суеверным, поэтому не снимай шинелишку-то, – Серега заметил напряжение Тора, – наши бойцы ее почистили, зашили так, что и не заметишь даже где дырки были. Подклад, правда, не сумели такой же в точности найти… Родной то вырвало так, что и не зашить. Но это мелочи. Шинель, как раз на тебя. Тот генерал тоже верста коломенская был. Так что будешь генералом сегодня. Про американенские базуки я одному из них намекнул, так тот через три дня их прислал спецрейсом. Только чтобы я молчал. А я что враг себе? Опять же про тебя, любителя оружейного вспомнил.
Звук работающего вертолетного двигателя изменил свою тональность, и Тор понял, что они зависли над местом назначения. Вскоре земля толкнула колеса, а за ними и весь корпус железной стрекозы и возникло внутреннее ощущение стабильности. Тор вылез из овального отверстия в корпусе вертолета вслед за Серегой, и, пригнувшись, и придерживая генеральскую папаху обеими руками, стал выбираться из зоны действия замедляющих свое бешеное вращение лопастей. Как только невидимые руки перестали срывать папаху с головы, Тор распрямился, и ощутил особое состояние, которое давало генеральское обмундирование. Спина сама распрямилась, и грудь выгнулась колесом. И лицо приняло на себя выражение строгой и холодной надменности.
По пути в специально оборудованный для встречи «высоких» гостей ангар, Тор ловил на себе раболепские взгляды рядовых, занятых уборкой снега на территории части. А их вытянутые по струнке тела и руки, приложенные к вискам, внушали Тору мысль о том, что генералом быть таки приятно. Серега молча шел рядом и искоса наблюдал за Тором. Как только духи внесли в ангар весь реквизит запасенный для офицерского культурного отдыха и освободили помещение от своего присутствия, Серега расхохотался и заявил, что из Тора получился самый настоящий генерал. Даже он сам периодически ловил себя на мысли, что генерал настоящий.
Тор, продолжая ломать комедию, строго зыркнул на своего друга и командирским тоном рявкнул:
– Капитан твою мать! Субординацию соблюдать! Разжалую в лейтенанты. Под трибунал отправлю… – Тор сверкал глазами как фотовспышками и угрожал изнутри.
Серегино лицо вытянулось от сильнейшего удивления, но расхохотались они одновременно спустя буквально секунду.
После откушанной литры беленькой, отправились они проверить наличие или отсутствие целкости. Мишени дырявились изумительно центрированно. Тор заметил странное состояние. Как только в руки попадало оружие, глаза вновь приобретали, потерянную было фокусировку, и от легкой степени опьянения не оставалось ни малейшего следа. Съели еще литру, расположившись на ящиках от базук. Тор с недоверчивостью повертел в руках толстую темно-зеленую трубку с явно ненужным прицелом и приделанной рукояткой, и хмыкнул. Серега по-своему истолковал Торову ухмылку и сказал, что ракетами шмалять будем на чистом воздухе, потому что от ангара останутся рожки да ножки, если бахнуть здесь.
– Летим на оленей охотиться! – уже порядочно кривой Серега выдвинул лозунг, и, на нетвердых ногах, вышел из ангара, и послал какого-то духа за вертолетчиком.
Вертолетчику не налили. Не налили также и бортмеханику и командиру экипажа. Тор увидел в этом дурное предзнаменование, но рассудил, что пьяный за рулем - преступник, а за штурвалом – камикадзе.
Когда Тор вышел из ангара, даже полевые мыши догадались бы, что он был пьян как зюзя.
Его генеральская папаха была лихо заломлена назад, рукава на шинели закатаны, на груди висел автомат Калашникова, а сам Тор был преисполнен необъяснимой веселости и распевал во все горло шлягер фашистских оккупантов:
– Матка, курка, яйки, млеко, ком, ком. Руссише зольдатен унд унтер официер, сдавайтесь ви окрюжены.
Солдаты срочной службы не были удивлены таким поведением генерала, но на всякий случай стояли в напряженном состоянии, готовые в любую секунду упасть в снег и закопаться под асфальт подобно кроту. Хрен его знает этого генерала, может он шутит, а может всерьез галлюциногенов обожрался, и видит в них кровных врагов. Особенно напряжение возрастало, когда, хохочущий Тор направлял на них ствол автомата и в шутку имитировал стрельбу:
– Пу-пу-пу, ха-ха-ха!
Тору однозначно было весело. Но веселился он в одиночестве. Солдаты его веселья вовсе не разделяли. Они хотели в целости и сохранности вернуться к себе домой собственными ногами, а не в запаянном цинковом ящике с приложенным стандартным письмом, напечатанном на лазерном принтере, в котором в нужных строках вписаны фамилия и имена родителей. Содержание писем отличалось лишь причиной геройской гибели их сына, и зависело то содержание от буйной фантазии очкастого лейтенанта, которому постоянно грозили отправкой в стройбат, если чо будет не так. Вот он из кожи и лез, чтобы все было так. И причины смертей придумывал очень оригинальные. Типа закрыл своей грудью распылительную форсунку зарино-зомано генератора и спас от неминуемой мучительной гибели не меньше как дивизию своих сослуживцев. Или спас маршала от падающего ему прямо на голову потерпевшего катастрофу истребителя Су-29. Или в одиночку, уже будучи смертельно раненым отравленной пулей в мозжечок, с помощью саперной лопатки обезвредил и пленил шпионскую группировку, пробиравшуюся через таежные дебри в Московский наиглавнейший штаб всех войск с целью захвата секретнейших документов. Начальству всегда нравились масштабные причины, и поэтому лейтенант по-прежнему грел свою задницу в теплом уютном кабинете, а солдаты сейчас сжимали свои анальные сфинктеры от опасения за свою шкуру под стволом автомата, полученного во временное пользование пьяным Тором.
Духи сноровисто сгрузили в вертолет 3 мухи, ящик с лимонками, две винтовки с оптическими прицелами и пакет с едой.
Серега, с трудом затолкав расшалившегося Тора в салон железной стрекозы, выразил свое неудовольствие моральным разложением личного состава вверенной ему части. Но Тору все Серегины бу-бу-бу были по барабану, ибо ему было по необъяснимой причине очень весело, а вскоре это самое весело передалось и Сереге, и они стали хором хохотать и пытаться петь «черный ворон». Получалось плохо, потому что сильно мешал грохот винтов. Тогда Серега надел шлемофон и приказал летчику не шуметь. И сам еще больше рассмеялся своей шутке. Потом, из-под сидений, добыл трос с карабином, прицепил его к своему широкому поясу с кольцом, одетому еще в ангаре и откинул страховочные ремни. И сдвинул дверь в сторону. Колючий снег мгновенно ворвался внутрь вместе с ветром. Тор передвинул автомат за спину и стал пристально вглядываться в проплывающую под ногами тайгу через еще один люк в полу. Тайга сливалась в одно большое еловое дерево. То ли алкоголь так действовал, то ли скорость полета была слишком велика, но четкости Тору достигнуть не удалось. Вдвоем, плохо фокусирующими реальность глазами они стали вглядываться вниз, пытаясь среди сливающихся в одну черно-белую полосу заснеженных елок, увидеть мишень. Тор, изо всех сил пытаясь сделать серьезную морду, произнес:
– Гив ми э таргет сэр…
В шлемофоне расхохотался бортмеханик. Он видимо хорошо знал эту компьютерную игрушку.
Серега, недобро улыбнувшись, произнес:
– Ща тебе будут таргеты!– и, напевая под нос, – миллион, миллион, миллион алых брызг, из окна, из окна, из окна, видишь ты, – откинул крышку с ящика лимонок и, вкрутив в одну ребристую картофелину запал, тут же выдернул кольцо и отпустил скобу. Скоба беззвучно, из-за всепоглощающего рева вертолетных винтов, упала на пол и замерла, подпрыгнув два раза. Серега, не отрываясь, смотрел в глаза Тору, губы которого беззвучно шевелились, отсчитывая время горения замедлителя:
– Раз стодвенадцать, два стодвенадцать…
Мефистофелевски улыбнувшись, Серега небрежно выронил лимонку за борт вертолета. Тор перевел дух. Рев вертолета погасил даже взрыв, но он как-то неуловимо почувствовался, а Серега отправил вслед за первой гранатой вторую и третью. Одновременно с появлением внизу открытого пространства, из лесу выскочила испуганная лиса и, сверкая своей серебристой шкурой, понеслась, куда глаза глядят. А глаза ее глядели вникуда. Ее целиком захватила паника. Она бежала прочь от взрывов гранат, огненных вспышек и свиста осколков, щедро отрубающих ветки с таких спокойных до начала гремящих вспышек деревьев. Серегины глаза налились кровью, и он схватил винтовку. Но стрелять из трясущегося вертолета, приложив глаз к окуляру прицела, было невозможно, поэтому он проорал летчику приказ зависнуть на месте. Вертолет повис как бусинка на ниточке, указывая на мастерство пилота, но меткости это зависание Сереге не добавило. Вся обойма ушла в молоко, в смысле снег. Вибрация, наполняющая корпус, мешала целиться однозначно. Тор даже не стал брать винтовку в руки. Да и лису жалко стало почему-то. Распсиховавшийся от собственных промахов Серега, проорал летчику приказ идти на бреющем, и стал забрасывать лису лимонками. Вновь появилась вибрация, и Тор понял, что целиться в кого бы там ни было можно только при определенной скорости вертолета. И тут Тор внезапно осознал весь лисий ужас, как если бы он сам был лисовином и пытался убежать от громадной железной совы, какающей на тебя такими же железными, смертельно разрывающимися экскрементами. Это новое переживание так сильно захватило Тора, что он захотел защитить лисичку от Серегиной агрессии. Но его желания хватило только на то, чтобы слиться всеми мыслями и чувствами с телом бегущей лисы и надеть на нее, в смысле на себя, мысленно бронежилет. Тор понимал абсурдность этих мечтаний, но они странным образом помогали лисе бежать, бежать и бежать. А осколкам гранат, разрывающихся практически у нее под хвостом, пролетать мимо.
Тор внезапно почувствовал резкую боль в левом бедре. Как будто его полоснули ножом хулиганы в подворотне. На бедре бронежилета не было. Внизу, на заснеженной поляне, появилась алая дорожка. Один осколок зацепил таки лису. Но она, в адреналиновом дурмане пока ничего не замечала.
– Боль придет позже, когда удастся уйти от погони и спрятаться, зарыться, закопаться, в валежник, улизнуть в запасную нору, куда нибудь от этого кошмара, невесть откуда взявшегося на хитрую лисью голову. Потом будет трудно ходить, но это будет потом, а сейчас главное уйти, убежать, улететь, увернуться… Если этого не сделать, то никакого потом не будет. Ни завтра, ни послезавтра, ни вообще никакого завтра не будет. Не будет снега, не будет солнца, не будет глупых мышек, выскакивающих из своих норок от лисьего танца на полянке. Не будет украденых курей у этих глупых деревенских алкашей. Не будет игрищ с лисовином, который строит из себя бог весть, какую важность, пока не придет время весны, когда вся власть над мужским родом целиком переходит ей. Но чтобы все это было, надо уйти сейчас. А сил уже почти нет, и тают они с каждой секундой. Ну откуда могла взяться эта чудовищная стрекоза, от которой даже не пахнет смертью, от нее воняет, от нее за версту несет гибелью. Откуда она взялась? И почему великий дух, который постоянно оберегает ее от охотников, и от их силков и капканов, куда-то подевался. Почему такая беззащитность вдруг обрушилась на мою голову.
Эти лисьи мысли так отчетливо заполнили голову Тора, и он, внезапно почувствовав на собственной шкуре ее состояние, захлопнул ящик с лимонками, прищемив руку Сереге, в дурмане погони протянувшем ее к очередной ребристой, чугунной картофелине.
Серега, будто очнувшись от сна, взглянул абсолютно трезвыми глазами на Тора, а потом вновь окунулся в пелену преследователя:
– Я ее зацепил, не уйдет теперь, – и попытался вновь открыть ящик с гранатами.
Лиса, видимо несколько удивленная образовавшейся тишиной, обернулась посмотреть на стрекозу, и ее глаза встретились с глазами Тора. Расстояние было большим, и глаза выглядели как две сверкнувших искорки, но Тор внезапно понял, что лиса его увидела. Она своими искорками заглянула в сердце Тору, в самую глубокую часть его души. И сердце Тора захлебнулось горечью. Такого ощущения у Тора раньше не было никогда и своей неожиданностью, это ощущение мгновенно заполнило все его существо. Он увидел глазами лисицы приближающуюся кромку леса. Спасительную кромку, защитную полоску, демаркационную линию, за которой война должна кончиться. За этой полоской должен кончиться страх, вот только бы добежать до нее.
И одновременно с видеомыслью о полоске, в голову Тора внезапно влезла еще чья-то мысль, с которой буквально капали кровавые сгустки. Эта мысль была мыслью демона, жаждущего смерти. Мысль звучала так:
– Хера с два ты у меня уйдешь, сука блескучая.
Эта мысль принадлежала Сереге. Тор еще удивился, почему лиса смогла так разозлить Серегу, но потом подумал, что разозлила его не лиса, а собственный комплекс неполноценности. Но на стрельбах он так никогда не злился, и в голову Тору вошла еще одна мысль. Эта мысль была чужой. Она сказала, что Серега хочет убить женщину в этой лисе. Точнее собирательный образ женщин всех вместе взятых. И Тор понял, почему Серега постоянно командует на своей точке, и даже когда появляется в городе, никогда не предлагает ему пойти снять девок, как часто бывало раньше, или просто выписать проституток. Он всегда ссылался на нехватку времени и старался как можно быстрее улететь к себе на базу, где нет никаких соблазнов. И в ту же секунду Тор подумал, что Серега однажды потерпел фиаско в сексуальном плане, что бывает в принципе со всеми и не раз, но когда это происходит в первый раз, ломает внутренний стержень очень у многих. А, закрывшись внутри, проблему не решить. А ларчик открывался просто.
– Самый лучший друг каждого мужчины не обязан вытягиваться по струнке перед каждой встречной, – так однажды сказал Тору старичок-андролог, когда Тор обратился к нему в панике после третьего прокола подряд, – твоя душа созрела для любви. А когда человек должен учиться любить, гормон уступает ей свою позицию управляющего.
– И слушай теперь только его, – он указал на Торову гордость. – Он тебе сам скажет, когда надо, а когда нет.
Тор исцелился тогда моментально, поняв житейскую мудрость. А сейчас подумал про Серегу. Но внезапно перед глазами вспыхнула картинка, когда женщина с множеством длинных косичек, в длинном платье, стреляла из автомата в спину какому-то чумазому бойцу в бандане, тот падал, а Тор из своего автомата крошил эту женщину, а потом, перевернув ее на спину, видел, что женщина носила в себе другую жизнь. И это сломало того Тора, которым он был в видении. Но сломало странно. Этот перелом заставил его ненавидеть всех женщин. Ненавидеть люто, с желанием разорвать на части не за то, что она убила его друга, а за то, что она заставила убить ее саму, да еще и малого детеныша, который так и не увидел света. И вот эту вину за смерть двоих, Серега хотел выместить на этой серебристой лисице. Это происходило не раз и не два. Вина не исчезала, но каждый раз, когда предоставлялась возможность, демон внутри требовал жертвы. Кровавой жертвы.
Серега вскочил, проверил надежность крепления троса к поясу, и, шатаясь, отойдя к корме вертолета, лихорадочно оторвал брезент, закрывающий, как выяснилось, всю вертолетную жопу. Тор округлил глаза и потрогал ремень безопасности. Парашюта на нем не было, а в это «отверстие» вывалиться можно было на дважды два. Серега схватил в руки темно зеленую трубу, откинул на торце крышку, и, положив палец на курок, хрипло рявкнул Тору,
– За спиной не стой, сожжет, – и стал выцеливать лису.
Тор размножился. У него перед глазами колыхалась спасительная полоска леса, неуклонно приближающаяся к высохшему от огромного напряжения черному лисьему носику с подрагивающими напряженными серебристыми усиками-антеннами, и одновременно глазами Сереги он видел только струящуюся по снегу, лисью, гибкую спину, периодически роняющую рубиновые капли. Он чувствовал напряжение зверька, стремящегося только к одному – выжить, чувствовал напряжение Сереги, желающего избавиться от того старинного морока, чувствовал напряжение сидящего внутри Сереги демона, наводящего тот самый морок, и почувствовал напряжение стального конуса, начиненного взрывчаткой, желающего исполнить свое предназначение. Это железное желание встретиться со своей судьбой возникло у ракеты в тот момент, когда воля человека дала команду телу привести оружие в боевую готовность. Тору даже почудился безмолвный вопрос ракеты:
– Что прикажете повелитель? Разорвать цель в мелкие клочья?… Будет исполнено мой повелитель! Укажите, кого разорвать.
Серега указал кого, и бездушный, холодный и безглазый снаряд увидел, кого именно надо разорвать на тысячи частей.
Лиса поняла, что уйти не удастся в тот самый момент, когда почувствовала на себе железный, безразличный взгляд ракеты. Взгляд палача. Ее бег стал замедляться и тоненький плач сам собой вырвался из ее маленького лисьего сердца. Она пела свою песню. Последнюю песню. Она славила жизнь за то, что ей позволено было жить, за то, что ей было позволено танцевать, за то, что ей позволено было любить, за то, что позволено было иметь лисят. Она пела спасибо всему миру за рассветы и закаты, за шум листвы, падающей на землю осенью, за хрусткий снег зимой, за разноцветную радугу после дождя. Она славила жизнь и принимала свою судьбу.
Лес зашумел, потому что по его кронам пробежала невидимая волна. На поляне возник вихрь. Это был дух леса. Он распоряжался жизнью и смертью, и эта предсмертная песня раздалась не там где положено, и не тогда когда надо. Он увидел железную машину и взметнул вверх снег. Он умел в долю секунды создавать снежные завалы и хоронить под ними охотника, если тот действовал не по правилам и не платил жертву. Он умел валить деревья и выкорчевывать из земли могучие кедры. Но он ничего не мог сделать с вертолетом. Изощренный человеческий ум предусмотрел меры безопасности при встрече со стихиями. Вертолет был оборудован стабилизаторами, обтекателями и прочими хитростями. Дух леса сейчас был бессилен перед человеком и никак не мог защитить свою дочь. Лес видел все это бессилие и не винил духа. Лес постоянно терпел насилие от человека и сдавал свои позиции под его техногенным натиском. Лес знал правду, а человек не понимал, что, губя лес, он, в скором времени, выроет могилу себе. Без леса, без живности, без чистой воды, без родников, без таежных цветов и ягод, человеку не выжить. Лес это знал, но не мог сказать человеку. Не мог сказать это человеку и дух леса. Он мог только делать попытки сопротивления, постоянно сдавая позиции технологиям. Дух искал, как сказать человеку правду, но человек слушал свои маленькие коробочки и не слушал песню ветра, в которой пелась правда жизни. Человек хотел быть здоровым и при этом гадил в родник. Человек хотел быть богатым и разрывал тело земли-матери в поисках ее крови. Человек был вандалом, а вандалы глухи к чужой боли, равно как и ко всем чужим интересам. Их интересует только мое, мне, и как взять больше.
Но дух леса, у которого было большое, чувствительное сердце, внезапно понял, что кто-то в этой железной махине его слышит. Пусть плохо, рывками, но что-то слышит, или пытается услышать. Он собрал всего себя возле иллюминатора и попытался прокричать этому кому-то, что так нельзя. Нельзя отнимать жизнь у того, чье время еще не пришло. Этот кто-то вздрогнул, и дух понял, что услышан. Пусть не понят, но услышан. А это уже достижение. Огромное достижение. Осталось только ждать, чтобы этот кто-то научился понимать. А времени нет. Дочь леса поет предсмертную песню, потому что чувствует дыхание смерти на своем существе. Дух вспомнил, что люди слушают звуки из своих коробочек, которые прикладывают к ушам и попытался сделать такой же звук, трясь своим телом о выступы вертолета, разрывая свое тело бешено вращающимися лопастями. Тор услышал в шуме ветра «нельзя» и мурашки покрыли все тело. Он почувствовал, что именно нельзя. Нельзя убивать лису ракетой. Это точно. А демон сидящий внутри Сереги, мыслью шепнул Тору, что убить лису нужно. Ее кровь нужна, чтобы заплатить ему. Иначе вновь придет та самая убитая беременная женщина, и Серега будет плакать ночью. А если не будет крови, его страдания станут невыносимыми, и когда луна станет полной, Серега будет как волк выть на нее, от невыносимой боли в сердце. И бойцы, спящие мертвым сном после напряженного дня, проснутся все одновременно. Ибо вой тот будет страшен. Нет ничего страшнее крика души, не имеющей возможности искупить свой грех. И Тор понял, что нужен компромисс. Он в долю секунды достал свой необычный нож, сделанный на заказ из хирургической стали. Нож был необычен тем, что рукоять его была сделана в виде кастета с отверстиями под пальцы, а там, где у кастета находится ударная поверхность, здесь было широкое, отточенное лезвие, плавно изгибающееся по дуге и переходящее в длинный стальной и точно также отточенный коготь, доходящий до середины предплечья. Этот нож был скорее оборонительным оружием, поскольку колоть им было совсем не удобно. Но отмашка рукой с этим ножом приводила к рассеканию всего, что попадалось на пути. Нож сильно нравился Тору своей совершенностью и сейчас он хотел отдать его Сереге, чтобы он зарезал лису руками. Спрыгнул с вертолета, догнал раненую лису и зарезал бы ее. Руки должны обагриться кровью, тогда грех будет прощен. Он хлопнул Серегу по плечу и показал ему нож.
Реакция Сереги оказалась неожиданной. Он испугался, думая, что пьяный Тор хочет перерезать ему горло. Вид ножа оказался страшен даже для бойца, прошедшего афган, и оставшегося после той мясорубки невредимым. А в кровавом дурмане мысли только об одном: убить, или быть убитым. Рука Сереги дернулась, палец дожал курок, ракета рванула к лисе, но угодила в торец дверного проема, скользнув затем в кабину к экипажу.
Яркий свет вспышкой ударил по глазам Тора и пропал весь мир. Пропала раненая лиса, пропал ветер, царапающий поверхность кабины вертолета, пропал Серега. Все пропало.
Лиса удивилась тому факту, что железная смерть отвернула свой дышащий огнем рот от нее, и отрыгнула себе внутрь. Лиса поняла, что дух леса силен по-прежнему, и никто не может ему противостоять. Тайга радостно зашумела, приветствуя справедливость.
Железная стрекоза, разбрасывая искры, свечкой взмыла вверх, потом завалилась в воздухе набок, и по дуге устремилась вниз к одиноко стоящей пихте. Из стрекозы выпал один человек в белых валенках, серо-синей шинели. За спиной его болтался автомат, а в руке сверкал железный коготь. Человек не видел, как ветер намел огромный сугроб на месте его падения. Он не слышал, как вертолет рухнул прямо на пихту и, взорвавшись оранжевым пламенем, уничтожил ее, спалив дотла за несколько минут, одновременно спалив и четырех людей, находящихся в ее чреве. Но пихта в отличие от вертолета заранее позаботилась о своем бессмертии. Еще осенью она повсюду разбросала свои шишки. И ее копии, чуть позже, прорастут вокруг такими же пихтами. А вертолеты не прорастут. И гранаты не прорастут. И ракеты, от которых лисам не уйти, тоже не прорастут. Они не умеют расти. Они умеют только убивать.
ШАМАН
Никам Баалын сидел в своей юрте и играл на комусе. Звук извлекался простой и нудный. Игра никак не получалась. Тема сама не возникала, а духам нечего было предложить уже вторую неделю. В округе появилось много молодых шаманов, и такая своеобразная конкуренция лишила старого работы и смысла жизни. Людям стало лень ехать трое суток по тайге, чтобы получить исцеление, или решение своей проблемы. Молодые были хоть и никудышными шаманами, но они были рядом.
– Обленились люди, – вздыхал старый Никам, – мир катится в пропасть. Всюду подделки. Даже нашего мира коснулась великая порча. Шаманами себя называют теперь кто попало. И люди, поверив негодяям, про нас плохо думают. Как такое могло случиться? И почему духи об этом не узнали заранее и не предупредили? Мы бы тогда может быть, объединились и зачистили лгунов. Хотя вряд ли. Невозможно нам объединиться. Шаман всегда один. Наверное, Великий Ульгень уснул, или задумал что-то хитрое, что даже своим посланникам не сообщил о планах. А может и прав старый дух Газарыс. Он тогда предположил, что мир устроен совсем не так, как его нам показывают, и что показывают только малую часть как малым детям. Что если он прав? А мы то считаем себя великими и уважаемыми. Что с того, что людей лечим. Это же просто, как на пароме. Заплатил – проехал. Духам тоже кушать хочется. Вот они людей и кушают. А как только человек заплатит нашему брату, мы духу принесем выкуп, и он часть души украденной и отпустит. Газарыс как-то сказал, перед тем как исчезнуть, что он увидел мир, где не надо никому ничего платить. Там все по-другому. Никаких выкупов нет, и никто ни у кого ничего не ворует. Там все всё друг другу дарят. Где он такой мир увидел? Я здесь считаюсь самым опытным шаманом. Все слои обходил вдоль и поперек, и облетал на своем Торэсе, и нигде ничего подобного не видел. Везде платить надо за все. А вдруг Газарыс нашел способ как в тот мир пройти? Вот счастлив наверное… Хоть бы одним глазком взглянуть на мир тот. А то здесь постоянно надо быть настороже. Ох, и грустно…
На этих мыслях старый Никам вздохнул и комус издал дребезжащий звук. Старик бережно отложил свой инструмент в сторону и стал смотреть в огонь. Огонь всегда растворял мысли, как будто в этом и было его предназначение.
Снаружи донесся сильный шум, и в огонь упала горсть снега. Никам удивился и взбодрился.
– Сам Колтэй-хан пожаловал! Наверняка что-то интересное принес.
Старик скрестил ноги и вылетел через макушку в дымоход.
Вихрь, диаметром почти со всю поляну, играл со снежинками, закручивая их разнообразными петлями.
– Приветствую тебя великий Колтэй, – старик саркастически улыбнулся.
Хозяин леса сарказма не заметил:
– И тебе бодрого здравия Баалын Торгэн.
Старик моментально понял серьезность духа, раз тот упомянул имя деда при обращении. Значит, просит к себе особенного внимания. Дед был очень уважаемым человеком, и люди по пустякам его не беспокоили. Да и духи тоже серьезные с ним сотрудничали. Никаму, с некоторыми из них, после смерти деда так и не удалось установить нормальные взаимоотношения и они ушли.
– Что нового в мире? – спросил Никам.
– Смутные времена наступают, – произнес дух.
Никам согласно кивнул головой.
– Люди теряют уважение друг к другу, и к миру невидимому.
– Теряют… – вновь согласился Никам.
– Железный зверь пожирает их души.
– Пожирает.
– А они даже не понимают этого.
– Не понимают.
– Даже звери в нашей тайге разум теряют.
– Это всегда было.
– Вот и сейчас одна медведица потеряла. Не слышит ничего, не видит. Ярость ее пожирает. Бродит по тайге, ревет как белуга. Меня не слушает…
Никам удивился, – чтобы его дух просил вернуть разум какой-то медведице? Чушь какая-то.
– Значит, причина есть.
– Да! Чужие ловчие приехали к нам в тайгу. Без проводника шли. И я их заморочить не смог. У них короб был светящийся, он их постоянно поправлял. Нашли они медведицу и дитяток ее нашли. Оружия не было у них, а железки, как стрелы короткие, быстро положили и медведицу и обоих деток ее. Но не на смерть. Уснули все в секунду. Ох уж эти люди… Мозга им зря дана все же. Стрекозу вызвали, медвежат забрали, а мать бросили. Она очухалась через сутки, а деток нет. Вот и тронулась. Ох, и кричало ее сердце. Ох, кричало. Весь косогор опустел от того крика. А теперь она ходит смерти ищет. Не своей, так чужой. Я только и успеваю оленей отводить с ее пути.
– От меня что хочешь? – Никам никак не мог понять цели визита Колтэй-хана.
– Не только звери разум теряют. Железные стрекозы тоже.
Никам заинтересовался. Про эту сторону жизни у него было мало информации, поэтому он всегда старался обогатиться знаниями.
– Одна неподалеку от твоего чума упала в лес.
Никам обрадовался. Появилась возможность обогатиться припасами и оружием.
– Зря радуешься, – дух уловил состояние старика, – сгорела стрекоза. Дотла сгорела. Нечего там ловить.
Никам опустил уголки губ. Не особенно опечалился, потому что не было достатка никогда, да лишнего и не надо.
– Один из стрекозы выпал. Я ему сугроб намел, чтобы не покалечился.
Никам удивился:
– Чтобы дух помог какому-то городскому…
– Они дочку мою гнали шарами огненными по полю.
Никама охватило недоумение:
– Тем более, зачем было помогать?
– Сходил бы ты, посмотрел. Может, поможешь, чем паданцу?
– Да зачем он тебе? Пусть замерзнет там, в сугробе, да и мир чище будет.
– Он за нее вступился. Отвел смерть лютую. Смерть жестокую и ненужную. Да и медведица та, прямо на него идет. Несправедливо будет равнодушием платить. Сходи, помоги ему.
– Ты же знаешь, что если у медведя голова заболела, то не вылечить. Не пойду!
– Может, научишь чему?
Старый Никам расхохотался:
– При всем моем уважении к тебе Великий Колтэй, позволю не согласиться. Я не могу никого ничему научить. Только сам человек может научиться. Ко мне столько учеников городских приходили, не счесть на всех пальцах. Умные, сильные, но такие глупые и слабые в нашем мире.… Что толку с них, как с козла молока. Ни видеть, ни слышать, ни даже сердце открыть не могут. А ты говоришь какого-то солдафона с улицы научить хоть чему нибудь.
– Я ведь не зря тебя назвал Торгэном, как твоего деда. Его сильно уважал, когда он шаманом был. Думал, что у тебя осталось уважение к предкам, поймешь, что не пришел бы к тебе попусту.
– Я понял, что ты не просто пришел, но почему просьба такая странная.
– Он услышал меня. И он понял мой голос. С великим трудом, но понял. Может и не так, как бы мне хотелось, но он сделал действие. Многие нынешние шаманы, даже все зная и понимая, не делают того, что надо. Боятся возврата. Слабые поголовно стали. Этот не шаман, но сердце его открылось. Он не боится действовать и может стать хорошим воином. Помоги ему. Кто-то же должен держать на своих плечах мир. А передавать ответственность некому. Может, удастся его научить, испытать, поручить дело стоящее…. Помоги ему. Я его развернул в момент смерти, собой обернул, из стрекозы вынул, отодвинул срок. Но Эрлик хан тоже на него глаз положил. Медведицу сейчас наводит. Хочет его своим бойцом сделать. Пока он ничей, помоги ему.
ДВОЙНОЕ ВОСКРЕШЕНИЕ
Тор открыл глаза, и никак не мог понять на каком свете он находится. Перед глазами цветные кольца проплывают, постоянно гул в голове шумит и холод…
– Значит на этом пока еще, – понял Тор, – иначе не было бы ни холодно, ни больно в спине. Лицо саднит…
Он попытался встать и ощутил, что правая рука плохо слушается. Ощущение, что пальцы превратились в колотушку. Поднес руку к глазам и все понял. Пальцы насмерть сжимали любимый нож-кастет. А холод, судорогой свел мышцы так, что кисть стала одним целым с ножом. Пальцы на второй руке тоже не гнулись.
– Так и гангрену недолго заработать, – подумал Тор и начал выбираться из сугроба, намереваясь добыть огонь в кратчайшие сроки.
Обугленная сосна с остатками искореженного вертолета не порадовала Тора, но железо еще хранило тепло и левая рука, прижатая к закопченному борту, вскоре стала нестерпимо болеть, что показало на ее оживание. Вторую с зажатым кинжалом никак примостить не удавалось. Тор понял, что необходимо срочно развести костер и, шевеля ноющими пальцами, отправился к ближайшему засохшему дереву. И только теперь его мозг обожгла мысль, что он совершенно не представляет где находится. Куда идти, как идти… Хмель совершенно выветрился и Тор понял, что Серега вместе с летчиком накрылись совсем. И дорогу соответственно ему не покажут при всем желании. Полная жопа. Но жопа была еще не полная. Она стала полнеть в доли секунды, когда в сторону Тора с необычайным вдохновением устремился коричневый сугроб. Так ему, по крайней мере, показалось.
Медведица увидела добычу в синей шинели, с полностью сожженной спиной. Тор пока не замечал, что спины у шинели нет. А когда понял, какой именно сугроб на него надвигается, ноги сами понесли его к вертолету. А в голове тикал невидимый счетчик, одновременно отмеряющий расстояние до медведицы и до вертолета.
– Не успеть, – понял Тор и запаниковал. И внезапно он увидел живую картину. Как кинофильм. В этом фильме стоял его молодой отец в военной форме возле танка. Отец был предельно сосредоточен и смотрел прямо перед собой, при этом курил. А впереди стояла толпа чехов, или словаков. Танков было несколько, и в промежутках между ними стояли и лежали солдаты с автоматами. Лица у всех были бледными. Тор понял, что противостояние не шуточное. Это был самый настоящий военный конфликт. Вот только у гражданских не было оружия. Тем не менее, один из солдат подполз к отцу и протянул:
– Можно я к вам поближе буду, товарищ капитан?
Отец, не вынимая сигареты изо рта, небрежно произнес:
– Ты что боец? У тебя же автомат?
Боец замялся:
– Как я буду в безоружных стрелять? Да и вообще в людей стрелять мне невозможно.
Отец ответил:
– Ты сейчас как на войне. Выполняешь приказы. И команды здесь даю я. Так что не трясись. Эти безоружные если почуют слабину, тотчас в атаку кинутся, отнимут оружие у таких слабаков как ты, и из него же, самих и перестреляют как куропаток. У них этой твоей «невозможности» нет. Они защищают свою землю и готовы сложить головы. А наша задача как только они перейдут черту помочь им сложить эти самые головы без потерь личного состава. Задача ясна?
– Так точно товарищ капитан! Ясна! – боец с сияющими глазами расположился возле танковых траков.
– Разрешите еще один вопрос товарищ капитан, – он повернул голову, и посмотрел на отца, неотрывно наблюдающим за толпой.
– Что еще?
– А как мы узнаем что они перешли черту?
– Видишь вон ту трещину в асфальте?
– Вижу!
– Это и есть та самая черта, которую я для них установил. Вот как только они за нее заступят, я выстрелю в голову их главному. Вон тому с бородкой и в очках. А вы положите всех остальных.
Солдат перенес взор на бородатого главаря и почувствовал ту самую невидимую полосу. Только она показалась не полосой, а стеной из прозрачного, колеблющегося воздуха. Стена проходила как раз по той самой трещине. И немного двигалась вперед назад. На танки она двигалась после очередного пламенного возгласа бородача, а обратно возвращалась по неизвестной причине. Так или иначе, народ за трещину не заступал и этой стеной удерживался.
– Так значит это вы команду отдадите стрелять… А я подумал, что из штаба по рации сообщат…
– Штаб там, а мы здесь. Пока они там, в ратуше, переговорят и решат кто на чьей стороне, вся власть на данной конкретной улице принадлежит мне. И здесь я решаю, когда стрелять, когда думать, и надо ли вообще лить кровь. Ясно?
– Так точно! – солдат окончательно успокоился и внушил себе мысль, что на войне греха убийства не существует, поэтому за все, если что, ответит командир.
– Ты что, боец! У тебя же автомат! – повторилась в голове отцовская фраза, и Тор внезапно вспомнил, что у него за спиной действительно болтается автомат, а он драпает по глубокому снегу от какого-то медведя. Тем более в калаш вставлено две обоймы, связанных изолентой. Правда переворачивать обоймы будет некогда, но и одной должно хватить.
Левой рукой нащупал цевье, и передвинул автомат перед собой. Правая рука по-прежнему сжимала смертельной хваткой кинжал, поэтому оказалась совершенно бесполезной. Кое-как сдвинув предохранитель, Тор перехватил автомат и засунул скукоженный, и плохо двигающийся палец в скобу. Развернулся к медведю, вонь из пасти которого, уже казалось, распространилась на весь лес и, наведя ствол в область головы, нажал на спуск. Автомат только лишь три раза сказал «тук-тук-тук» и затвор заклинило. Тор похолодел. Все три пули попали в голову медведю, но срикошетировали от него, как от танковой брони. Левый глаз, правда, перестал существовать. Но пуля, выбившая глаз, прошла вскользь. Две другие пули тоже просто скользнули по черепу, выбрив две полоски на шкуре и залив кровью медвежью морду. Эта кровь только разъярила животное, и от его зловещего рыка у Тора на голове шевельнулись волосы. Он швырнул в медведя бесполезный автомат и прыгнул к сосне, рассчитывая обмануть одноглазого психа маневром. Он слышал от охотников, что медведь, перед тем как броситься на человека, должен встать на задние лапы. И в этот момент можно вскрыть ножом ему пузо. Кишки вывалятся, он станет их запихивать их обратно и забудет про добычу.
Медведица вставать на задние лапы не стала. Она просто вмяла Тора своим телом в сосну и обняла так, что кости захрустели, а Тор правой рукой закрыл лицо, защищаясь не столько от ее когтей, сколько от жуткой вони из пасти. Свет померк, и Тор внезапно обнаружил себя плывущим по тихой, совершенно черной реке. Река необыкновенно успокаивала, и в голове не было ни одной мысли. Только удивление. Удивление тем, что можно не дышать, когда погружаешься в черную глубину и выныриваешь обратно. Причем ничего делать специально не получается. Само ныряется, само выныривается. И глубокое спокойствие. Такое глубокое, какого никогда еще не было. Надо же, как здесь тихо и приятно, – подумал Тор, – и вдруг его схватили чьи-то волосатые руки. Руки торчали из ниоткуда и схватили Тора крепко. И стали его вытаскивать из этой черной воды.
Появилась боль и досадное ощущение неправильности происходящего.
Вяло посопротивлявшись, Тор решил и это принять, поскольку ничего с этими руками он сделать не мог. Он вообще ничего не мог. Опять появились яркие вспышки, цветные кольца, и сильнейшая боль начал разрывать тело.
– Ох-хо! – выдохнул Тор и вновь провалился в темноту.
Когда он из нее проявился вновь, боль уже не была такой сильной, но ощущение разбитости было очень сильным. Откуда-то доносился заунывный дребезжащий звук и пахло вкусным дымом. Из колеблющегося светлого пятна прямо перед лицом Тора проявилось круглое лицо с раскосыми глазами:
– А-а-а! Генерала паленая жопа однако вернулась!
– Откуда здесь чукча взялся? – Тор удивился немерено.
– А я не чукча! – как будто прочитал мысли раскосый, – но ты ведь всех нас за чукчей считаешь. Поэтому я так и начал с тобой разговаривать. Хотя вы русские для меня тоже на одно лицо. На вот выпей лекарство.
Незнакомец прижал к губам Тора какую-то закопченную кружку из которой пряно пахло травами.
– Антисанитария какая-то, – возмутился Тор, но пить пришлось.
Лекарство оказалось совсем не горьким. Запах мяты освежил рот и только теперь Тор заметил, что шевелиться не может. Он был крепко накрепко связан. Он приложил титанические усилия, чтобы шевельнуться хоть немного и чукча, хитро улыбаясь, погрозил пальцем.
– Не делай этого. Не надо. Мясо драное плохо срастется, если так дергаться.
– Какое мясо? – Тор вновь провалился в темноту.
В темноте со всех сторон донеслись угрожающие звериные рыки, писки, вопли, похрустывание, шелест паучьих лап, отдаленное уханье сов.
– Кошмарный сон, – понял Тор, и одновременно понял, что сон странный, потому что как можно понять во сне, что ты спишь?
– Это не сон, – раздался за спиной голос чукчи.
Тор подпрыгнул и развернулся навстречу голосу, изо всех сил пытаясь разглядеть хоть что нибудь в этой чернильной темноте.
Голос вновь раздался из-за спины, но оттенок был уже насмехающийся:
– Что? Никак не можешь привыкнуть к свету? Видно плохо?
– Да вообще ничего не видно! – возмутился Тор насмешке, – и это не свет, а тьма непроглядная.
Голос расхохотался:
– Держишься за старое, поэтому новое и не видно. На двух пнях одновременно сидеть нельзя. Попа лопнет, – голос закатился от смеха и закашлялся, став после этого серьезным.
– То, что в том мире свет – здесь тьма, и наоборот. Хотя правильно будет сказать, что это там наоборот. Потому что тот мир как раз отражение этого. И никак не иначе.
– Тот мир, этот мир, – Тор разозлился, – вот проснусь, и сразу все станет четко ясно и понятно.
Голос вновь расхохотался:
– А с чего ты взял, что ты спишь?
– А с того и взял, что я себя не чувствую и ничего вокруг знакомого нет. Поэтому я сплю. Хотя и странный сон.
– Сон говоришь… Не чувствуешь ничего… – голос за спиной задумался на секунду, – ладно, сейчас почувствуешь…
По голове ударили чем-то тяжелым. Предположительно деревянным веслом. И Тор понял, что он не спит. Голова почувствовалась немедленно. Но темнота не рассеялась. Она обогатилась звездами. Тор понял, что звезды не настоящие, а последствия удара.
– Тебе обязательно чувствовать боль, чтобы знать, что ты существуешь? – спросил голос участливо и даже можно сказать несколько заботливо, как бы извиняясь за удар.
– Ладно! – согласился Тор, – я не сплю, но ничего не вижу. А над слепым издеваться некрасиво.
– Ты не слепой. Просто не хочешь видеть.
– Зашибись! – Тор разъярился, – я только и делаю, что хочу видеть…
– Тогда перестань пытаться светить своими выпученными глазищами во все стороны. Всех зверюшек распугаешь. Ты ведь когда в том мире смотришь, не пытаешься взглядом все подряд гнуть и жечь.
– …
– Вот и здесь не надо.
Тор перестал напрягаться, и темнота стала рассеиваться. САМА! Появились белесые тени, потом все вокруг стало светлеть, светлеть и, наконец, Тор увидел, что сидит на пенечке в окружении множества зверей, удивленно его рассматривающих.
Тор медленно повернулся вокруг себя и увидел, что звери сидят вокруг него кольцом, а чукчи нигде нет. Кстати не было и солнца, а небо, если его так можно назвать, было без облаков, равномерно серым, как бы вылепленным из пластилина.
– А ты где?
Раздался хохот и Тор понял, что чукча сзади, и где-то сверху. Тор решил перехитрить его, и резко запрокинул голову назад. Чукча, в виде маленького ребенка, совсем не северной национальности, сидел у него же на плечах и смотрел сияющими глазами прямо на Тора. Вокруг головы сверкал золотой диск с надписями на неизвестном языке. В точности как на иконах в церкви. Только диск был ярче, раз в несколько. Он не был сделан из золота, а целиком состоял из золотого света.
– Ты кто? – удивился Тор.
– Угадай! – расхохотался ребенок смехом того самого чукчи.
– А-а-а! – задумался Тор, – а откуда ты?
– Отсюда!
– А там, в том месте, кто?
– Я!
– А как?
– Так!
– Не понял!
– Потом поймешь, если с ума не сойдешь, – вновь рассмеялся мальчик, – а если сойдешь, сюда вновь попадешь, только уже не выйдешь.
– Круто! – восхитился Тор, – а все эти звери… Они что, тоже все психи, раз здесь?
Мальчик рассмеялся колокольчиками.
– Звери не психи, они и там и здесь одинаковые. Это люди психи. Они здесь одни, а там другие. И мало того, не хотят этот мир признавать напрочь. Они думают, что тот, временный мир, это все что у них есть. Глупенькие. А многих людей тут и вовсе нет. Как бабочки однодневки. Попрыгали, крылышками помахали и тю-тю. Даже воспоминания не остается.
– А ты тоже не похож на того чукчу.
– Так я же тебе еще тогда сказал, что я не чукча. Ты не поверил почему-то. А еще у тебя глаз нет, чтобы видеть. Хотя они у тебя есть, но ты ими не смотришь. А ими вообще мало кто смотрит. И редко. Трудно видеть правду, потому люди их и закрывают, чтобы не пришлось менять себя. Я вот как заставил себя постоянно смотреть теми глазами, так вскоре и ушел от людей, чтобы их лживость и гнусность не наблюдать. Вскоре я и родился в этом мире. Вот, к настоящему моменту и дорос до этого возраста.
– А я?
– А ты еще вообще не родился, поэтому я у тебя на плечах и сижу, чтобы звери тебя не съели. Твой собственный огонь погас, а когда огня нет, человек перестает быть человеком. Он становится нелюдь. Его так и зовут - погасом. Тот, кто целиком признает только тот мир и отказывается от этого, вечного, свой свет гасит и вскоре сюда доступ теряет. А жизнь только здесь. И чтобы хорошо жить там, надо сюда ходить и со зверями играть. Тогда там будет удача и здоровье. А сюда без света нельзя приходить. Человек - хозяин над всеми животными только когда светится, а когда он погас, то становится едой. Здесь от тебя кусок откусили, - там ты заболел. Здесь совсем съели – там умер.
– Ишь ты! – восхитился Тор, – новый взгляд на болезни и причины их порождающие. Звери из мира иного. Народ со смеху помрет от этого предположения.
– Ребенок вновь расхохотался:
– Народ помрет и без предположений, поскольку этот мир не единственный, и люди сами производят зверей и очень причудливых существ в огромном количестве и кормят их собой. Слышал, поди, такое высказывание как “жаба душит”.
– Слышал!
– Так жаба настоящая!
На этот раз расхохотался Тор.
– Зря смеешься. В этом мире сначала появляется как раз жаба, созданная человеческой жадностью, а потом втаскивает сюда человека, потому что она может жить только в этом мире, а кормить ее будет только сам человек, который ее и создавал. Поэтому она за него всеми лапами держаться будет и тянуть изо всех сил. Сюда человек идти не хочет, потому что глубоко внутри знает, что без света ему хана, вот и возникает телесное ощущение удушения. Оно совершенно реальное. Только вот самой жабы не видно. А теми, другими глазами жабу видно прекрасно. Лекарство если человеку дать от удушья, то получится, что жаба покушает энергию, которая в лекарстве находится и на некоторое время человека отпустит. Поэтому лекарства и помогают. Причем лучше помогают те, которые из настоящих трав сделаны. Но если человек не перестанет жабу эту постоянно воссоздавать своими чувствами и мыслями, то болезнь станет хронической. Жаба в этом мире, человек в том, тянет она с него жизненную силу для того, чтобы самой жить, а человек отдавать не хочет. Вот и болеет. Выход очень простой. Либо жабу грохнуть, либо человека, ее создавшего, убедить в необходимости жадность оставить. Шаманы в этот мир приходят, чтобы зверям жертву принести, чтобы те человека отпустили, а звери им объясняют, за что они человека кушают. Другие шаманы, которые пути болезней знают, сразу человеку говорят, где он не прав. Если человек раскаивается в своем неправильном видении мира, то выздоравливает, если нет, болеет дальше, пока сил хватит сопротивляться животному, которое его тащит к себе. А как силы кончатся, то человека целиком зверь утаскивает к себе, и съедает через некоторое время.
– А это самое… – Тору показалось, что в голове мозг превратился в резиновый клей, – душа бессмертна…
– Ха-ха, – рассмеялся мальчик, – она бессмертна у того, у кого она есть. А у того, кто спит все время, ее не было, нет, и не будет до момента пробуждения. А то, что люди по своей недалекости душой называют – это просто одно из их тел, которые как слои у луковицы навернуты на ум. Когда луковицу развернешь, внутри ничегошеньки нет. Я тебе и говорю, что обычный человек пустой как бамбук. Нет у него ничего внутри. Только слои. Чем больше слоев на себя кто накрутит, чем толще станет, тем больше думает о себе как о живом и важном. А это только лишь мысли. Мысли, эмоции и переживания это вовсе не душа. Душа это иное. Но тебе пора вернуться обратно. Там я тебе по другому объяснять буду. Постарайся не забыть сказанное, пригодится.