Анекдот знаете? Ну, тот классический? Когда муж неожиданно из командировки возвращается? Ну, так вот. У меня, как в анекдоте. Возвращаюсь, значит из командировки… Неожиданно. Нет, я всегда предупреждать стараюсь: а то зачем людей в неудобное положение ставить, да и себе беспокойство лишнее. А тут, ну как на грех мобильник сел, а телефонной карточки у меня сроду не было…
В общем возвращаюсь неожиданно из командировки… Я… Жена… Это такое небольшое отступление от классики. Дверь своим ключом открываю. Захожу. Кричать: «привет, я дома» не пришлось. Из спальни музыка расслабляющая. В воздухе ароматы восточные. Короче, классика продолжает развиваться по законам жанра.
Захожу в спальню. Картина Репина «Приплыли». Мой благоверный с двадцатилетней клизмой в постели кувыркается. И что обидно, ладно бы у нее – ни кожи ни рожи, а тут – персик, блин. Нет, я конечно в свои двадцать, получше была и бедра у меня постройнее… Были… И грудь повыше… Тоже… Была… А сейчас, в свои почти сорок пять, эт в которые баба ягодка опять, я тоже ягодка… Почти. После двоих детей и бедра поплыли, и грудь оставляет желать не то что лучшего, я бы сказала большего…
А ни меня не замечают. Эта сипильдявка моего кубиком льда оглаживает. Ага-ага, оглаживай, я в свое время и не такое вытворяла…. М-да в свое…. Наверное, пора прекращать эту идиллию.
- Молодые люди, я вам не помешаю?
Господи, сколько ж лет я ждала, что увидеть ТАКИЕ глаза мужа. В этом взгляде было все - и восхищение, и боязнь меня потерять, и напряженная работа мысли – действительно все, что я безуспешно пыталась прочитать в этих глазах двадцать пять лет нашей семейной жизни.
- Лена??? – спрашивает он. Точнее, он еще спрашивает!
- А ты ждал кого-нибудь другого? – в свою очередь интересуюсь я.
- Да нет, не ждал… - сникает он.
- Вижу, что не ждал, - успокаиваю, я, прикуривая сигарету. Обычно я в доме не курю, но сегодня, черт побери, можно.
- Здрасьте! – подает голос клизма.
Игнорирую. Недостойна.
- С Восьмым мартом, Лена! – восклицает моя дражайшая половина (хотя, на данный момент для меня это уже даже не четверть).
- Это кстати! – подбадриваю я, садясь в кресло и закидывая ногу за ногу (ноги у меня даже сейчас еще ого-го-го).
- Лена, это Алла! – мямлит мой.
- Угу, - киваю я, выпуская живописное облачко дыма. – Вон!
Клизма, безропотно выбирается из моего супружеского ложа, тщательно собирая по комнате кружевные трусики (двадцать долларов), обворожительный бюстгальтер (семдесят долларов), ажурный поясок для чулок (ну, эта красотища, вообще бешеных денег стоит). Узнаю, что это мой ей на такую сумму надарил – убью на месте. Обоих. Совершенно неэротично надевает белье. С трудом находит чулки, и как колготки, раскорячившись, натягивает их. Во, стоит, прям путана наизготовку. И чего я так расстроилась. Не такая уж она и красотка,! Как мой же муженек и говорит – ее умыть, да с утра, да с перепоя – смотреть не захочешь. О, пошла- пошла, за платьицем! А ножки-то! Мама моя! Да мои - почти ягодные, почти сорокапятилдетние в тысячу раз лучше!
Оделась. Стоит. Зад отставила. Вот, дура. Ей бы ноги делать, а она стоит, красуется! Кабы не моя прибалтийская бабушка – летала б ты тут у меня, милая, по комнате, как порванная грелка!
- Ну? - вопрошает.
Явно нарывается. Но я выше этого. Лишь повторяю:
- Вон!
- Лена!
Мой дорогой еще чего-то хочет? Уточняю:
- Оба!
Благоверный беспрекословно натягивает на довольно полную задницу трусы, кое как заскакивает в брюки, натягивает свитер на уже заметное пузико, приглаживает почти лысинку. Готов. Смотрю на него – не о чем жалеть! Делаю вывод окончательно и бесповоротно:
- Вон!
Уходят. Оба. Как чужие. Ну, и черт с ними! Вычеркнула.
Сгребаю в охапку постель. В машинку? В окно! Бомжи обрадуются. Дальше провожу ревизию. В холодильнике Шампанское. Мое любимое. Полусладкое. Харьковское. Откупориваю. Наливаю в бокал. Сажусь перед зеркалом. Чокаюсь:
- С восьмым мартом, Лена!
Баба в зеркале кивает. И пьет. Жадно. Глотками.
М-да-а-а. Ну, и что делать будем? Разводиться - понятно. Но до? Или после? В смысле моего дня рождения. Сорок пять все-таки. Юбилей. Чрез неделю. Вот, гад! Уже и ресторан заказан! Сволочь. Ну, как теперь праздновать. Это ж все подруги – доброжелательницы начнут, сочувствовать, стервы. Томно глазки закатывать: С кем-кем? С девчонкой?! Соплячкой?! Ну, а что ты, милая, хотела? Возраст.
Поправляю свои блондинистые перья. Окидываю себя критическим взором. Ну, да не двадцать. И даже не двадцать пять. Но еще очень и очень, я бы сказала «даже и даже». Плевать! На развод подам завтра. Ресторан отменять не буду, но и курицам своим разлюбезным покудахтать не дам!
Неделя – в дым. ЗАГСы, косметикчки, маникюрши, парикмахеры. Зато к себе на юбилей во всеоружии: стильная, моложавая, почти богатая и практически независимая. Явмлась.
- А Лешик, где?
- Нету! – пошли вы… Не дам испортить себе праздник.
Сидим! Обсуждаем политику – благо есть что обсудить. Музыка ненавязчивая.
- Вас можно пригласить?
Поднимаю глаза. О! Шон О’Коннери с поправкой лет на десять. Молча поднимаюсь. Танцуем. Замечаю обалдевшие лица своих гостей. Так вам! А то «где Лешик?».
- У вас праздник? – мой О’Коннери пытается завязать беседу ( хотя почему мой?)
- Юбилей, - правдиво отвечаю.
- Двадцать пять? – хитро улыбается он.
- Не хамите! – возражаю я.
- Тридцать? – продолжает игру он.
- Не льстите! – слегка отталкиваю я.
- А сколько?
Хотя вопрос и неприличный, честно сознаюсь:
- Сорок пять.
- Ягодка? – лукаво подмигивает О’Коннери.
- Именно, – киваю.
- Сбежим?
Детство, но соглашаюсь.
Едем ко мне. Целоваться начинаем с порога. Платье остается в прихожей, вместе с пиджаком и брюками, галстук повисает на люстре, рубашка падает на кресло. Туда же летит бюстгальтер (сто десять долларов), трусики ( полтинник). Все – мы в постели. Продолжаем целоваться. Борода. Щекочет. Но как! И не только лицо. И как выясняется и грудь у меня тоже ничего, и бедра!. А ноги - по-прежнему еще ого-го-го. Сладко потягиваюсь. Таки ягодка.