Прекрасно то существо, в котором мы
видим жизнь такою, какова она
должна быть по нашим понятиям.
(Н. Чернышевский)
Однажды в Университете, в здании 12-коллегий, где уже больше 250 лет находится геологический факультет, в знаменитом Университетском коридоре, где кипит особая университетская жизнь, где снуют известные профессора, не очень известные доценты и совсем не известные студенты, где волей не волей чувствуешь свое научное призвание и манящее будущее - в этом самом коридоре после окончания 5-й пары на одной из многочисленных скамеек сидели четыре студента, один стоял и вели они самый обычный студенческий разговор.
***
Вдруг мимо них уверенной походкой прошла довольно миловидная нездешняя девушка и, немного отрешенно улыбаясь, села на соседнюю скамейку, достала конспект и с серьезным видом стала читать.
Студенты притихли, разговор прервался.
-Однако, - сказал один из них и кивнул в сторону девушки.
-Да, ничего, симпатичная.
-Не студентка, сразу видно. Держится по-другому.
-Небось школьница какая-нибудь, а сколько…сколько важности-то, вы посмотрите! – Сказал один из них и засмеялся.
-Да все равно она очень даже ничего, - сказал тот, который стоял.
-Ну так иди, чего ты стоишь?
-Куда?
-Знакомиться! Она же ничего, вполне ничего – сам же говоришь. Так иди, если не трусишь.
-Да и пойду!
-А ты чего же не идешь – пошли вместе.
Девушка взглянула на них, отмерила взглядом и снова погрузилась в чтение, решив, что ей, наверное, показалось.
-Делать тебе не фиг! Я посмотрю, как вы будете знакомиться…! Вперед и с песней. Она пошлет тебя куда подальше.
-Спорим, нет?
-Спорим, да?
-Пошли! – Сказал студент и потянул другого.
Девушка на сей раз твердо поняла, что речь о ней, улыбнулась и засмеялась.
-Видишь, она уже смеется? - Сказал он уже громко, так, чтобы девушке было слышно.
-Ванька, ты посмотри, этот дурак не идет. Ты со мной? Санек, а ты?
-А, черт с ним, пошли! – Отозвались хором 2 друга и встали. 2 других остались сидеть.
-Увидишь! – тихо прошипел студент, направляясь к девушке.
***
Вдруг мимо них, стуча каблучками, прошла удивительной красоты девушка. Ладную фигурку подчеркивал аккуратный костюм; правильное лицо обрамляла опушка русых волос с рыжинкой; большие карие глаза выражали глубину и спокойствие; легкая округлость лица, румяные щечки, казалось, дополняли чудную картину Все было в ней гармонично и в тоже время ярко. Она светилась – если она и не улыбалась губами, то глазами улыбалась определенно. Весь ее образ выражал жизнь, жизнь расцветающую, бурлящую в ней, жизнь, рвущуюся наружу. Одним словом, это была поразительная девушка.
Она села на соседнюю скамейку и стала читать конспект, не теряя все той же гармонии во всем своем виде.
Студенты оборвали свою речь на полу слове.
-Э…, - первый сказал тот, который стоял.
-А…, - дополнил другой.
-Она кто? – Наконец сказал что-то вразумительное третий.
-Ну уж явно не отсюда. Не думаю, что мы бы не заметили…
-Не хило. Впечатляет.
-Согласен.
-Ну что?
-Что-что?
Девушка, кажется, заметила, что речь о ней и взглянула на студентов.
-Пошли?
-Ты чего, с дуба рухнул? Не, я пас. Я не умею.
-Да пошли, пошли. – Громко сказал студент и стал стаскивать другого со скамейки.
Девушка довольно снисходительно взглянула на них и засмеялась.
-Не видишь, она уже смеется. – Сказал студент ни столько другу, сколько девушке.
-Все пошли. Ванька, и ты тоже.
3 студента встали со скамейки и направились к девушке.
***
-Здравствуйте! – начал студент.
-Здравствуйте, весело ответила девушка и немного смутилась.
-Э…а Вы на курсы наверное пришли?
-Н-нет, - немного неохотно сказала она. - Я пока только в 10-м классе.
Студент удивился.
-Такая взрослая красивая девушка…в 10-м классе. Ничего себе!
-Я тут хожу на малый геологический факультет, мы один день во Дворце Пионеров занимаемся, один день здесь. Ну а преподаватели у нас естественно университетские.
-Случайно не Снегиревский? – Сказал студент, стараясь держаться в воспитанном и чрезвычайно интеллигентном тоне, что однако – надо отдать ему должное – не плохо у него выходило.
Девушка прищурилась, продолжая улыбаться.
-Нет, у нас Золотарев. Слышали про такого?
-Да, - ответили студенты втроем с такими лицами, что стало ясно: упомянутый Золотарев не пользовался у мужской студенческой половины особой любовью.
-Вас кстати как зовут? – Сказала девушка с видом заинтересованным: у студента кое-что выходило, он видно умел проводить операции подобного рода.
-Меня Андрей, - быстро ответил студент, который и вел собственно говоря всю беседу. –А его – Ваня, это Сашка.
-А меня ***, - девушка протянула обе свои руки для пожатия, ситуация вышла не очень удобная. Студенты пожали обе руки и все они рассмеялись. - А вы, кстати, на какой кафедре?
-Мы на инженерной.
-Ясно, а я на минералогию пойду.
В этот момент по коридору мимо них торопливо зашагал вышеупомянутый Золотарев. Он уже было прошел, не заметив свою ученицу, но вдруг попятился назад. Когда он увидел *** в таком занимательном обществе, глаза у него полезли на лоб, и он выдавил:
-Привет. А ты чего тут делаешь?
-Здравствуйте, Анатолий Александрович, - кокетливо ответила ему девушка. –Как что? Сижу, повторяю.
Золотарев пришел в себя, подмигнул ей как обычно и с загадочным видом (что говорить – конечно, дабы не показывать собственного расстройства) сказал.
-А, ну ясно. Там пока закрыто, но я скоро вернусь, так что можешь уже скоро заходить.
-Да я пока еще посижу, спасибо.
-Ну как хочешь, - сказал преподаватель, снова подмигнул, удалился и подумал: «Однако она времени зря не теряет».
Девушка тем временем уже вернулась к беседе со студентами, но инцидент смутил ее порядком.
-А что вы решили на геологический поступать? –Спросила она.
-Да методом исключения. Некуда было больше.
Студент не догадывался о том, что совершил очень серьезный промах. Девушке это очень не понравилось.
-А…понятно.
-А Вы?
-А я? А у меня страсть к геологии. С самого детства.
-И в чем же она выражается?
-Ну, у меня коллекции, я вот поступать на геологический решила, такой шаг - разве этого мало?
Меж тем чувствуя себя не очень к месту, Санек и Ванечка удалились. Андрей же, понимая, что девушка вполне обработана, перешел к делу.
-Может мы с…Вами, - обращаться на Вы было по-дурацки, зато интеллигентно. А это важнее! – Может мы… Вы мне дадите свой телефон, и я Вас куда-нибудь приглашу?
-Можно.
-А Вы до скольки сегодня учитесь?
-До 8 примерно.
-Я Вас подожду.
-…Вы с ума сошли? 3 часа тут будете сидеть? Да и потом поздно уже. –Девушка была польщена и смущена одновременно.
-А завтра?
-Завтра другое дело.
-Вы завтра в школе (Как глупо: на Вы и в школе)?
-Да, где-то до пол четвертого.
-Так я позвоню в пол четвертого , и мы договоримся?
-Хорошо.
Девушка вырвала из конспекта листок, разорвала его на 2 части.
-В двух экземплярах? – Засмеялся Андрей.
-Ну зачем же? Один мне, один…Вам.
«Черт, как глупо я наверное выгляжу» - подумала девушка и написала 2 номера на бумажке, протянула студенту. Он продиктовал ей свой телефон.
-Договорились, - закончила девушка. – Мне уже пора, скоро 6.
-До свидания!
-До свидания, - девушка встала и торопливыми шагами направилась в сторону кафедры.
***
-Выкуси! –Андрей подошел к студенту с которым спорил и сделал весьма неприличный жест.
***
-Ты все-таки гений, Андрюха, ты умеешь ловить их на крючок. Такую девчонку окрутил!- С завистью сказали своему другу студенты.
1
-А-а-а, черт, да хватит же. Н-ну успок-койся же нак-коне-е-е-ец.
Я зашла в комнату, захлопнула дверь. Потом прислонилось к ней и, медленно сползая на пол, начала плакать
Через минуту я уже лежала скрючившись на кровати подобно червяку и тщетно пыталась заставить себя успокоиться.. Каждые несколько секунд все мое тело сотрясали рыдания. Лицо опухло, волосы свалялись в какую-то паклю, красные воспаленные глаза свидетельствовали о ни одном дне подобного состояния. Поджав голову к ногам, я мычала что-то невнятное, но временами среди этого мычания можно было разобрать отдельные слова.
-Ну пожалуйста, ну п-п-пожалуйста, ну не сходи ты с ума…
В дверь постучались. Зашел Колька.
-Ну уйдите же вы все, ну я прошу, я умоляю, уйдите! – раздался отчаянный стон существа, лежащего на кровати.
Колька подошел, сел рядом на кровати. Вдруг рыдания резко прервались. Я приподнялась на одной руке и посмотрела на него, на его лицо, искаженное гримасой лицемерного сочувствия.
-Что с тобой? Дюш, я прошу тебя, объясни, что с тобой происходит, ты же знаешь, меня это очень беспокоит…
-Я не знаю, что со мной, понимаешь? Я не знаю…
-Но из-за чего?
-Что ты спрашиваешь опять? Ты знаешь это лучше кого бы то ни было…
-Да я не верю, что это из-за него. Тебе просто надо смириться, перетерп…
С каждым его словом комок в горле поднимался все выше и выше, но на этих словах там заскребло и защекотало, и, не нарушая тишины, по мокрым щекам побежал очередной поток.
-Я нич-ч-чего не могу изменить, что ты мучаешь меня оп-п-пять?!
-Что я могу для тебя сделать, чем я могу тебе помочь?
-Ты знаешь прекрасно, чем ты можешь мне помочь. Ты знаешь, что стоит тебе пошевелить пальцем, и со мной все сразу будет в порядке.
-Нет, я устал, я не буду звать его, мне это сейчас тяжело и лень…
Злость промелькнула у меня во взгляде.
-Так уйди же, и не спрашивай, чем можешь мне помочь, чтоб потом сказать, что ты не будешь этого делать.
-Но…
-Выйди, и дай мне спокойно…спокойно полежать, я прошу тебя, -Колька вышел, и я тихо добавила -…спокойно сойти с ума.
Комнату вновь наполнили душераздирающие приглушенные стоны.
Через пару минут вошла мама.
-Объясни мне, что происходит с тобой.
-Я не знаю.
-Из-за Сереги?
-Я уже не знаю, из-за чего.
-Врешь.
Я захохотала.
-Вру?! Вы издеваетесь, что ли, надо мной? Чего вы ждете? Я УМОЛЯЛА его, я валялась у него в ногах, он не захотел… потому что ему лень, тяжело…Я понимаю, у него был психоз, но он говорит, что любит меня. Неужели любя меня, он может смотреть на все это и говорить, что ему лень?
-Ты эгоистка.
-Мы все эгоисты. И я, и он, и ты тоже. Альтруист тут только Серега.
-Давай по существу. Что может вывести тебя из этого состояния?
-Ты знаешь.
-Встреча с ним?
-Наверное.
-Ты можешь изъясняться нормально?
-Что ты хочешь от меня?! Со мной никогда такого не было, я в ужасе, я схожу с ума, откуда я могу знать, как мне выйти из этого? Наверное, из-за него. Наверное, если из-за него, то мне нужно увидеть его.
-Не устраивай клоунаду. Колька – псих, а ты, ты – нет, ты здоровее всех нас вместе взятых.
-Ты думаешь, мне нравится все это? Ты думаешь, я получаю от этого удовольствие? Ты думаешь, я не хочу, чтоб это все прекратилось? Раньше я брала себя в руки. Раньше я могла поплакать часок, потом говорила себе «хватит» и останавливалась, возвращалась к нормальной жизни и никогда не выставляла это на всеобщее обозрение. Сейчас я уже несколько дней в таком состоянии, сначала я думала, что это нормально, просто немного затянулось и скоро пройдет, но я говорю себе «успокойся» и начинаю плакать еще сильнее. Я не могу взять себя под контроль.
-Вот сейчас, конкретно сейчас: почему ты плачешь?
-Не знаю! Клянусь тебе, я не знаю! Тогда, 5 дней назад я плакала из-за Сереги, а потом – потом я уже не думала о нем, и теперь, вот сейчас я не знаю почему – я смотрю на тебя и комок поднимается к горлу, смотрю на Кольку и начинаю рыдать, смотрю на этот вот ни в чем не повинный шкаф и плачу!
Мама вздохнула. И ушла. Не трудно догадаться, что было написано на ее лице.
Я полежала еще около полу часа, потом вышла, поела с ними и поняла, что не выдержу здесь ни минуты больше, потому что меня тошнит от всего вокруг и от этих людей в первую очередь.
2 бокала вина были спешно поглощены мною. За ними последовали несколько таблеток снотворного.
2
Надеюсь, читатель понимает, что подобный шаг не содержал в себе никаких намерений, особенно суицидных. Проснулась я почти через сутки, результат, конечно, дал о себе знать: было уже не до слез. Голова трещала, ощущения и чувства были сведены до минимума – казалось, что ввели не очень качественный наркоз, лицо было еще кошмарнее, чем вчера и мысли текли сквозь сознание как через решето, не задерживаясь в нем ни на секунду.
3
Это был последний день каникул, начало ноября. Я гадала: на сколько же меня хватит? На сколько меня хватит жить, не видя его и не зная о нем ничего. Так вышло, что хватило меня на целых четыре месяца – но этот срок объяснялся лишь чудовищно удачным стечением обстоятельств: сначала я познакомилась с Андреем и все лето была занята этим бесперспективным увлечением; потом Колька приехал, а это давало надежду увидеть Серегу в скором времени, потом это все оттягивалось, оттягивалась, но в определенный момент появился Университет, а вместе с ним новая цель, новые стремления, новый смысл жизни. Но и там мне не было места, и студенткой стать я могла лишь через 2 года, а это чересчур большой срок, чтоб жить этим ожиданием. Да и Университет Университетом, а любовь любовью, и одно другим не заменить при всем желании. Все это копилось, копилось, Серега сладко замаячил уже совсем близко, но жизнь снова провозила меня «фейсом по тейблу», и на сей раз я уже не понимала, почему. И вот тогда я наконец ОСОЗНАЛА, что не увижу его еще очень долго, а когда это все-таки произойдет, если вообще произойдет, конечно, все начнется заново. Снова я пол года буду мучиться в ожидании, анализируя каждое его слово и поступок, пытаясь найти в них следы каких-то чувств, которых на самом деле нет и не будет. Я рыдала, а он в это время пьяный и счастливый веселился в ночном клубе, и ему было хорошо, у него была вполне устоявшаяся жизнь, соответствующая его принципам и желаниям. Что ж – мне остается только порадоваться за него всей душой, потому что мне так жить не удавалось и вряд ли когда-нибудь удастся.
Я до последнего верила в то, что если мне встретился человек, которого я Любила осознанно и намеренно, которого я уважала и если я готова была свернуть горы ради него, то не могу отказаться от него ни при каких обстоятельствах. Но мы были разные – мне просто хотелось быть похожей на него, мне хотелось жить так же, как он, говоря: «Я просто живу, и все», мне хотелось связать с этим человеком всю свою жизнь. И тогда я поняла, что мы с ним не пойдем под венец, у меня не будет от него детей – таких же…жизнерадостных, как он и я, что я не буду всю жизнь стирать этому человеку носки- а мне так этого хотелось. Я не смогла пережить этого, «перетерпеть, смириться», как сказал Колька, потому что мысль о том, что больше мне жить незачем съедала меня изнутри постепенно, и съела, в конце концов, окончательно.
Когда произошло мое помешательство? Трудно сказать, потому что я не сразу это поняла, не сразу увидела, к чему все идет. Первый серьезный срыв случился, когда Колька-таки позвонил ему, когда я почти слышала его голос, когда они почти договорились увидеться: я в тот момент впала в совершенно неконтролируемую эйфорию, я обезумела от радости. Не трудно догадаться, что длилось это недолго: через час Колька объявил, что ему еще тяжело, что он слишком устал, что он пьет таблетки – что мы никуда не пойдем, одним словом. Когда он добавил, что я вообще достала его, что он не подряжался устраивать мою личную жизнь, что мои проблемы его мало волнуют и что он их видеть не хочет ближайшие несколько месяцев, я сдала. Нервы мои вернее сдали: я плакала несколько дней, а в перерывах ходила как лунатик не воспринимая ничего вокруг и монотонно бубнила односложною мелодию, кажется даже помню какую:
Привет, сегодня дождь и скверно,
А мы не виделись наверно сто лет
Тебе в метро? Скажи на милость,
А ты совсем не изменилась, нет-нет.
Привет, а жить ты будешь долго:
Я вспоминал тебя вот только в обед…(голос начинает дрожать и срываться)
Прости, конечно же, нелепо
Кричать тебе на весь троллейбус «привет»
Через пару дней я пошла в школу, намеренно крутилась как белка в колесе, спала по 3 часа в сутки и не давала себе думать ни о чем болезненном. Но наступили каникулы – еще одни каникулы, еще одна рухнувшая надежда – последняя на сей раз…
Что я почувствовала, чем я руководствовалась и почему не могла остановиться? Я перестала что-либо чувствовать вообще, перестала чувствовать боль, обиду, любовь к нему, желание видеть его: мне только хотелось уснуть, чтобы убежать от этого жуткого состояния, чтобы однажды проснуться и увидеть – все это был лишь страшный сон, вся моя эта жуткая 8-летняя жизнь – всего лишь мираж; вот сейчас я проснусь, и снова мне будет 7 лет, снова будет лето, солнце, молодая счастливая мама, любимые «папа с сестренкой», маленькая – тогда еще наивная и неопытная - Данка, снова будут все живы, беспечны и счастливы. Беспорядочным кругом крутились во мне воспоминания, как кадры кинопленки: пикники, детство, Дзержинка, Серега, наша с ним встреча у метро, Андрей, еще что-то. И все это кричало: «УМЕРЛИ»; «ИСЧЕЗЛИ»; «ПРЕДАЛИ»; «БРОСИЛИ»; «ПОГИБЛИ». Я вспоминала дядю Петю, и поверх него приговором лез в голову наш с ним последний телефонный разговор; я вспоминала детство, и перед глазами у меня дрожал в бездонной чашке кроваво-красный чай, которым я поперхнулась тогда, в тот страшный миг: «ПОГИБЛИ Анечка и тетя Оля Раевские…»; я вспоминала наш лес, зеленый Турисский пляж, но передо мной горел только факел сухого старого дерева, по которому мы карабкались; я вспоминала ту маленькую Даночку, свою вторую - старшую сестру, вспоминала нашу рыбалку, наши мечты о светлом будущем, и видела: «Данка в реанимации…», резаные вены, кровь на полу и то наслаждение, с которым она это делала; вспоминала Серегу, как увидела его впервые, как мы стояли, и он целовал меня в щечку, а мое сознание говорило: «У вас нет новых писем. Нет, не было и не будет»; даже Андрей и наши с ним вечерние посиделки вспомнились мне, а вместе с этим и стыд, злость, это режущее «Вероничка, зайка, ты замечательная девчонка»…Все, что было мне дорого стояло теперь под этим кровавым штампом: их больше нет – так или иначе, в большей или меньшей степени, но их больше нет.
Это преследовало меня. Мне хотелось кинуться к кому-нибудь родному, живому из них и сказать: «Да спасите же вы меня от этого!». Я хотела тогда увидеть Данку, а у меня и этого не вышло: я просто хотела увидеть, что она жива еще, что она еще перешагнет через кровавый штамп и что она – одна единственная из всех пересилит проклятую жизнь…
Я плакала; я знала – мне нельзя плакать, мне нужно жить, я одна еще могу жить, я должна попытаться, ведь я сильная, я такая сильная. Где же моя сила? Ее нет больше. Она растаяла, испарилась, исчезла, не оставив и следа. Я жалела себя еще, я говорила: «все хорошо будет, все наладится», но внутри меня что-то кричало и хохотало: «Не уйдешь! УМЕРЛИ, ИСЧЕЗЛИ, БРОСИЛИ…», и слезы лились потоком, я закрывала глаза, а в темноте выступали все те же лужи чая вместе с кровью на полу, засохшие прострелы, серебрящиеся под потолком, яркие парашюты, на которых летал Серега – над горящим лесом… Я сходила с ума.
4
Спасло меня то, что я вовремя это поняла. Я, вернее моя умершая спасительница, которая всегда приходила ко мне в минуты отчаяния и ужаса взглянула на меня свысока. И слыша от нее: «Остановись! Хватит» я всегда останавливалась – это была моя внутренняя сила, которая жила во мне очень долго. Теперь она умерла, но ее призрак посмотрел на меня с укоризной и со слезами жалости прошептал: «Что же ты наделала?»
И тогда что-то прежнее заговорило во мне: «Нужно спасаться. Все равно как, любыми средствами, но нужно спасаться». Я стала думать – думать остатками разума, а не сердцем, которое уже давно ничего не хотело и ничего не могло, думать хладнокровно и безучастно, понимая просто, что обязана себя спасти.
Я не хотела его видеть. Я не чувствовала в этом никакой потребности больше, но я знала, что он был причиной этого безумия, вернее невозможность его увидеть, а значит встреча с Серегой могла бы вернуть меня к жизни. Но как же увидеть его? Нет-нет, как увидеть его не без позора и не без выставления себя в дурном свете – увы, теперь это совершенно невозможно, а как просто увидеть его? Просто посмотреть на него, подрожать под его взглядом, почувствовать костер на щеке после его прикосновения?
Да я просто напишу ему. Напишу и попрошу встретиться.
Когда я это сказала, внутри меня раздался вопль сумасшедшей моей половины, и 2 меня погрузились в жарки спор.
-Ты понимаешь, что это означает?
-Понимаю.
-Это означает, что ты потеряешь его окончательно и бесповоротно, потеряешь всякую надежду на то, что вы хоть когда-нибудь будете вместе…
-Пардон, я потеряла его и этот шанс еще в тот сладкий момент, когда мы стояли возле метро. Не так ли? И разве не был тот момент таким сладким лишь потому, что был он последним? Ты же знаешь все это прекрасно.
-Он мог бы еще появиться, ты понимаешь это. А что так? Какой исход определяешь ты подобным поступком? Ты думаешь, тебе удастся что-то изменить: он слишком дорог нам обеим…
-Я стою перед выбором: потерять себя, сохранив теоретическую возможность вернуть его, или же потерять его вместе с сомнительной надеждой на его любовь, которой никогда не будет, если я себя не спасу. И неужели ты думаешь, что я выберу его? Неужели ты думаешь, что Я предпочту умереть – если бы ради него, нет – ради обмана, ради страха признать то, что он потерян мной уже давным-давно?
Раздался звонкий смех сумасшедшей.
-Уже ли у тебя есть этот выбор? Не смеши меня! Этого выбора у тебя нет и не было. Ты не пишешь ему, сходишь с ума, однажды он приходит – если конечно это случится когда-нибудь, все начинается заново: только есть кое-что занятное: он не любит тебя, и ты понимаешь, что потеряла его гораздо раньше, чем ты думала, еще до твоих раздумий, твоего сумасшествия – увы, гораздо раньше. И ты теряешь себя, а чуть позже понимаешь, что потеряла и его. Или так: ты пишешь ему, оживаешь, вы встречаетесь, ты дрожишь под его взглядом – все как ты планируешь, только и тут есть одна загвоздка: он исчезает, ты опять сходишь с ума, но на сей раз уже ничего не можешь сделать, потому что нет больше выходов…Выбирай, пожалуйста! Зеркальная симметрия твоего выбора, ты не заметила?
В словах сумасшедшей была доля горькой правды.
-Да, я знаю. Только сейчас мне нужно спасти себя – все равно, как и все равно, что будет потом. Я должна, я обязана…
И я пишу ему письмо:
Привет,
Я по делу касательно Коляна. Понимаешь, у него серьезные проблемы со здоровьем (с психикой), из-за этого он и вернулся из Америки на 2 месяца раньше. Тут очень щекотливый вопрос. Мы могли бы как-то увидеться или поговорить насчет этого? Ты извини, я не стала бы дергать тебя без острой необходимости, но ситуация действительно очень серьезная.
Надя.
Я нажимаю на кнопочку. Отправить. Я смотрю: «Ваше письмо отправлено». Я улыбаюсь, закрываю глаза и вижу только небесно-голубую бездну его острого взгляда: лужи крови и чая на полу кто-то вытер, прострелы с потолка убрали, вывески свернули. Я говорю: «Всё. Все прошло». «Все закончилось».
5
Прошел почти месяц. Первые 2 недели я проверяла почту 3 раза в день. Потом уже раз в день. Потом через день, потому что чувствовала, что он вообще не напишет. Поначалу я думала об этом с ужасом: что, если не напишет ВООБЩЕ? Довольно быстро я свыклась с этой мыслью, но мне только хотелось верить, что он не пишет потому лишь, что не читал: может, у него компьютер сломался, может ящик теперь другой, может, он почту не проверяет… И если бы не страх того, что он читал и не ответил, что он все понял, что его тошнит от этой моей выходки и скрывать этого он не собирается, меня даже радовало бы это: ведь я обманула сама себя.
Ах, если бы он знал, что стало причиной моего поступка, если бы он знал, как я не хотела этого делать! Если бы он видел меня тогда – жалкую, беспомощную, бессильную и невменяемую, он не стал бы осуждать меня, конечно. Может быть, он смеялся над тем, что я натворила за все это время, может, это казалось ему глупыми детскими порывами, но лишь потому, что ничего он не знал обо мне. Ровным счетом ничего.
Так или иначе, но я выкарабкалась из сумасшествия. Я знала, что это в этом сумасшествии была огромная доля разумности, и что все эти страшные «галлюцинации», все эти кошмары имели под собой очень твердую и основательную почву под названием «прошлое» - однако я старалась не думать об этом и не вспоминать.
Очень долго я не плакала и не впадала в тоску, уныние – как это всегда бывало со мной раньше. Не было у меня и приступов жизнерадостности, веселья, энтузиазма. Жизнь пошла спокойно и размеренно, я даже удивлялась: как так получается? Было ли это хорошо для меня? Когда-то – может быть, но только не теперь; Серега отпустил меня – то был видно последний порыв перед освобождением, только я разучилась жить без того многого, что давала мне любовь к нему, даже долгое ожидание, даже простая надежда. Меня ничто больше не тревожило и не огорчало, но желание жить, что-то делать, к чему-то стремиться оставило меня вместе с ним.
Я ходила в Университет, в геологический клуб – это давало мне какие-то силы: 2 раза в неделю я получала глоток воздуха, ради этого глотка я ходила в школу, делала уроки, терпела…Но разве было это то счастье, тот энтузиазм, который я испытывала там раньше? Теперь я только знала и чувствовала: мне нравится это, знала, что нужно делать исследовательскую работу, знала, что нужно строить планы, знала и только. Мне ничего не хотелось по-настоящему – пылко, горячо как пару месяцев назад.
С виду я стала абсолютно прежней: веселая, энергичная, активная, я не позволяла себе ни на секунду расслабиться. Но никто не находил в этом объяснения: стоило мне расслабиться, горькие воспоминания начинали меня мучить и преследовать. Я старалась быть еще красивее, на меня все больше и больше обращали внимание не только пьяные мужики, но и молодые симпатичные парни. Ко мне подходили на улицах, строили глазки в транспорте. «Красивая» - я теперь часто слышала это. Когда-то мне доставляло подобное неописуемую радость, давало самоуверенность, удовлетворяло самолюбие. Теперь я чувствовала только обиду, боль и злость на себя. Однажды я ехала к Данке – красивая такая, веселая, счастливая, все смотрели на меня и улыбались, 5 парней в тот день подошли ко мне, еще столько же проходили со словами: «Смотри, какая красивая девушка» и с каждой минутой мне становилось все больнее и больнее: я вдруг почувствовала чудовищную нелепость нашей с ним разлуки, страшную несправедливость этого, потому что вот сейчас-то он должен был меня видеть – изменившуюся и повзрослевшую. Чудовищную нелепость – вот что я ощущала теперь, когда мне говорили, что я красивая.
Так я жила теперь одна, без него.
6
«4 декабря 2004 г.
Колька видел его сегодня в метро: не буду себя спрашивать, почему его случайно встретил Колька, а не я. Да впрочем здесь нет ничего удивительного: я редко езжу в метро. А то, что я так часто бывала в Старой Деревне абсолютно безрезультатно – в этом видно сыграла свою роль госпожа Проклятая Жизнь. Теоретически я вполне могла его встретить там. Но теория, как известно, далеко не всегда обратима в практику, а жизнь не задать математической функцией, она не подчиняется ни логике, ни анализу, ни теории вероятности…(кажется, я уже писала это когда-то). Я достойно выдержала все это. Но чего мне стоило сдержать слезы!»
Я и вовсе сначала не поверила, подумала: подзабыл, наверное, мою истерику и решил поиздеваться. А потом мама зашла, говорит:
-На самом деле видел он Серегу, - и поспешила добавить – Он про тебя даже не вспоминал.
Я спокойно вышла в коридор.
-Действительно видел? Ну…как он? Чем сейчас занимается?
«Чего же мне стоило сказать это, ощущая собственная безучастие, леденящее и холодное спокойствие и окончательную неисправимость того, что вряд ли когда-нибудь еще увижу его…О, черт, как это было ужасно и больно! Еще ужаснее было слышать Колькины слова о друге как о совершенно чужом человеке, будто он встретил какого-нибудь одноклассника, такого, о каких Лизка говорила: «Уйти и лишь бы никогда не видеть больше этих рож…»
-Да…ничего он. Как обычно. Носится по городу, работает курьером.
«Совсем свихнулся» - хотел, наверное, сказать, но промолчал. И кто знает, зачем он добавил:
-О тебе он ни слова ни спросил.
Потом, через пару дней, он скажет вдруг задумчиво:
-Небритый был такой, оброс…
-Да, я тоже не люблю, когда он с усами. – Это было все, что могла я из себя выдавить.
Вот, что я теперь знала о нем, о его жизни, но я упивалась этими словами, они были для меня целой вечностью.
«И я вспомнила тот недавний спор с самой собой, когда я-сумасшедшая рассмеялась и спросила:
-Уже ли есть у тебя этот выбор? Серега потерян тобой уже давным-давно, еще в тот сладкий миг, когда вы там стояли, у метро; быть может, даже раньше.
Да, та сумасшедшая была права.
Как все же это трудно. Как трудно давить в себе эти бесконечные мысли: может все-таки поехать туда опять, вдруг я встречу его? Как трудно говорить и думать обо всем этом без тени надежды, ожидания. Но только тогда я выбрала спасение, и теперь действительно не могу уже ничего сделать. Сумасшедшая предупреждала меня об этом: сейчас я уже не могу позволить себе тронуться второй раз.»
Я только дошла до конца коридора, как почувствовала, что ноги мои окостенели. Поспешно зайдя в ванную, я включила кран - мой верный глушитель звуков, чуть-чуть наклонилась в раздумьях: посмотреть на себя или не стоит, но все-таки подняла глаза к зеркалу и увидела, как слезы затрепетали и задрожали там – как тот самый чай в чашке, которая тряслась вместе с моей рукой.
-Нет, моя дорогая, нет. Теперь ты не можешь позволить нам таких вольностей, - сказала я и влепила себе пощечину.
-Ай, бить-то зачем? Знаю…
Я умылась, поглядела на белую раковину.
-С тобой все в порядке. Не будь все в порядке, раковина была бы не белая. Ты вспомнила бы кровь на ней, ведь так? Ты неравнодушно посмотрела бы на эту бритвочку, правда? Да, да вот на эту. Тебе она не нравится. Значит…, - глаза переполнились и слезы стали как-то неравномерно стекать, маленькими порциями. – Быстро выйди отсюда и иди на кухню.
Я повиновалась.
На кухне мама жарила оладьи.
-Мам, - сказала я и обвила ее шею руками, - я тебя очень люблю.
-Ты расстроилась?
-Еще бы, - сказала я, смеясь, и вытерла глаза.
-Даже вот - видишь – всплакнула.
Тут она заметила слезы и нахмурилась.
-Господи, когда же это все кончится…
-Не говори. Это какой-то кошмар: только вроде бы успокоилась, только пришла в себя, а теперь…лучше бы он вообще этого всего не говорил. И знаешь, так противно он изъяснился, с таким…равнодушием к ним, что ли, даже не знаю, как это объяснить, как будто чужие люди они ему. Ты заметила?
- Заметила. Меня вообще не радует Колькино поведение в этой ситуации – у него так никаких друзей не останется. Ну нельзя же так человеку жить – одному, совершенно одному: ни жены у него нет, ни друзей и никто ему не нужен.
-Да понимаешь, не такие они ему и друзья, и вряд ли когда-нибудь были друзьями. Ты же знаешь, они каждые выходные пьют, ездят куда-то, на лыжах катаются, а он…Что он? Он раз в пол года посидит с ними на дне рождения чьем-нибудь, Новый год отметит – и какая же это дружба? Достаточно на его лицо посмотреть, когда они вместе.
-Да естественно. Он просто терпеть не может всех этих буйств, которые они устраивают, и пить столько не может физически. Клубы он терпеть не может. Что же у них общего? Да ничего. Только все равно так нельзя.
-Конечно, и знаешь, мне кажется, что он вообще теперь общаться не будет с ними. Мы когда разговаривали по-хорошему как-то, я спросила: «Ты хоть потом с ними отношения восстановишь?» А он говорит: «Не знаю, может, и нет. Зачем они мне? Нет у меня никакого желания с ними общаться». Может, и к лучшему.
-Мне он всерьез говорил, что хочет тебя «вписать» с ними на лыжах кататься.
-Но ты же понимаешь… Это бред.
Мама сняла передник и села напротив меня.
-Понимаю. Это очень неестественно.
-Более того: это маразм и идиотизм - это навязывание. С меня хватит. Да и мне лучше не видеть Серегу – это ничего не даст ровным счетом, к тому же я просто не смогу посмотреть ему в глаза – теперь, после всех этих глупостей, которые натворила, после письма…
-Почему?
-Ну что ты спрашиваешь? Ты же знаешь прекрасно: он все понял…
-Вовсе необязательно!
Но по лицу ее было видно, что она сказала это лишь чтобы мне стало легче. Первый раз она сказала что-то насчет нас, утаивая горькую правду, а не раздевая ее до трусов…
-Ну – ты бы видела его лицо, там, у метро. И хорошо еще, если он не пишет потому, что не читал, а ведь может быть читал. Читал и не ответил – и как после этого видеться с ним? Нет, это превыше моих сил. Лучше бы я не писала это чертово письмо!
-Не говори так. Я помню, что было с тобой, очень хорошо помню…
-Ну помучилась бы я, помучилась, а потом пришла в себя, куда бы я делась?
-Да не факт, Дюшка, не факт. Как раз очень часто заклинивает, и ничего потом не можешь сделать, и это стоило такого поступка. На тебя было больно смотреть.
Я вздохнула. «Что-то было не заметно!»
-Да на самом деле ничего не изменилось с тех пор, только смотреть теперь не больно. Во мне что-то не так: я вроде и живу, и веселая, и не плачу: ты подумай, я не плакала уже почти месяц! Но ты хоть раз за все это время видела меня счастливой, по-настоящему веселой и радостной?
-Ты права, не видела. Разве что в тот вечер, когда ты со студентом познакомилась.
-Мне тогда показалось, что все изменится: он мне понравился. Я подумала, что мне удастся влюбиться в него, но не вышло. У меня просто сил нет ничего делать. Университет теперь меня не радует как раньше.
-А действительно ли нравится тебе там?
-Ты спрашиваешь – конечно! Я только там и чувствую еще какой-то смысл своего существования, я только затем и живу, чтоб сходить туда, в клуб. Нет, геология – это мое единственное будущее, это то, чем я хочу заниматься всю свою жизнь! И дело не в геологии, дело во мне: у меня ко всему пропал интерес, энтузиазм. Испарилась моя энергия и активность. То есть все это присутствует, конечно, в небольшом количестве, всегда присущем мне, но ты вспомни меня пару месяцев назад: сколько я всего успевала, сколько планировала и мечтала! Я тогда не понимала, отчего это все: мне казалось само собой разумеющимся, что я так жизнерадостна. Я даже не могу сказать, что много думала о Сереге – нет, я просто хотела жить, потому что ждала, надеялась на то, что увижу скоро его…А когда вся эта надежда рухнула, вместе с ней рухнуло и все мое фиктивное жизнелюбие, и только тогда я увидела, откуда оно бралось – из этого ожидания, из любви. А что теперь? Теперь все устаканилось, тихо, мирно – полный штиль, но видишь – мне на все наплевать, на работу свою, на Универ, на себя, и я не знаю, когда все это вернется ко мне опять…
Мама снисходительно взглянула на меня. Я не люблю с ней откровенничать и делаю это только в крайних случаях, а потому сейчас я пыталась налить в стакан молоко из пустого пакета.
-Оставь его в покое, он пустой. Когда влюбишься в кого-нибудь. Когда клин клином вышибет.
-Ты и не представляешь, как я этого хочу! Однако теперь это, увы, не так просто. Ты помнишь студента? Ведь я вполне могла в него влюбиться. Более того: я уверена, что каких-нибудь пару месяцев назад я влюбилась бы в него по уши, и думать бы забыла про Серегу! А из-за этой насильственной нашей с ним разлуки, я только все больше и больше замыкаюсь на нем, он становится навязчивой идеей, как…, - я осеклась. –Меня тошнит от всех этих мужиков, тошнит, когда они говорят, что я красивая. Мне не нравится студент, хотя чем он плох? Он симпатичный, веселый, тоже алкоголик, в нем безусловно есть что-то, он даже чем-то похож на Серегу, но что он, когда я вспоминаю Серегин альтруизм – чтоб ему, этому чертовому альтруизму, его взгляд, его письма, его удивительный слог, его выдумки, как он листья ел? Его эти «Пасторы Шлаги», «Винни Пухи», да хоть убейте меня, но я не в состоянии теперь чувствовать что-то подобное. Физическое влечение – может быть. Дружеские чувства – может быть. Но магическое соединение всех составляющих любви, желание стирать носки, рожать детей, просыпаться и засыпать вместе с этим человеком всю жизнь – нет. Конечно, это пройдет.
-Знаешь, что я скажу тебе? Тебе рано все это еще. Тебе еще жить и жить, а Серега совершенно не тот человек, за которого можно было бы выйти замуж. Замуж нужно выходить не за того, кого безумно любишь, а за того, с кем ты характером совместима, кто будет о тебе заботиться, за надежного человека и вовсе не обязательно его Любить…
-Я никогда этого не пойму.
-Поймешь, когда до моих лет доживешь.
-Так говорит церковь, потому и ты так говоришь…
-Но так и есть. Ты просто еще слишком молодая.
-Почему?
-Потому что любовь проходит, а остается дружба, понимание, взаимопомощь, уважение.
-Так значит ты замужем была не за тем, кого любила по-настоящему.
Второй раз я ляпнула лишнего в порыве. Мама не ответила.
-А Серега – да хоть он и алкоголик – но ты же понимаешь, что никакой он не алкоголик, хоть он и непутевый, хоть он не ставит перед собой жизненных целей, это не делает его плохим человеком. Чем он виноват передо мной? Что он мне сделал такого, чтоб его осуждать?
Она засмеялась.
-Соблазнял без намерений на серьезные отношения.
Я тоже засмеялась.
-Но ты же понимаешь – все это бред. Он мне в любви не клялся, в постель не затаскивал.
-Но он писал, кокетничал.
Хотелось мне сказать: «Да ведь это я ему написала первой», но мама не знала, и я говорить не стала.
-Да что писал? Ну, написал, и что? В щечку целовал?
-Это уж вообще ничего не значит.
-Ну да, в общем, ничего. Мне казалось, что я ему нравлюсь, и эта уже моя ошибка. Скорее тут моей вины больше, чем его. Целовал в щечку… Все же было в этом что-то. Мы так расставались тогда хорошо, у метро – попрощались, он меня поцеловал, а мы остались стоять и смеемся, потом снова так же поцеловал, а мы все стоим, и только в третий раз я уже убежала, - Воспоминания нахлынули на меня теплой волной, и я еле-еле нашлась добавить: -Хороший был денек…
6
НЕБОЛЬШОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Из 3-х своих близких подруг я больше всех люблю и понимаю Данку и удивительно редко соглашаюсь с ней. Мы с ней во многом абсолютно одинаковы, во многом кардинально противоположны, но одно я недавно поняла: наша противоположность…она какая-то вторичная, она, как мне кажется, вызвана абсолютно разными условиями, в которых мы росли, разной средой нашей жизни, отсюда и пошли мы по разным дорогам. А будь у нее обычная семья, обычные родители, обычное детство, обычная жизнь и сама она была бы обычная, а в силу нашей первичной схожести, мы, наверное, были бы близняшками – не снаружи, а изнутри. Я об этом часто думаю, о том, как все-таки меняет людей среда и условия: для Данки это сыграло роковую роль. Не говорю «плохую» - ее жизнь только начинается, и разве могу я сейчас делать какие-то выводы, подводить итоги – конечно, нет. Но роковую – точно.
Так или иначе, но только Данке я могу вывернуть всю себя наизнанку, хотя и знаю, что ей это не очень понятно. Из всех моих друзей только Данка выворачивает мне всю себя наизнанку, и я знаю, что искренне, а потому мне всегда это приятно. Порой я ее не понимаю, порой мне хочется взять что-нибудь тяжелое и двинуть ее по башке, порой, заканчивая наш спор абсолютно обессиленной, я самодовольно думаю: «Ах, когда-нибудь до нее дойдет, что она творит!», да и только. Я все равно люблю ее, все равно только к ней бегу за советом, только ей доверяю.
Почему-то, когда она говорит мне, что не понимает меня и когда Лизка говорит мне, что я идиотка, это ощущается совершенно по-разному. Я даже Лизке сказала как-то: «все наши беды с тобой не от того, что мы разные, а от того, что мы наши разные мнения не уважаем»
Ах, какие жаркие споры мы ведем иногда на феминистские темы! Как самозабвенно я защищаю мужчин и как яростно Данка их обвиняет!
Это прелестно!
***
В тот вечер мы с Данкой очень долго разговаривали. Я и не заметила, как начав с рассказов о моей тоске плавно перешла на Серегу, на его достоинства, на то, что меня в нем поражает, почему я горы ради него готова была свернуть. Я так расхваливала его, говорила про его «активность, деятельность», еще про что-то, про его самодостаточность, за которую его не осуждать надо, а уважать. Результат не заставил себя ждать – чего только мне ни снилось той ночью: и как меня уличили в воровстве 2-х сульфидов в клубе и с позором изгнали; и как я дралась феном и какими-то компьютерными пистолетами в шкафу с какой-то белобрысой теткой вроде «общей любовницы Олеськи»; и как я была в церкви и познакомилась с продажным священником, спекулировавшим иконками. Но пиком программы было конечно вот что: иду я за руку со своими 5-летним то ли полу тайваньским, то ли полу китайским ребенком, а он такой шустрый, веселый, все знает, и говорит то и дело: «Нам туда!». Я смотрю на него и задумчиво так, с восхищением заявляю: «вот видишь, какой ты у меня, как папочка: активный, деятельный!»
Я проснулась в холодном поту, вскочила с кровати.
«Активный, деятельный, активный, такой деятельный, как папочка! Хи-хи-хи!» - звенело у меня в ушах.
-Черт, - схватилась я за голову, - как я теперь появлюсь в Университете, у Золотарева на кафедре?! Что я натворила, как я могла?!
-Да успокойся , ничего ты не воровала. – Шепнула мне неизвестно откуда появившаяся Сумасшедшая.
Жизнь начала высмеивать меня, мои страхи и мечты.
О чем же мне теперь мечталось?
Забавно, но история 5-летней давности повторялась, все это было мне до боли знакомо, сюда же примешивались элементы истории с Видаком. Ведь не буду же я себя обманывать и говорить, что не присутствовали тогда вопли вроде: «Хочу за него замуж, хочу детей» и т.п. Присутствовали - конечно, не в такой степени, как сейчас, но присутствовали.
И бесспорно все было бы по-другому, если бы сейчас я могла его видеть. Тогда, вполне возможно, к этому времени, я бы уже разлюбила его, так же легко и внезапно, как разлюбила когда-то Видака. А так – нет, стоит мне на секунду перестать работать, носиться где-то без передышки сутки напролет, он не лезет у меня из головы, потому что стал навязчивой идеей, мифическим, недоступным – хуже всего, навсегда потерянным воспоминанием, мимолетной сказкой, «особенным человеком». Пока он остается сладким прекрасным воспоминанием, все будут казаться мне хуже него; я буду жить, смотреть на мужчин и пеленой у меня перед глазами будут стоять его черты, его глаза, его удивительный характер, его эти шуточки, тот дождливый майский вечер. «Он или никто» - снова говорю я и скажу это еще не раз. И разве только если призрак и воспоминания материализуются, воплотясь в какого-нибудь очередного двойника – реального человека, с которым я смогу общаться, видеться, строить какие-то отношения – вот тогда этого человека сможет кто-то отодвинуть, а когда отодвинется образ, отодвинутся и болезненные воспоминания, бесконечные сравнения…
Ну что – знакомо? Вот теперь совсем знакомо.
Кто знает – может, Данка и права, когда говорит, что очень скоро я и думать забуду про него. Только у меня по этому поводу есть очень серьезные сомнения: разве успокоилась я тогда, пока не позвонила, не поговорила, пока не материализовала образ в другом? И разве меня до сих пор не посещает частенько желание поехать туда(жаль, адреса теперь нет), в Купчино, где мы были с Кусей в прошлом году? Поехать, зная, что он не узнает меня? Спросить сколько времени, поскользнуться на дороге? Посмотреть просто, поговорить – разве не хочется мне этого и сейчас? А ведь столько лет прошло, столько всего изменилось…..
Так о чем же мне мечталось теперь?
Как однажды, через пару лет, в метро или на улице мы сталкиваемся лицом к лицу, как в кино. «По сюжету», можно и так сказать.
-Серега!
-Надька!
-Привет, сто лет не виделись! Как поживаешь?
-Да ничего , как и 3 года назад. А ты как?
-Да тоже ничего. Ты, надеюсь, не держишь на меня зла?
-В смысле?
-Да в смысле моих юных любовных порывов!
Смеемся, как раньше.
-Да нет, что ты. Я даже не знал, и потом, все мы бывали молоды…
-А как Колян? Что же все-таки случилось, почему он так резко всех бросил?
-Сейчас все расскажу…
…………………..
Банально до тошнотворного, просто даже стыдно. Вот о чем мне мечталось.
А что же я могла?
Я могла смотреть на фотографию. Я смотрела на фотографию и плакала – плакала вовсе не потому, что с этой фотографии на меня прищурившись поглядывает Серега. Нет, дело не в этом. Что же в ней такого, что заставляет меня плакать? Да ничего, на первый взгляд. Но попробуем все же присмотреться.
Удивительная северная природа Кольского полуострова: я всегда мечтала увидеть ее своими глазами – впрочем, мне это еще предстоит. Старая колхозная деревенька; небольшие деревянные домики и сараи расположились здесь на берегу тихой речки, отражаясь в зеркальной глади ее воды; просторные луга и полянки, виднеющиеся вдали, покрыты желтоватой травой, согретой мягкими лучами садящегося солнца. Когда я смотрю на эту фотографию, то мне она отчетливо напоминает полотна русских художников XIX века вроде Шишкина, Васнецова или Левитана («Русь»). Вот здесь, на берегу речки, на таком вот шишкинском пейзаже оказались следующие люди:
Слева кто-то развернулся к фотографирующему (по всей вероятности Коляну) задом, и потому я, увы, не могу идентифицировать эту личность. Справа стоит некто Леша Ампилогов – одноклассник и однокурсник Коляна, ничем непримечательный субъект, которого я никогда не видела живьем. Рядом стоит Филя, Филипп Борисович Ганнибал - единственный из всех колькиных друзей, которого я знала с самого детства. Я его очень люблю: он веселый и у него очень забавно бегают глаза , жаль он давно к нам не заходит. Теперь он, кажется, уехал в Норвегию или в Швецию (не помню точно), потому что из всех выше- и ниже перечисленных он один работает по их общей специальности, всерьез занимается наукой и у него, наверное, большое будущее.
Справа стоит Серега. Он так забавно сочетается со всей этой «крепостнической» деревенькой – ему бы сейчас плуг и лошадку, и можно было бы писать картину. Но не о нем речь.
Перед ними присели еще четверо: Фил, которого я и вовсе не знаю – видела его первый и последний раз тогда же, когда впервые увидела Серегу, а поэтому совсем не помню его. Колька говорит, что он странный; я только вижу, что он толстенький и добродушный – таких людей я чувствую насквозь. Петр Борисович – не особо располагающая к себе личность. Про всех там ходят слухи, так вот так же, как по этим слухам Серега – альтруист, Петр Борисович – полная ему противоположность, самодовольный капризный эгоист. Впрочем, на мой взгляд, это все лихо сказано, я бы ограничилась тем, что он слишком выпендривается – даже тут он умудрился состроить такую гримасу, что смех просто разбирает. Далее весьма пикантная натура: блондинка, слегка прислонившаяся к Петру Борисовичу – всем известная «общая любовница» Олеська. Так или иначе, эта девица умудрилась переспать с П.Б., Филом, еще кем-то, влюбить в себя несчастного Макса (должно быть, с тех пор он такой затравленный) и в конечном итоге уйти к Ампилогову, с которым и сожительствует по сей день. Поаплодируем ее мастерству!
Ну и в завершении картины страшненькая, неизвестная мне Олеськина подруга; ни ту, ни другую видеть мне никогда не доводилось.
Словом, обычная картина. Но посмотрите же на их лица!
Им хорошо, они счастливы – каждый по-своему и все вместе. Еще бы: Олеська виснет на Петре (моему чуткому глазу-то это видно!), а он, дурак, от счастья не понимает, что через пару недель она уже будет кувыркаться с Ампилоговым на обеденном столе! Ампилогов, судя по его загадочно ухмыляющемуся лицу, это как раз очень хорошо понимает.
Олеська виснет на Петре
А он, дурак, не понимает:
Она давно уж представляет
Себя и Лешу на столе!
Но шутки в сторону, все-таки приглядимся к их лицам. Куда они смотрят? Они смотрят на меня и недоумевают, чего же я прицепилась к ним. Так я объясню.
Вы живете в вашем мире, где мне нет и никогда не будет места, вы живете в вашем мире вместе с ним – и сами не понимаете своего счастья, в то время как я готова целую жизнь отдать чтоб хотя бы на секунду оказаться рядом с человеком, который для вас так привычен. Вы смотрите на меня оттуда, с шишкинской картины – счастливые и ничего не понимающие, а я плачу и смотрю на эту фотографию из своей пыльной комнаты – и у меня нет желания выходить из нее, я лишь смотрю на эту фотографию – фотографию, на которой меня нет.
Я смотрела на нее 3-й день. Я знала, мне пора прекратить, иначе случится как раз то, чего я так боялась, но я не могла заставить себя не смотреть на нее. Как только я убирала эту фотографию в стол, казалось, она звала меня: «Ты же хочешь, ну посмотри на нас, посмотри, ведь ты же хочешь!» На 3-й день, в 3 часа ночи, когда я не могла заснуть: у меня видимо уже начиналась истерика, я снова достала ее из-под подушки и стала смотреть. Я думала, думала, смотрела, и видно слезы, появившиеся у меня в глазах, подобно кривому зеркалу стали искажать изображения. Вдруг на тело Сереги прилетела голова Ампилогова и стала пританцовывать на восточный манер; их общая шея изворачивалась, удлинялась, искривлялась и плавала передо мной в разные стороны. На кругленькое лицо Олеськи прикрепились почему-то каштановые волосы ее подружки, и я с ужасом обнаружила, что теперь, повиснув на Петре Борисовиче, мне улыбалась с фотографии я сама. Потом я захихикала и, перелетев через Филю, приземлилась на голову гибрида Сереги и Ампилогова. Голове эта пришлось не по вкусу, и она сместилась обратно на тело Ампилогова. Тогда к Олеське вернулись ее волосы, она села на свое место и стала самой собой, то есть не мной, а Олеськой, и Серега, кажется, теперь оказался в полном составе частей тела, только внезапно он подмигнул мне, и к его голове присоединилось тело того самого субъекта, которого определить мне не удалось. Теперь Серега, повернувшись ко мне задом и виляя им в разные стороны, продолжал с ехидной усмешкой улыбаться мне, а остальные надрывали животы со смеху.
Я свалилась с кровати на пол и лежала так очень долго, издавая странные звуки, такие, что если бы кто-то увидел меня в тот момент, вряд ли смог бы определить, рыдаю я или болезненно хохочу. Да я и сама не могла этого понять.
Что же я могла?
О, на первый взгляд я могла удивительно много. Я могла позвонить ему - у меня был его телефон; могла подкараулить его снова у метро – каждый день он возвращался с работы через Старую Деревню, а если нет – так через Пионерскую; я могла просочиться в злополучный клуб Мани-Хани, где он пил с друзьями каждую субботу – это было бы сложно, но возможно. Не могла я одного: появиться на той фотографии. И все мои бесчисленные возможности сводились к одной этой невозможности, с которой давно пора бы уже смириться; да только и этого я не могла как назло.
Где была та грань между моими возможностями и невозможностями, которую я пыталась найти и никак не находила? Была ли она вообще? Рано или поздно, наступает момент, и ты вдруг понимаешь, что некоторые твои возможности совершенно невозможны, а большинство невозможностей так же возможны, как и возможности. Они просто меняются местами, перетекают друг в друга и видоизменяются в зависимости от угла зрения.
А ведь на самом-то деле мы можем все. Мы можем сделать все, что пожелаем, но не делаем этого лишь потому, что считаем глупым, нелепым, бессмысленным; потому что боимся тяжелых, страшных последствий наших спонтанных поступков, и потому мы говорим: «Я не могу». И это естественно: любой здравомыслящий человек должен контролировать и обдумывать свои поступки, взвешивать плюсы и минусы своих решений. Только тогда не говорите: «Не могу ничего!», потому что выбор у вас есть, а уж то, что на ваш взгляд он неприемлем – личное дело каждого. Здесь уместнее говорить вместо «не могу» слово «не хочу», но вы, люди в трезвом уме и здравом рассудке даже не задумываетесь о том, что то, что вы именуете невозможностью на самом деле есть нежелание.
Но позволим же себе быть альтруистами! Наплюем на свое будущее, на все последствия, наплюем на себя, ради…себя самих. Ведь ни нам, ни другим людям не станет от этого хуже – нас мало кто любит и мы не любим себя. Давайте хотя бы любить других.
7
Я сидела на скамеечке в метро перед эскалатором и пыталась сделать усталый вид. Если он сейчас меня увидит, я скажу, что ездила к подруге по Университету за образцами: у меня на этот случай был целый мешок камней. Если спросит, почему сижу, а не иду к поезду, который уже пришел, я скажу ему: «У меня нет сил задницу от скамейки оторвать» и расскажу про свою теперешнюю насыщенную жизнь.
Колька говорит, он изменился и не брит. Как я узнаю его? По глазам и по носу. Глаза необыкновенные и удивительные, а нос длинный.
Вот в следующем потоке он появится. Нет, в следующем. Значит минут через 10 – он наверное допоздна работает. Пошла купила шоколадку; съела; его нет.
Люди, люди…Забавно сидеть и смотреть как они бегут, толкаются, рвутся вперед. Они куда-то несутся, а я сижу и снисходительно поглядываю на них: куда они бегут? Сядьте, посидите со мной, и вы увидите необыкновенного человека, потрясающего, прекрасного человека. Неужели там, куда вы бежите есть такие люди…?
Я разглядывала этих людей с любопытством. Мужчины и женщины, молодые и старые, красивые и не очень красивые, блондины и брюнеты, веселые и грустные, счастливые и несчастные. Быстро, но не суетливо прошагал молодой парень с аккуратным хвостиком. Довольно красивый, с правильными чертами лица. На кого-то он похож… хвостик этот и выражение лица…на Нагиева! Точно, на Нагиева!
«Я сегодня встретил брата Сереги, Юру. Тут у нас на канале Грибоедова. Забавный парень, кстати, он намного симпатичнее Сереги: у него нос не такой длинный. Правда он волосы в хвостик завязывает – тебе это ведь не нравится, когда мужики волосы завязывают в хвостик? И еще он мне страшно напоминает Нагиева – действительно что-то общее есть…»
…На Нагиева похож…
-Черти святейшие…, - сказала я тихонечко. –Да это же Юра Москалик!!!
-Юра Москалик!!! – завопила Авантюристка.
-Юрочка, брат Сереги!!! – прокричала в ответ Роковая Женщина.
В один миг в моей голове возник целый план – я еще не знала, как воплотить его в жизнь, но уже знала, что он гениальный.
8
Когда-то я рассуждала о том, что не все в нашей жизни происходит «по сюжету» и как мы того хотим. Однако никогда нельзя с уверенностью сказать, что не случится так, как нам мечталось и не так, как мы планировали: такие вещи происходят куда чаще, чем красивые проявления книжного сюжета и «хэппи-эндов» в кино. Добиться от событий красоты, складности, особой последовательности и остросюжетности куда сложнее, чем добиться от них всего-то – реализации твоей задумки.
Впрочем, и по сюжету, и по планам, - все бывает в жизни, она непредсказуема. И теория вероятности здесь совсем не актуальна.
В тот летний день 28-го июня, какова была вероятность того, что я встречу Серегу? Какова была вероятность того, что если мне вспомнилось, что он вроде бы живет на каком-то проспекте или улице на букву «К», то он живет на Комендантском? Какова была вероятность того, что он не в отпуске в разгар лета? Какова была вероятность того, что он возвращается с работы через метро «Старая Деревня», а не через Пионерскую, не на трамвае, автобусе, маршрутке? Какова была вероятность того, что среди огромного потока людей он увидит меня, а я увижу его?
Каждый из этих аспектов, безусловно, имел вероятность, и не такую маленькую. А какова была вероятность того, что все эти вероятности сложатся и совпадут? Мала. Эта вероятность была чертовски мала, потому что вся она целиком и полностью исходила из одной буквы «К».
Какова была вероятность того, что тот парень с хвостиком, похожий на Нагиева – Юра Москалик? Какова была вероятность того, что если я спрошу, как мне пройти на улицу Уточкина, Юра Москалик не ограничится объяснениями? Какова вероятность того, что молодой бабник познакомится с очаровательной, обаятельной и доброжелательной девушкой, потерявшейся в дебрях Старой Деревни? Эта вероятность была весьма существенной. Но даже если бы она была чертовски мала, это не меняло бы ровным счетом ничего, и вероятность того, что это произойдет была бы так же велика, как если бы эта вероятность была намного больше. Так устроена жизнь! Жизненная теория вероятности немного отличается от обычной.
9
Теперь, после такого отступления, проницательный читатель наверняка решит, что дальше-то все и случится как раз по сценарию. Бывает же такое в конце концов! И во всякой истории хоть что-то, но непременно должно произойти пафосно и эстетично, складно и красиво, а главное романтично. Почему-то считается, что без этого нельзя, но я обещала не отходить ни на миллиметр от правды, а потому мне придется разочаровать читателя: увы, никакого сказочного сюжета бульварной мелодрамы не будет.
Хотя на тот момент я придерживалась совсем другого мнения. Я уже была убеждена, что Юра Москалик окажется действительно Юрой Москаликом, и что он познакомится со мной и влюбится по уши, очарованный вдоль и поперек. А дальше – одни красочные картины, кадры, вырезанные из кинофильма: я захожу и, увидев Серегу изображаю остолбенение; мы живем какое-то время бок о бок, а в конечном итоге я понимаю, что спать с одним, чтобы только иметь возможность видеть другого больше невозможно, швыряю Сереге на стол вот эти мемуары и картинно удаляюсь из их жизни, канув в лету. А дальше по дерьмовому бульварному сценарию Серега подкарауливает меня у дома – букет роз, признания в вечной любви и сетования на свою глупость, долгий страстный поцелуй и вывеска «The end» (остается только добавить: happy). А по хорошему, профессиональному сценарию развязка должна быть не по сценарию, а значит ни Сереги, ни роз, ни признаний, ни happy. Только в любом случае, хороший или плохой, но это сценарий.
Так читатель ты представил себе продолжение это истории? Я и сама себе так это представила, хотя указала лишь на вероятность этого. Меж тем, прикрываясь этой вероятностью, я уже грезила о том, какой чудесный и профессиональный сюжет выйдет из этой авантюры. Подумать только: я все это время утверждала, что ничего по сценарию не случается, а тут вдруг все происходит совсем наоборот, и я по сценарию кладу ему на стол сам сценарий и по сути дела предлагаю сочинить дальнейший сценарий, выбрать превратить нашу историю в сказку или в жизнь. Если бы снять по такому сюжету кино, это были бы 10 Оскаров.
Я рассчитывала на это чудо и ожидала его, тем самым убив его самым хладнокровным образом. Когда я зашла в вагон метро, то увидела вокруг бесчисленное количество молодых парней с хвостиками. Бесстыдно разглядывая каждого из них, я пыталась отыскать знакомые черты или же убедиться в их отсутствии. Но с каждым разом я только больше путалась, сомневалась, мне мерещилось в каждом из низ что-то Серегино, и в конечном итоге, я поняла, что напрочь не могу вспомнить и представить себе, как выглядел Юра Москалик. Мне ничего не оставалось кроме как смириться с категорической несюжетностью своей жизни.
В действительности все вышло намного проще. Колька просто позвонил Сереге и попросил его взять меня кататься с ними на лыжах. Я в свою очередь просто попросила трубку.
Я была вполне спокойна – спокойна настолько, насколько могла быть спокойна, разговаривая с ним, прождав этого момента пол года.
-Серега, привет, как жизнь, твоя, ничего? – выпалила я слова, с трудом сложившиеся в то ли утвердительное, то ли вопросительное предложение.
-Привет, да ничего…
Я смутилась. Я совсем забыла его голос, и теперь я узнала его – я ощущала через его голос его чувства и глаза, и они были примерно такими же, как тогда у метро, когда я говорила про дачу, альтруизм, зятя… Меня передернуло, но я взяла себя в руки и нарочито спокойно сказала:
-Тут Колян так лихо меня вписал, это вообще вас не нагрузит?
Говоря это, я рассчитывала, что он завизжит от счастья или хотя бы весело и с нежностью скажет: «Да ты что, с ума сошла? Какое нагрузит! Все счастливы будут тебя видеть, как это чудесно, что ты поедешь с нами!»
Только вместо этого он замялся, и в голосе у него затрепетал противный холодок, который подул на меня из трубки.
Он наверное улыбнулся, но и улыбка его, если таковая вообще имелась в тот момент, была натянутой и неискренней. И тут он произнес фразу, от которой ко мне вернулся дар разумной речи – настолько она была убийственной.
-Видишь ли, нас это совершенно не нагрузит – боюсь, это нагрузит тебя. -Я онемела, а он понял, что переборщил и принялся неумело выкручиваться, чем сделал только хуже. –То есть, мы конечно всегда рады, когда к нам кто-нибудь примыкает, и мы вообще приглашаем всех желающих, просто…это так выглядит обычно, что кто-то один тащится сзади, поскольку ездим мы не очень трезвые, а кто-то рвется вперед, все это…нет, ты не волнуйся, одну в лесу тебя конечно никто не бросит, просто иногда мы можем сделать 2-хкилометровый рывочек и….
У него заплетался язык, и если бы от любви…Боюсь, совсем по другой причине.
-Ты знаешь, я вообще-то не так плохо катаюсь, то есть я конечно не вундер, но все-таки… двухкилометровый рывочек сделаю. Ты слишком плохого обо мне мнения!
-Это хорошо. Но сама понимаешь, что ближайшие 2 недели никак не выйдет – сейчас еще снежный покров…непрочный, потом Новый год, а это пятница, то есть на выходных…
-Похмелье, -хихикнула я, делая вид, что все именно так, как должно быть.
-Ну да, то есть конечно может быть и удастся, но это очень вряд ли, сама понимаешь…
-Понимаю. Я и сама веду сейчас не самый трезвый образ жизни с мая…
Дура.
Он непонимающе усмехнулся.
-Ну так вот. Поэтому самый оптимистичный прогноз – это следующие выходные после Нового года. Ездим мы кататься недалеко, на Крестовском острове…
-Ясно, А мы с отцом на трассах катаемся, но в последнее время с ним ездить вообще невозможно, потому что он меня будит в 7 утра, час сидит в туалете, чай пьет кофе, час моется и часов в 11 заявляет: «Ну, дочурка, поехали…»!
Он засмеялся на этот раз почти искренне, и рассказал по этому поводу какой-то анекдот, который я несмотря на все усилия, не поняла совершенно. Потом мы что-то еще обсудили по окружности, перешли на Коляна, посмеялись над его «спортивностью» и закончили беседу на веселой ноте.
Я ему сказала:
-Спасибо.
-За что?
-За понимание, - ответила я.
Мы договорились, что он позвонит, когда они соберутся.
Я повесила трубку, быстро ушла с кухни и не сразу заметила, что все мое тело бьется в конвульсиях непонятного происхождения. Меня просто трясло, и я не могла даже понять, чего мне хотелось больше – смеяться или рыдать. Мне было больно и мерзко, и радость от того, что я наконец услышала его голос не заглушала это странное чувство смятения. Я только не могла понять, почему мне было так…грустно, что ли.
Только спустя некоторое время я поняла: это было «нет». И это был первый удар.
Второй удар случился несколькими днями позже. 27-го декабря вечером я пришла домой и Колька с довольным, видом сообщил мне, что ему позвонил Петр и он едет встречать Новый год с ними на даче у Макса.
У меня само собой началась истерика. Во-первых, меня конечно никто не позвал, и хотя я прекрасно понимала, что странно было бы, если бы это было наоборот, все равно это противно. Во-вторых, Колян - «бедный, больной и уставший» неделю назад орал мне, что я эгоистка и давлю на него, а он ни за что не будет встречать с ними новый год, потому что ему тяжело и вообще…Ах, какая же я эгоистка! Ах, какой он несчастный! А теперь он поглядывал на меня, удовлетворенный моим искаженным лицом, и хихикал!
-Чтобы ты не расстраивалась, могу сказать, что если бы тебя и позвали, то я бы тебя не взял. Но тебя не позвали, так что проблема решается сама собой…
Я поняла: это конец. Тогда, вот в тот момент, я поняла и почему меня трясло в конвульсиях после разговора с Серегой – это было «нет». Это было абсолютное и неопровержимое «нет», которое он даже не стал обличать в цивильную форму. И теперь прозвучало еще одно «нет». Я плакала, била кулаками по столу и стенке, я не сдерживалась и подумала, что вот тут-то я и сойду снова с ума, но…
…Но тут я почувствовала себя непроходимой идиоткой. Я совершила столько дурацких поступков, всю маразматичность которых прекрасно осознавала. Я знала прекрасно, что последует за этим, знала, сколько мучений это принесет и чем закончится – я во все отдавала себе отчет, и все равно делала. Принцесса, Ассоль хренова! Дура.
Даже теорию изобрела, «философскую», чтобы хоть как-то оправдать собственную тупость. Люди-люди, человеки! Дружно срем на наше будущее ради минутного удовольствия! Как мило. Какой бред! Да эту теорию давно пора на туалетной бумажке написать и в унитаз спустить.
Никогда больше я не буду караулить их в метро, на мосту, в университете. Никогда не буду звонить и писать первой. Никогда не буду унижаться даже перед самыми лучшими из них, а он, безусловно, был лучшим.
Тогда, в тот момент, я и осознала наконец, что потеряла его. Что я потеряла его окончательно и бесповоротно, и мне стало невыносимо больно – но не от того, что у меня наконец открылись глаза и я увидела жирным шрифтом это «НЕТ», а от обиды. Мне стало обидно от собственной глупости, обидно из-за него – ведь таких людей немного, и я это понимаю; обидно за тысячу ошибок, которых я могла бы не совершить; обидно за будущее, которого я сама себя лишила – оно могло быть светлым и радостным рядом с ним; обидно за год бессмысленной жизни, хотя лучше сказать за год упорного стука головой о стенку – ведь стенка не дрогнула, а голова изрядно помята. И стыдно за то, что я считала, что так верно и правильно выстроила свою жизнь, а оказалось…оказалось, что мягко говоря совсем не правильно. В конце концов, не весть откуда во мне проснулось самолюбие, которого никогда у меня не было, и я почувствовала, насколько надоело мне унижаться перед ним, просить, намекать, вызывая тем самым у него низкие и отвратительнейшие чувства вроде снисходительной жалости, и упиваться этой жалостью словно чем-то прекрасным, хотя ничего ужаснее на самом деле не было.
В тот момент, я и увидела все свои «гениальные» жизненные принципы под прямым углом и поняла, что трудно было насочинять большего бреда. Глупо и неправильно было все – начиная от постановки любви в жизни на первое место и использование ее в качестве источника жизненной силы и заканчивая тем, что для достижения цели все средства хороши. Я считала, что можно идти напролом, я разрывала в клочья обстоятельства, всем известные порядки поведения, призывы окружающих, всеми силами пытавшихся меня вразумить. Я прыгала через препятствия, не задумываясь, куда я прыгаю и зачем они здесь стоят. К чему я пришла? Теперь ответ был известен.
Я сетовала на то, что жизнь водит меня по окружности. Да я сама водила себя по окружности, вновь и вновь выпихивая на новый круг, потому что находила это выходом лучше, чем стоять на месте. И это тоже было бредом. Все, чем я жила как оказалось было полным бредом.
И вдруг что-то у меня в голове щелкнуло и встало на место. Смещенная часть соединилась с соседней и я перестала рыдать, стучать кулаками по столу и рвать бумагу.
Я не знаю, что произошло в тот момент и что было тому причиной. Наверное, это было то самое время, которое по каким-то сомнительным слухам, в которые я никогда не верила, лечит. Я знала, что рано или поздно это случится, не думала только, что так скоро и так внезапно – так и проходит любовь, когда на ровном месте, ну или на небольшом бугорке – какая разница, у тебя что-то внутри смещается: «Бух!» - и все, в одно мгновение ты излечиваешься.
Это было очень странное чувство и описать его трудно, наверное это так же трудно, как описать, что такое любовь. Когда любовь уходит – это не менее прекрасно и приятно, чем когда она приходит – вот к какому выводу я пришла после внезапной и резкой перемены. И это уму непостижимо, как то, что еще пару минут назад заставляло плакать часами, вдруг стало совершенно безразличным. В этом наверное и есть любовь и когда чувства вдруг проходят, ты видишь разницу. Это была мистическая и совершенно необъяснимая, но настолько явная разница, что когда она предстала предо мной, глаза у меня полезли на лоб: я вычленила еще один колоссальный бред, в который безоговорочно верила. И дело было в изначальном понятии любви, которое теперь я ясно увидела. Попытаюсь объяснить.
Когда ты любишь человека, тебе нравится в нем решительно все – плохое и хорошее, но ты этого не разделяешь, поскольку тебе кажется что абсолютно все в нем идеально. Ты привязана по неизвестной причине к одному целому, и каждая часть этого целого кажется прекрасной, удивительной, неотразимой, будь то черты лица, характера, привычки… Ты смотришь на фотографию и восхищаешься красотой небритого длинноносого парня не первой молодости так же искренне, как если бы на этой фотографии был Том Круз или Ален Делон; и ты глубоко убеждена, что ни тот, ни другой и в подметки не годятся предмету твоей страсти. Ты смотришь на эту фотографию – самую обычную фотографию на которой изображен самый обычный мужик, подобных которому миллионы и миллиарды, и твои подружки про себя хихикают и недоумевают: и что она нашла в этом алкаше? Не такой он и симпатичный!» Потому ты скрываешь эту фотографию от подружек: они-то не знают, какой он на самом деле удивительный… И эта обычная фотография для тебя – бесценное сокровище, и когда ты смотришь на нее, внутри, где-то действительно в области грудной клетки у тебя совершенно по особенному дергает, щекочет и жмет; как будто что-то расширяется, переставая помещаться в груди, плывет наверх, наверх, поднимается к горлу, скребет в носу и выливается со слезами. Кажется, что это слезы отчаяния, от того, что ты не можешь обладать этим восхитительным существом или хотя бы видеть его, разговаривать с ним и просто быть с ним рядом. На самом деле это химическая реакция, вызванная физической зависимостью, а уж чем вызвана эта физическая зависимость мне узнать, видно, не дано.
Ты вспоминаешь его глаза, и ты уверена, что других таких не найти в целом мире, что они совершенно неповторимы и удивительны, что нет взгляда более острого, раздирающего, пронзительного и всезнающего, что нет в целом мире цвета более голубого , чем цвет его глаз, и тогда ты чувствуешь, что не видя этих глаз, лучше не видеть ничего и тебе не хочется видеть ничего.
Ты вспоминаешь его слова, его речь, его шутки, и ты понимаешь, что не встречала более красноречивого и гениального человека. Тебе хочется плакать от восхищения, тебе хочется броситься к его ногам и целовать их дни и ночи напролет, лишь бы услышать парочку анекдотов из его уст, историю про Винни-Пуха и увидеть, как он ест листья. Нормальный человек смотрит на тебя и недоумевает: «ну и идиот, Пастор Шлаг, Винни-Пух…оч-ч-ч-чень остроумно», а тебе хочется растерзать каждого, кто посмеет так подумать, потому что это поистине гениально.
Приходит твой брат, сообщая, что встретил его случайно на улице и ты, глуша в себе зависть и обиду, раскрыв рот слушаешь каждое слово о нем. Ты поглощаешь их как ныряльщик поглощает воздух после долгого погружения, ты вытягиваешь эти ничего не значащие слова и все обвинения в его адрес превращаются для тебя лишь в доказательства его уникальности. И то, что он небрит кажется тебе трогательным, и то что совсем свихнулся и работает курьером лишь свидетельствует о его самодостаточности, и то, как подкрался к Коляну, одарив тяжелым ударом по плечу со словами: «Ты убит!» заставляет прослезиться. Ах, какой он удивительный человек…
В конце концов, ты ловишь себя на мысли, что единственное, что нужно тебе в этой жизни – это видеть его каждое утро, каждый день и каждую ночь, смотреть в его удивительные глаза, слушать его удивительную речь, целовать его удивительный нос, стирать его удивительные носки, рожать от него таких же удивительных детей, как он. И больше ничего.
И ты ни на минуту не сомневаешься в том, что тебе посчастливилось встретить и полюбить самого прекрасного в мире человека. До определенного момента.
Но вот однажды ты достаешь из ящика фотографию и думаешь, что все-таки этот субъект и в подметки не годится Тому Крузу. Но дело даже не в этом – дело в этом мистическом чувстве, когда образуется внутри что-то мешающее дышать и заставляющее плакать, когда внутри что-то больно режет и затуманивает мысли, когда ты в буквальном смысле знаешь, что пойдешь на все лишь бы увидеть лицо, изображенное на фотографии. А теперь оно не кажется тебе удивительным. Теперь нет комка в горле, сдавливающего внутренности. Теперь перед тобой обычный небритый парень.
Ты вспоминаешь его глаза, и они кажутся тебе красивыми, только у тебя нет больше патологического желания о них думать и их видеть.
Ты читаешь его письма с его шутками, и они не задевают тебя больше, не скребут больно поперек сердца и не учащают пульс. Они кажутся тебе забавными и близкими по воспоминаниям – не более того. И тебе почти все равно, где он работает, с кем пьет и что делает.
Ты, конечно, по-прежнему считаешь его человеком, достойным восхищения, но…
Но химическая реакция больше не идет. Ушло то, что ты не могла мотивировать, объяснить и понять, то, о происхождении чего ты старалась просто не думать, то, что повергало в психоз или эйфорию, в истерику или маниакальную стадию сумасшествия.
Ты, как это не печально, знаешь, что если он позвонит, ты не сможешь ледяным голосом сказать:
-Знаешь, Сережа, я себя плохо чувствую, у меня болит голова, нога, задница, и вообще я устала, у меня нет времени – короче, я никуда не поеду.
Но ты не хочешь, чтоб он звонил, поскольку тебе и без этого хорошо живется.
10
Это был вечер 27-го декабря.
30-го декабря я познакомилась с потрясающим мужчиной.
Между этим я успела расцвести, порадоваться жизни, спустить в унитаз торжественно написав на туалетной бумаге свою философскую теорию и куда-то задевать обе фотографии Сереги.
С потрясающим мужчиной я познакомилась, как это не по-идиотски звучит, в бассейне. 2 недели я с муками худела, чтобы влезть в сексапильный лыжный костюм, и надо отдать должное моей воле – мне удалось сбросить 2 килограмма. Когда необходимость влезать в костюм исчезла, я все-таки решила поддерживать чудную форму, а поэтому систематически ходила в бассейн. Мне хотелось тогда закрутить какую-нибудь интрижку, и под горячую руку подвернулся Влад: он первым завел пространный разговор о том, что девушкам нужно спортом заниматься, дабы попки были упругие…
-Вы все об одном только и думаете, - хихикнула я, одарив незнакомца обворожительной улыбкой по той простой причине, что он не представлял для меня никакого интереса – не очень молодой и не очень красивый.
-Да ничего подобного. Просто это действительно так и должно быть! Правильно я говорю? – Обратился он к мужику, плававшему со мной на одной дорожке.
-Угу, правильно, - кивнул мужик.
-А мне и плавать не надо, у меня и без того попка упругая – я еще молодая! –Торжественно объявила я.
-Ну одно не всегда определяет другое…
Я посмеялась.
-Ладно, я пойду: устала, уже целый час тут плаваю. До свидания!
-До свидания, до свидания…
Я вылезла, вскарабкавшись по лестнице ловко как обезьянка и удалилась грациозно как пантера.
У меня было хорошее настроение. Я копошилась в раздевалке не меньше часа, вдоволь накрутилась перед зеркалом и, удовлетворенная собственным видом, наконец, вышла. Какого же было мое удивление, когда я, спустившись в гардероб, у лотка с водой обнаружила мужика, с которым болтала в воде. Более того: у меня создалось впечатление, что он не просто стоял там и покупал лимонад, а элементарно караулил меня!
Я ему улыбнулась, он мне тоже улыбнулся и спросил:
-Тебе в какую сторону?
Я слегка растерялась.
-Мне…э…в сторону Римского-Корсакова. А Вам?
-Мне тоже, - сказал он так стремительно, что стало ясно: если бы я сказала, что мне в сторону Москвы или Караганды, ответ был точно таким же. Мысль, что я зацепила его хорошенько, развеселила меня, и сказала.
-Погодите минутку, я быстро, - и подпрыгнув, убежала в гардероб.
Мы вышли из здания, и первое, что он спросил было извечное:
-Так сколько, говоришь, тебе лет?
-15
У него что-то было в тоне, что-то необычное, как будто он меня изучал, как ученый изучает новый образец для исследования микрозондом.
-Учишься, значит.
-Учусь, да. В 11-м классе.
Как я нерационально накинула себе возраст! Я понадеялась, что он этого не заметит, но он удивился:
-Как-то странно. Обычно в 11-м классе учатся уже лет в 16-17…
-Ну…мне уже скоро 16 будет, 14 января. (с тех пор я никогда не вру насчет своего возраста)
Он хмыкнул. Мы перешли через проспект, и оказалось, что он на машине – новенькой белой Газели. Я остановилась.
-А…Вы на машине.
Однажды я уже села в машину к незнакомому мужику, и хотя ничего плохого не произошло, мне изрядно попало от родителей.
-Да, -сказал он виновато.
Я металась в раздумьях, но все-таки я авантюристка. Я люблю приключения.
-Эх, ладно! Хотя меня отец убивает, когда я сажусь в машины к незнакомцам.
-Ну и правильно делает. Если бы ты была моей дочкой, я бы тоже за такое убил!
-Но…Слава богу, я не Ваша дочь, так что можно.
Мой авантюризм когда-нибудь плохо для меня кончится. Но так уж получается, что я вижу людей насквозь и почему-то заранее знаю, к кому можно садиться в машину, а к кому нет.
-Зовут-то тебя как? –В этот момент я отчетливо поняла, что он напоминает мне Андрея, водителя маршрутки.
-Надя.
-Отлично. А меня Влад.
Мы тронулись и плавно поехали.
-Ты какую музыку слушаешь?
Я не знала, что лучше ответить.
-Разную.
-Ну например?
-Ну, всякую. Разную.
-Я просто тоже разную – от тяжелого металла до латино-американских ритмов, 10 лет ди-джеем проработал.
-Здорово, -сказала я искренне. - Но тяжелый металл я не очень.
-Ну ясненько.
Однозначно двойник Андрея Николаевича. И может даже такое случиться! Принц на белой маршрутке.
-А чем ты вообще занимаешься? –Продолжил Влад.
-Готовлюсь к поступлению на геологию. В СПбГУ. – Сказала я так гордо, как будто этим можно было гордиться.
-Ого, -усмехнулся он.
-Подожди-ка, на геммологию или на геологию? Есть ведь геммология, это, по-моему, более женская специальность в геологии.
-Нет, - перебила я. Именно на геологию. Видите ли, в геммологии вся эта торговля, огранка – меня это совершенно не интересует: я наукой хочу заниматься, в экспедиции ездить.
-Но это не самый оптимальный вариант для такой девушки, как ты
-Да, я знаю. Меня все поголовно отговаривают, потому что там денег нет, и тяжело это, и неженская профессия. Только мне лично все равно, мне это нравится и я знаю, что если мне что-то нравится, то я смогу пробиться в этой сфере, как бы сложно это не было. Я знаю, что для меня важнее и деньги идут в последнюю очередь…А мне в деньгах все равно повезет. Потому что в любви не везет.
-Да ты что? Тебе?! Не везет?! –Безумно удивился мой собеседник.
-Вы мне льстите.
-Да почему? Ты интересная, общительная, сексуальная. Не знаю, как так может быть…Впрочем, в твоем возрасте субъекты мужского пола ни черта не понимают ни в жизни, ни в девушках…
-Вся загвоздка как раз в том, что меня уже давным-давно субъекты моего возраста не интересуют. К примеру последняя моя…последний мой…то есть он…то есть он вообще меня никак не воспринимал…полный ноль.
С трудом выдавила я из себя то, что душило меня пол года.
-Подожди…что, вообще, совсем? Почему?
-Ну я не знаю, то ли он меня ребенком считал, да, наверное так; то ли натура у него такая.
-Лет-то ему было сколько?
-Много.
-Нет, ты скажи, сколько.
-27.
Влад многозначительно фыркнул.
-Много? По-твоему 27 это много для мужчины? – Он искренне смеялся над моим мужчиновосприятием. –Да мне вон сколько, куда больше, я и то чувствую себя на 18!
Это была цитата Андрея. Андрею правда было куда меньше, чем ему.
-Да, -не удержалась я, -у меня вообще много таких знакомых, которым лет много, а ощущают они себя совсем молодыми.
-Я о старости ни о какой и не думаю еще, у меня все ярко и по часам расписано: живу в Крыму, в Евпатории…
-Здорово!
-Вот именно, виндсерфингом занимаюсь, сноубордом, горными лыжами…Всем, чем только можно. И кстати, что касается денег я тебя вполне понимаю: не в них счастье, для меня это лично средство, позволяющее заниматься тем, что нравится, и без этого трудно…
-Да я понимаю. Но, черт побери – мне нравится копаться в земле, выискивая там что-нибудь ценное, нравится любоваться на свою коллекцию минералов, перебирать изумруды, турмалины и топазы…Я люблю все это, но лучше бы я любила языки, в которых мне пророчат большие способности. Что таить: в математике и физике мне далеко до Эйнштейна, а вот к языкам у меня, говорят, есть способности и в принципе я могла бы пойти на филологический. Только почему-то вечно приходиться выбирать между тем, что нравится и тем, к чему есть способности и где деньги можно заработать. Это отвратительно.
-Да, ты права. Все же я советовал бы тебе подумать, потому что я вижу, у тебя действительно речь хорошая и…ну это видно, что тебе бы быть каким-нибудь высококлассным переводчиком. Что ты будешь делать в этой геологии? Грязь, пьянки, комары и пыльная кафедра…для тебя ли все это? А так, будешь такой вот ЛЕДИ, очечки на нос, деловая женщина, да и мужика нормального встретишь наверняка. У меня была знакомая одна…
И мы еще долго-долго говорили, сначала ехали, потом сидели и все говорили. И казалось, я знаю его уже сто лет. И тут я поняла, что ни черта я не понимала о себе, а он мне разъяснил. Искренне, терпеливо и самозабвенно.
-Так вот ему 27 лет…Ну ты посуди сама, значит рос он в 90-е годы, а тогда такой бардак в стране творился, что туши фонарь. Я когда из армии вернулся, 2 месяца слова сказать не мог русского. Не матерного. Ну вот и этот твой видно не благими воззрениями сформирован.
-Да тут дело не в этом. Не нравлюсь я ему – просто не нравлюсь, может же быть такое в конце концов!
-Значит дурак он просто, вот и все.
Это стало исторической фразой.
-Есть, кому нравлюсь, есть кому не нравлюсь. Но те, кто мне нужны всегда почему-то попадают во вторую категорию – не везет, и ничего не могу сделать.
-Не переживай, в твои-то годы…все еще будет. И главное такого человека встретить, который бы тебя по-настоящему уважал. Это важно , поверь мне старику (историческая Серегина фраза), потому что когда живешь вместе долго, чувства притупляются, и если нет уважения, то потом такое г…всплывает.
-Я знаю. Знаю, что нужно уважение; нужно и физическое влечение, безусловно. И если есть только что-то одно, никогда ничего хорошего не выйдет – нужно непременно и то, и другое, только так, увы редко бывает…
-Ты так рассуждаешь, как будто у тебя огромный половой опыт.
-По-вашему половой и жизненный опыт это одно и то же?
Он взглянул на меня пристально.
-Послушай…
Я бросила взгляд на часы.
-Мне нужно идти, уже поздно. Родители будут волноваться.
-Подожди минутку. Так почему ты так все странно по-взрослому понимаешь?
-Потому что мне все надоело. Я разочаровалась в жизни, в мужчинах, перестала верить в сказки…
-Прекрати, -перебил он. –Прекрати так говорить. Ты удивительная. Ты должна помнить, что ты особенная. Всегда, поняла?
-Поняла, -улыбнулась я.
Он помолчал немного, потом задумчиво сказал, словно не мне, а самому себе.
-Будь ты постарше, ни за что не отпустил бы тебя вот так. Увез бы куда-нибудь и не отпустил.
-Я пойду.
Мне не хотелось уходить. Он молчал.
-Когда Вы в бассейн-то ходите?
-Приставать будешь? –Рассмеялся он с иронией, обидевшей меня своей меткостью и ядовитостью.
-Еще чего, - буркнула я.
-По утрам в основном, - Мы замолчали, потому что ситуация была по истине дурацкая. Обоим нам хотелось увидеться еще, и оба мы понимали, что это глупо и бессмысленно. -Ладно. Поцелуй меня в щечку на прощанье и иди. –Сказал он явно без альтернативы каких-то других действий.
Я повиновалась.
-Спасибо.
-С наступающим!
И я ушла. Я ушла, и вернуться мне было не суждено, только я не была так счастлива как в тот вечер очень долго.
11
В результате я имела примерно следующее:
Во-первых, я была абсолютно удовлетворена просто собственным существованием.
Во-вторых, я поняла, что окончательно поставила крест на истории с Серегой. В-третьих, я наконец-то встретила нормального мужчину. В-четвертых, ко мне приставало такое количество парней и мужиков, от которого мне становилось дурно вплоть до того, что я спрашивала себя: что, что черт побери они во мне находят?! В-пятых, я была наконец-то свободна от глупых истерик, никому не нужных метаний и переживаний, от всей этой зависимости, душившей меня изнутри так долго.
В-шестых, одно исходило из другого, и это тоже было прелестно.
Одним словом, мне ничего не нужно было, я ничего не ждала, ни на что не надеялась, я не ставила перед собой никаких целей, я просто жила, и получала от этого искреннее наслаждение. Я думала, что никогда не смогу так, а оказывается, это вполне возможно.
12
Однако ж…Не долго музыка играла, недолго фраер танцевал.
Меня всерьез зацепил этот прямолинейный и чересчур самоуверенный Влад. Вернее он не лез у меня из головы – настолько поразило меня в нем олицетворение состоявшегося, зрелого и довольного жизнью мыслителя.
Да, мне хотелось его видеть. Быть может, не больше, чем летом хотелось видеть Андрея и не больше, чем не так давно студента, но хотелось.
«Черт! Черт! Черт! – думала я в то утро 1-го января. «Я думаю о нем! Я хочу его видеть, и опять не могу»
Черт отозвался. Он дернул меня подойти в то утро к компьютеру и проверить для профилактики почту, которой я не интересовалась уже недели 2. Я переписывалась с Вовчиком, он и так должно быть обиделся, что я ему не отвечаю, и я не удивилась, когда в углу монитора замигал конвертик – тот самый конвертик, который когда-то провоцировал у меня приступ тахикардии.
Чем обернулся этот ничем не примечательный в тот момент конвертик, читатель, конечно, понимает – и на сей раз я не собираюсь его разубеждать. Удивительно, но я и сама поняла, чем он обернется, и еще до того, как узнала это – когда у меня не началась тахикардия и когда я ощутила, что отсутствие его письма ни на долю не сможет меня огорчить, что-то во мне хихикнуло: «Сейчас-то эта сволочь и напишет!»
«Сволочь». Да, в первый и наверное в последний раз я назвала его именно так, потому что вот сейчас на кухне звонит телефон, и я все еще надеюсь, что это он. И видно остатки моей никчемной жизни мне придется подходить к телефону с привычной тахикардией..
Хихикнуть-то хихикнуло, только в этот момент я уже твердо знала: это письмо от него. И открывая его, я заранее готова была увидеть там «Сергей Москалик», я была уже уверена в этом. И это случилось. Я щелкнула мышкой в папку «Входящие» и увидела: «Сергей Москалик», тема «о Коляне»; неделю назад я бы завизжала от счастья и подпрыгнула до потолка, теперь же я только непристойно выругалась.
«Только сегодня прочитал. Да, ситуация с Колей конечно не подарок. Единственное, что могу пока пообещать – буду поаккуратнее и повнимательнее с ним. Увидимся наверное когда поедем кататься на лыжах, может быть и ранее, в последнем случае позвоню. Буду думать.
Сергей.»
Что было в этом письме? Да по сути дела ничего – не слишком теплое, не слишком равнодушное, довольно участливое, но не очень озабоченное – обыкновенное письмо, которого и следовало ожидать, но только не сейчас…может, месяц назад, неделю назад, но только не сейчас, потому что при всей своей обыкновенности это письмо было…обнадеживающим. Это письмо говорило о том, что я все-таки увижу его – в тот момент, когда я уже смирилась с тем, что этого никогда не произойдет.
И я знала, чем это обернется для меня. Пускай в тот момент мне было все равно, я понимала, что с каждой минутой мне будет все труднее и труднее совладать с собой, что с каждым днем я буду все с большей надеждой снимать телефонную трубку и «ждать», а ждать в этой ситуации было равносильно «не дождаться».
13
И я ждала, с каждой минутой все сосредоточеннее и сосредоточеннее, я ждала день, два, неделю, две. Уже давно успел выпасть и снова растаять снег, а я все ждала. Уже кончились новогодние праздники, а я все ждала. Потом я разозлилась, перестала ждать, и тогда пришло еще одно письмо:
С Новым годом!
Сама понимаешь, с лыжами пока не выходит, а пересечься можно и так!
Так что в ближайшее время назначу стрелку!
Твой Пастор Шлаг!
Это было убийственно.
И я снова ждала, с еще большим трепетом и верой, без всяких сомнений о том, что он не позвонит. Я ждала день, два, неделю, две, три… Я ждала, я считала дни до выходных – сначала до одних, потом до других и с каждым днем все отчетливее понимала, что не дождусь; эта мысль была чудовищной, неприемлемой, она не укладывалась у меня в голове: как теперь, в миллиметре до заветного мгновения, к которому я шла столько времени, жизнь снова обманет меня, не потрудившись даже повода для этого найти, прикрыть хоть чем-то эту дикость. Это было немыслимо; но это произошло.
***
Я знаю тех, кто дождется и тех, кто не дождавшись умрет.
Но и с теми, и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет
Того, что никогда не сможет произойти.
(Nautilus Pompilius)
Утром я встаю часов в 7. Иногда в 5. Я сползаю на четвереньках с кровати, завариваю по привычке крепкий кофе, который я вообще-то терпеть не могу, и пью. Иногда, при особо удачных обстоятельствах, удается закусить украденным у Кольки транквилизатором. Потом иду в ванную, включаю воду и смотрю на себя в зеркало; выгляжу я неплохо, хотя опять потолстела на 3 килограмма. Ем что-нибудь, сижу бездумно и собираюсь с силами, чтоб встать, одеться и собраться в школу; иногда еще делаю алгебру или физику, поскольку в 3 часа ночи ресурсы физических сил закончились, то есть голова просто отказалась думать: так можно решать один пример час, и так его и не решить – вот тогда и приходиться идти в кровать; вернее, падать на нее. Нет, спать по 2 часа в сутки занятие не для слабонервных…
Я не мазохистка. Я просто не хочу, чтоб за спиной у меня велись разговоры вроде: «Что с ней происходит? Не иначе любовь? Ах, эти подростки…А ведь такая была умная, способная девочка! И так скатилась.» Не хочу, чтоб те, кто лицезреют мои безусловно рефлекторно захлопывающиеся глаза думали: «И чем только она занималась ночью???», а также чтоб учителя презрительно фыркали в мою сторону: «Если ничего не делать, то неудивительно, что по уши в двойках сидишь!» Не хочу, потому что ночью я действительно не сплю. Ночью я терпеливо и старательно пытаюсь сделать физику, математику, немецкий и пр. А днем…днем я прихожу из школы, делаю уроки и еще что-то, но ни черта у меня не получается, поскольку производительность труда моего мозга постепенно приближается к нулю. Быть может, множества напастей удалось бы избежать, если бы 2 раза в неделю я не совершала традиционное мероприятие.
Так вот 2 раза в неделю, во вторник и в четверг, я моюсь, причесываюсь, замазываю тональным кремом черные круги под глазами, надеваю на приукрашенное личико исполненную счастьем улыбку и еду в КЮГ (в клуб юных геологов, для тех, кто не догадался) или в Университет. Я излучаю радость, свет и энергию; я такая удачливая и все у меня чудесно – Золотарев меня обожает, с Натальей Геннадьевной мы планируем исследовательскую работу и жизнь вообще прекрасна. До 8 часов.
Я выхожу, захлопываю дверь и оставляю в тайне, сколько крема мне пришлось извести, чтоб замазать черные круги; сколько сил я бросила на одну улыбку; и до какой степени мне наплевать на Золотарева, Университет и исследовательскую работу.
Я прихожу домой, делаю уроки и ложусь спать в 3. Я встаю часов в 5, сползаю на четвереньках с кровати и завариваю по привычке крепкий кофе, который я вообще-то терпеть не могу. Я делаю уроки, потом иду в ванную, включаю воду и смотрю на себя в зеркало; выгляжу я неплохо, хотя опять потолстела на 3 килограмма. Ем что-нибудь, сижу бездумно и собираюсь с силами, чтоб встать, одеться и собраться в школу.
Я получаю очередные двойки и тройки и обещаю себе больше не заниматься понапрасну такой чепухой, как занятия алгеброй в 3 часа ночи; потому что мне обидно. Потом прихожу домой и пытаюсь сделать уроки, но у меня нет сил и ни черта опять не выходит.
Я ложусь часов в 12. Встаю часов в 7. Пью транквилизатор. Иду в школу, получаю двойки и тройки, потому что у меня закрываются глаза, потом прихожу домой.
Снова замазываю черные круги под глазами, надеваю сапожки на каблуках, моюсь, причесываюсь и еду в КЮГ (клуб юных геологов, для тех, кто не догадался) или в Университет. По дороге вспоминаю, что забыла надеть кое-что очень важное: улыбку. Но решаю отложить процесс одевания до прибытия.
Я просто хотела его увидеть.
Я терпеть не могу, когда на меня все смотрят. Я смотрю в пол, а они все еще смотрят. Я смотрю в потолок, а они все равно смотрят. Я кидаю злобный взгляд на них, но они продолжают смотреть.
Не смотрите на меня так. Я не музейный экспонат..
октябрь 2004-февраль 2005
-
.
-