Сказки для Сашки (Сказки одного города)
Авт. lawrence
! Тролль и мост
Значит слушайте – под мостом жил тролль.
Появился он здесь давно, в те далекие времена, когда край сей именовался Тьмутараканью. А может и того раньше.
В те времена народу здесь жило негусто. Все больше по ковылям лихой свой промысел вели. А по дорогам люд то и дело проезжал. Дорог тут было много. Во-первых из варяг в греки ходили-плавали. Ну и обратно иногда тоже. Потом великие переселения пошли: гунны, булгары.
Ну а мелкие группы или одиночки – так те вообще без счета.
Тролль сперва обосновался в леске у брода. Сперва землянку в холме вырыл, потом осмотрелся да за работу принялся.
На броду, как водиться – два пути пересекалось: сухопутный и водный. И всякому он был неудобный. Что пешим ноги мочить не хочется, особенно весной или осенью. Что плывущим лодки волоком тащить.
Тогда тролль излучину спрямил. Сперва вырыл новое русло – где магией, а все больше руками. Тролли ребята сильные, а этот еще молодой был, да упертый. А перед тем как речку в новое русло пустить – вбил сваи, быки отсыпал, да мост над рекой построил.
И стал под ним жить, сшибая с идущих да плывущих денюжку. С пешехода – полушку, с телеги – пятачок. Ну и с лодки столько же. Вроде не много, да народу ходит предостаточно, а тролли живут долго. Да не с каждого подать собьешь: как отряд княжий пойдет – не сильно против них и подымишься. По шее накостыляют, и скажи спасибо, если не убьют.
А ведь мост чинить надо…
Затем и вовсе смутное время пришло… Каких только денюжек ему в лапы не попадало. Люди как безумные туда сюда кочуют. Да с саблями и пушками. Одиноких, конечно, немало. Да те все больше крадутся как тати, по оврагам жмутся. Своей тени бояться. Конечно, от глаза тролля не скроешься, мимо него по мосту не пройдешь. Правда платили они чем зря – столько монет разных стран у тролля скопилось, что он их не сортировал а просто ссыпал в горшки, да закапывал на пустыре под одной, только ему ведомой звездой.
И не все прохожие монетой заплатить могли. Тогда делились они с троллем хлебом, самогоном. Иных троллю самому кормить приходилось. У медленной реки они жгли костер, и гостю было положено развлекать хозяина.
Тролль сидел и слушал.
А затем и сюда война добралась. Вовсе жизни не стало. Траву кони выщипали да вытоптали. Тролль от беды подальше перебрался к своему кузену, Шубину, троллю подземному.
И жили они под землей спокойно да весело – только гномы-воришки шалили.
Ну а потом и в пещерах неспокойно стало. Люди золото искали, да нашли только уголь. Решили, что и то неплохо. И наполнились штреки да шахты шумом, людьми да машинами.
Кузен Шубин глубже в пещеры ушел, а троллю пришло время назад собираться. Вернулся он к реке и видит – камыш вдоль берега весь пожгли, а вместе с ним и его мост сгорел… Только сваи паленые из реки торчат, будто свечи черные.
Хотел отдохнуть тролль на солнышке, да заново за мост приняться. Только поменялся мир, пока он под землей сидел. Полей ковыльных больше нет, вместо них пшеница под небом голубым золотиться. Шлях проезжий шире стал. И не успел тролль посуетиться, как по тракту загрохотали подводы с камнем да с людьми мастеровыми. И вот вместо старого деревянного моста вырос белый каменный.
Для проезжих ничего особо не изменилось – только пошлину у них люди купца, который мост построил, стали брать…
Что троллю оставалось – не строить же еще один мост рядом? Может, ночью какую пакость с мостом сотворить? Или, вот скажем, была мысль всех черных кошек в городе переловить, да по одной выпускать перед проезжающими.
Только не успел он ничего надумать – ветер поменялся. И пахнет ветер с полей не цветами да травами, а паленым пахнет… Не иначе ветер перемен подул.
И действительно – «Валенсия» дала гудок, выбросила в небо столб дыма, унося купца вслед за перелетными птицами то ли к берегу турецкому, то ли к самой Африке.
Пошла вовсе неразбериха – власти меняются, деньги то отменяют, то вводят. Да и деньги какие-то дрянные пошли – вместо полновесной монетки бумажки всяческие.
И проезд по мосту бесплатным сделали, зато поставили на нем солдата с винтовкой. Затем убрали сперва винтовку, а потом и самого солдата. А что? Купец-то мост на века строил, для детей, для внуков своих. Вот мост ничего и не берет – ни время, ни люди дурные.
И стал тролль просто жить под мостом у медленной речки.
К слову сказать – речка тоже не та стала. Забрали из нее воду в города, на поля, да для заводов. А та вода, что в ней осталась, медленной стала, русло заилилось, камышом заросло. Уже и на лодке по реке не проплывешь.
Конечно же люди знали про тролля. Верней, знали, что под мостом кто-то живет. А вот что это тролль – никто и не догадывался. Думали, бродяга какой. Приехали люди и из лучших намерений надавали ему по шее, скрутили, да в приют отвезли. Пытались грамоте и счету научить. Только вышло еще хуже. Оказалось, что от своих гостей нахватался тролль древнегреческого, на латыни ругается как последний бурсак, а читать и считать он получше всяких учителей умеет.
Думали, что этакий ученый – пережиток прошлого, белая кость царизма, хотели его на всякий случай к стенке поставить. Да раздумали – какая из него белая кость да голубая кровь – ведь битюг битюгом… Ну и отпустили от греха подальше.
Под мост стало быть.
Потом война началась. По мосту промаршировали солдаты, пролетела мотопехота. Мост чуть просел, когда одной ночью по нему прогрохотали танки. Посыпалась замазка, но мост выстоял и вроде к утру даже чуть разогнулся.
Мосту во время войны повезло – он уцелел. Одни, когда отступали, его взорвать не успели. Вторые уже и команду послали, да раздумали – толку-то только перевод динамита. Река-то мелкая, пехота и танки так пройдут, а для машин бросят пару досок на бочки…
О победе он прочел в газете, из которой кто-то свернул кораблик да пустил в речку поплавать. А уж, сколько газете лет было, да сколько кораблик тот проплавал, тролль так и не удосужился понять.
Река-то по оврагу текла. На вершинах склона выросли дома, народ там поселился, ночью огни в окнах горят, с берега на берег будто перемигиваются. А меж ними все по старому: широкая пойма, в пойме туман, в тумане река, на реке – мост, под мостом тролль…
! Дороги в степи
С мостом-то все ясно, а вот откуда город-то взялся?…
Если пойдете в краеведческий музей, вам расскажут, мол издревле люди селились, крепость здесь была, затем чье-то поселенье – то ли с крестом, то ли с полумесяцем, а то ли просто так… Ну и еще много чего.
А, затем, дескать, по указу народец с места на место гоняли и тут часть осела…
Скучно же…
А может все не так было? Неужели, для того, чтоб просто жить кому-то нужны указы?
Давайте так… Была степь – куда же мы без нее? Еще море было. Ну оно-то и сейчас есть. Степь-то порезали на поля, да сады, а море осталось - приезжайте купаться. И еще две речки надо упомянуть. Они-то к нашим временам обмелели, заилились. Ну я об этом уже говорил.
В давние времена народцу было сподручней в хуторках жить. Дворов несколько, людей тоже негусто, зато земли и солнца – сколько душа пожелает.
В одном хуторке жил парень. А его суженая – в другом. Женой-то и суженой она позже стала. А сначала просто – барышня, милая и дорогая сердцу подруга.
А меж теми хуторками – версты степей. Он живет на правом берегу реки, и она на правом. Да вот беда – реки-то разные.
И чтоб им встретиться – долгую дорогу пройти надо, реку перейти. Конечно, можно перебраться на тот берег по тролльему мосту, да во-первых это крюк нужно делать, а во-вторых можно и с хозяином моста встретиться.
Пришлось ухажеру новые дороги искать, бить башмаками новые тропки в степи ковыльной. В местных речках куда не плюнь – везде брод, да дно нетвердое и ноги мочить не всегда хочется.
Оттого юноша пару деревьев у реки срубил. Тени, конечно, поменьше стало, зато новые мостки над неспешной водой образовались.
А паре молодых людей что надо? Кто сказал, что только на сеновал? Вдоль реки погулять, комаров покормить надо – романтика ведь. На самый высокий холм-могилу забраться надо, чтоб степью полюбоваться? А как же без этого! А на море сходить? Ну как же можно возле моря жить и не ходить купаться?
И кроме того еще мест разных приятных не меньше тысячи: сады яблочные и вишневые – каждый в свою пору, поле с маковым цветом…
Или вот далече лес был. А где-то в лесу было болото, до которого никому, кроме кикимор и партизан, дела не было. Ведь так хорошо здесь было: густой лес с деревьями такими высокими, что в проплывающих над ними облаках оставались борозды.
А ручей так и просил, чтоб в него бросили монетку, даром, что для многих основная часть пути была еще впереди. И ведь бросали же… Кто с моста, кто к самой воде спускался. На берегу и лавочка сколочена была – чтоб отдыхать сподручней было.
Был один – так у того и мелочи не было – только копейку на удачу носил. Да и тот не удержался, бросил в воду. И, вроде, удача на него не обиделась – не отвернулась…
Ручей был неглубокий, вода в нем чистая и с моста казалось, что его дно из серебра. На самом деле он было из легированной стали, из которой ноне монетки штампуют. Дети бы, конечно вытащили мелочь, да только вода в ручье очень холодная – кусается прямо. Только пару лет назад, во время ужасной летней жары, когда горели леса и болота, воды в ручье одно время вовсе не было. Ну, тогда, конечно, ручей и почистили…
Оставим поля и леса влюбленным и по сторонам посмотрим. Вытоптала наша парочка в степи тропки-дорожки. И по ним уже другие пары гуляют. Да не только влюбленным новые дороги по вкусу пришли: стали по ним сватов засылать, ездить к куму на самогон, на яблочный Спас чайку с медком попить.
Дальше – больше. Стали дорожки мостить, расширять, чтоб разъехаться можно было. У разъездов-перекрестков люд торговый осел – продают снедь да новости. Время пришло – поставили светофоры, затем трамвай по рельсам пустили, из-за лесов и полей привезли изобретение заморского тролля. Оно так и называется – троллейбус.
И не стало больше хуторков, а превратились они в районы одного целого, имя которому город…
А вы говорите – указ…
Да ну…
! Шкипер
Когда-то он водил парусные корабли по разным морям и эпохам. Его слово было законом для капитанов.
Когда он проводил на карте линию, парусник следовал ей будто собака на цепочке.
И как бы не бушевал ветер, с какой стороны он бы не дул – паруса корабля были полны. Его парусники летели птицей – перепрыгивая мели, обманывая коварные течения и приливы.
Он любил море, любил ветер, любил натянутые как жилы канаты. Но жутко не любил и боялся полного штиля.
Его называли шкипером. А еще ему приходилось бывать канониром, драться на кривых корсарских саблях. Одно время он даже был капитаном. Но недолго
Шкипером он был лучшим, из-за чего в один день оказался единственным.
Он все же возвращался к своим картам и прокладывал новый курс – для своего корабля и других шхун. По морям, кои известны только по слухам, по рекам, впадающим в небеса.
Так продолжалось века – он был один, никто не напоминал о его возрасте, он забывал стареть и оставался молодым. Календари он презирал, доверяя лишь хронометру и астролябии.
И в ту ночь, когда парусный флот был при смерти, он взял у капитана расчет, спустил на воду ялик, поставил маленький парус и отбыл в направлении неизвестном для себя и других.
Он плыл по воле волн и ветра, иногда сверясь по картам, которые развевались в его руках будто флаг.
Он плыл узкими проливами, по морям разного цвета, под неуверенным ветром, неизвестными досле звездами. Затем поднялся вверх по течению одной реки. Плыл, пока дно ялика не стало загребать ил.
Там он свернул парус и вытащил лодку на бережок.
Не успел он как следует обстроиться, почистить днище лодки, как затянуло реку камышом. Назад пути не было.
Шкипер обменял у тролля пиастры на гривны, обзавелся костюмом, из кожи убитого когда-то крокодила сшил портфель, стал ходить на службу.
Его часто можно увидеть в городе – невысокий такой мужчина, скорей полный, чем тощий, одет в простенький костюмчик, в руках – неизменный портфель. И только одна вещь его выдает: лицо загорелое, обветренное, да еще борода как у настоящего капера.
Только если он на сушу выбрался – совсем не значит, что шкипер изменился. Он и ялик почистил, просмолил – в путь можно отправиться, когда вода в реке прибавиться. И сабля у него остра, и в портфеле, в тайном карманчике на всякий случай лежит несколько карт, в том числе пару с Островами Сокровищ.
А еще он иногда чудит: путает перекрестки улиц и эпох: спрашивает как проехать к Бастилии, мол, приятелю надо весточку передать. Или осведомиться у прохожего – а далеко ли до Реформации? А еще как-то из трамвайного парка угнал трамвай, пытался уехать на нем то ли в Стамбул, то ли в Константинополь, но прокатился пару раз по кольцу, разбудил окрестных собак, да отчего-то раздумал и поставил трамвай на место.
Никто даже ничего и не заметил…
! Ветераны
Он сам не знал, сколько ему лет.
Ему казалось, что он и время родились вместе. В дни его детства, время было совсем молодым и не всему придуманы имена. А те названия, что выдумали были коротким. И когда пришел его черед быть названным, ему хватило всего четырех букв – эльф.
Чуть моложе его был лук. Тяжелый, композитный, в две трети его роста. Они так и блуждали миром вместе.
Эльф не помнил когда и откуда пришли люди. Такие похожие на него, но такие суетливые и непоседливые. Отчего-то он полюбил их, хотя не всегда пользовался взаимностью. Эльф понимал – они слишком скоротечны. Но в этом и было их достоинство – они жили молниеносно, пытаясь всю понять, постичь свершить. У них не было вечности, и оттого иной человек свершал больше чем целая дюжина эльфов, живущих долго – слишком долго…
И эльф был с ними рядом, дрался вместе с ними у Марафона, на стенах Карфагена, у Кресси и Пуатье.
Как-то незаметно из этого мира куда-то ушли подобные ему. И он остался один как чужак в чужой стране. Он жил один, на свалке, через реку от небольшого базара. Чтобы не быть узнанным он отпустил длинные волосы, которые скрывали его заостренные уши. За долгие годы он научился улыбаться не открывая рта. Чуть печально краешками губ. Да и говорил он тихо – как и у всех эльфов, у него не было клыков. В обществе людей он стеснялся этого.
Теплыми вечерами он лежал на траве, пересчитывал звезды – все ли на месте? Нет, не все – одна погасла, две зажглось. О, нет, определенно этот мир слишком юн, чтобы куда-то спешить… А вот еще одна зажглась. Ах, нет – это фейерверк. Опять гуляют в парке…
Иногда он тихо смеялся, перебирая в уме свою библиотеку, состоящую из книг великих, но никогда не написанных:
«Коран-2: Возвращение Магомета»
«Библия для детей» с дарственной подписью Иоана Крестителя
«Книга о невкусной и нездоровой пище»
«Чертежи мира», издание второе, переработанное и исправленное.
И засыпал…
Просыпался рано, может с рассветом. Шел по садам и к своей, выпитой вечером бутылке добавлял еще дюжину-полторы пустых. Сдавал их за сущие копейки – покупал на них полбуханки хлеба и бутылку пива на вечер.
Но в то майское утро получилось иначе – его кто-то будил, тряся за плечи:
- Проснись… Ну просыпайся же…
Такое случалось и раньше. Один раз охрана подняла со скамейки в парке. Тогда он съехал на свалку – в кампанию пеструю и постоянно изменяющуюся. Но и там не всегда было спокойно – иногда милиция устраивала здесь облавы, и его будили стремительно и жестко.
И еще не открывая глаза, эльф прислушался. Нет, вокруг все было спокойно. Он осторожно открыл один глаз. Огляделся, и открыл второй. С головы до пят осмотрел фигуру, стоявшего перед ним. И улыбнулся:
- А, князь, это ты…
Князь поднялся на ноги, протянул руку, помогая встать эльфу.
- Не скажу, что не рад тебя видеть, но не ожидал… отчего в наших краях?
- Захотел тебя увидеть…
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас. Повод есть. С праздником тебя – с Днем Победы. С днем твоей победы…
Затем они долго стояли, рассматривая друг друга:
- А ты не изменился, - наконец сказал эльф…
- А с чего мне меняться. Я практически вечен… Это я могу сказать и про тебя… только ты об этом стал забывать. Как тебя сейчас именовать?
- Эльф.
- Эльф? Просто эльф?
- А отчего нет? Ты разве видишь тут других эльфов? А у тебя есть имя?
- Есть, но оно тебе ничего не скажет. Что же – можешь называть меня вампиром… Я не обижусь…
Они ушли к реке. Эльф долго мылся, плескаясь то ли в воде, то ли в тумане. Вампир сидел на берегу и думал о том, что иные виды неподвластны времени. Так как сейчас, эльф мог плескаться за день до начала войны в пограничном Буге, годом позже на Дону или на Волге, еще через три года на Висле или на Эльбе… А затем – уйма рек по всему миру, куда их только судьба не заносила.
- К слову, - хотя до этого ни слова не было сказано, прокричал через туман эльф. Вода была обжигающе холодная, и чтоб не заорать матом, он закричал первое попавшееся: К слову, а где ты пропадал?
- Я?
- Где я был, я знаю…
- Для начала я сменил имя и фамилию. Для этого пришлось устроить себе похороны. Бад-Наугейм, если будешь, заходи ко мне…
- И зачем она тебе?
- Я могу отнести цветы на свою могилу.
- Ну и что? – ответил эльф: А у меня могила - любая братская. Каждый неизвестный солдат – это я…
Затем они пошли в подземелье, врытое не то гномами, не то муниципальными службами. Если город живой – то здесь лежали его вены-трубопроводы, натянутые словно жилы силовые кабели. По тонким проводам будто нервные импульсы бежали чьи-то разговоры.
Эльф выдохнул то ли молитву, то ли заклинание, и открылся им новый коридор, в конце его – дверь. За дверью комнатушка.
В ней эльф хранил то, в чем не нуждался. В углу стоял лук, рядом на крючке висела с него тетива. Был тут и щит с мечом, и фузея, запас дроби к ней. В коробке на полочке лежало два пистолета – наградной и трофейный.
В углу стоял шкаф, оттуда эльф вытащил мундир.
От мундира нестерпимо несло лавандой – ее листики лежали чуть не в каждой складочке, отгоняя моль.
Еще внизу шкафа лежал ящик. Эльф с трудом вытащил его и открыл. Там лежали ордена и медали всех войн, на которых дрался эльф. Ордена с последней войны лежали сверху, завернутые в кусок красной материи.
Эльф надел не все – от тяжести металла могло порвать сукно мундира. Отобрал лишь любимые и аккуратно вдел в старые дырочки.
Затем обул сапоги, нацепил фуражку… Развернулся к вампиру через левое плечо и браво козырнул:
- Честь имею!
Вампир приподнялся на носках и со щелчком свел пятки. Но руку в салюте не выбросил, а только сказал:
- Прости, но эти слова, кажется, с другой войны…
-//-
В городском саду играл оркестр.
На сцене играл оркестр. Старики, которые в военные года были детьми, устало выдували из труб музыку. Даже бравурные марши в их исполнении звучали печально, задумчиво и как-то по-осеннему.
Время шло к полудню, и много людей еще не выбрался из своих квартир, неспешно доделывая воскресные дела – выспаться, покушать неспешно…
Аллеями парка неспешно гуляли старики
Ветеранов было мало. Их с каждым годом становилось все меньше. Они ходили по аллеям неспешно, с достоинством.
- А ведь еще пару лет, и никто не поверит, что мы воевали… - задумчиво произнес вампир.
- И что ты делать будешь?
- Не знаю… А ты?
Эльф пожал плечами:
- А зачем что-то делать. Повоевали и будет. Веришь – нет, но я так устал на войне.
Полвека для эльфа были мгновением. Мгновением, за которое можно родиться, умереть и воскреснуть – но всего лишь мгновение. Мундир не стал ему ни меньше, ни больше, он сидел на эльфе как и в тот день, когда эльф примерял его впервые. Не выглядел он стариком – где там: хоть сейчас сорвется в атаку… Иные молоденькие девушки оборачивались и глядели ему вслед. Вампир был не хуже, но гражданский костюм скрадывал фигуру, глаза были закрыты привычными солнцезащитными очками.
Как и все вампиры он не любил солнечный свет, снимал очки лишь в глубоких сумерках. С войны он сменил их множество, поменялся и фасон: огромные, в пол-лица трофейные Ray-ban сменил более скромный «генерал Мак Артур».
Солнце выжигало из воздуха сырость оставшуюся от ночи. День перекатился через середину. Вампир зашел в банк поменять деньги, затем зашли скупиться в маленький магазинчик.
Странное дело – эльф покупал в нем хлеб уже пятьдесят лет, пережил уйму продавщиц, но его лица здесь никто не помнил.
В пакет легли бутылка водки, половина черной буханки, баночка тушенки.
- Соли еще возьми… - напомнил эльф.
Продавщица выставила на прилавок кирпич каменной соли. Вампир взвесил его на руке:
- Ого… А поменьше у вас упаковки нет?
Вместо ответа продавщица фыркнула и убрала соль с прилавка.
- Ну нет так нет, - резюмировал Вампир. – Перебьемся, не впервой…
В парке пожилых людей становилось все меньше. Их меняла молодежь – многочисленная, шумная, веселая. Не понимающая, о чем можно было грустить в такой день – ведь весна же на улице, почти лето.
Старики шли по домам - они рано вставали, рано и ложились спать. Когда они отправятся по домам, солнце еще не коснется горизонта, они поужинают и лягут спать, и праздничный салют их не разбудит…
Вампир и Эльф вернулись в парк, но там играла совсем иная музыка, на них смотрели с удивлением.
Они ушли в сад через дорогу. Его уже давно забросили, но деревья не корчевали, и они доживали свой короткий век, умирали своей смертью. Сад был вишневый, он цвел, был весь в бело-голубой дымке. От пчел стоял гул.
Но уже в нескольких местах над садом подымался дым костров – кто-то собирался отмечать праздник на природе.
Впрочем места в саду было предостаточно. Эльф нашел дрова, зажег костер, из тайника достал котел, набрал воду…
Вампир потянул воздух носом:
- Что это у нас будет?…Картошечка в мундирах.
- Ага… Еще и с погонами.
Пока приготовили ужин, стемнело. Водку разливали по стаканам уже при свете костра. Ели мало, пили не пьянея - больше разговаривали. Им было что вспомнить, о временах, когда они были вместе, рассказать, что делали пока, были врозь.
Над ними грохотал салют – в небе расцветали фантазийные цветы. Вампир откинулся на спину и медленно втянул воздух. Он не видел салюта, зато чувствовал запах пороха и слышал канонаду.
Когда время было далеко перевалило заполночь, Вампир поднялся.
- Я ухожу, мне пора… Не хочешь со мной?
- А я останусь здесь.
- До встречи, эльф…
- До встречи вампир…
Вампир ушел, даже не сбив своим тяжелыми ботинками только нарождающуюся росу. Эльф не стал провожать, а прилег у догорающего костра. Догорал и праздник. Дремать эльфу оставалось недолго – с первыми лучами солнца, он собирался подняться и пойти в свой обход. Выпито в эту ночь было немало, но эльф все равно возьмет только свои – ровно на полбуханки и бутылку пива.
! Шиповничек
И все-таки природа брала верх над этой частью города.
Зимой-то на побережье вовсе никого не было – только ветер, запах моря. Да, может за день пару составов пройдет в порт и обратно.
Тут в холода только тоска. Туда ближе к горизонту – тоска зеленая. Это вода, фарватер, по нему буксиры баржи с рудой таскают. Работа у них такая – зимой или летом все тем же маршрутом плавать. А все остальное – тоска белая, снежная.
Сонное царство – не иначе…
А еще тут постоянный вечер. Вечеру здесь уютно, именно отсюда он выбирается в город. Иногда сюда заходит ночь, а утро и день зимой обходят это место стороной – зачем, все равно нет никого…
Зимой все замерло.
А весна придет, так и природа в атаку неспешную идет.то ветер песок подымет, на дорогу, на тротуар нанесет. Травы да ивы разрослись, от пляжа только узенькая полосочка осталась. Корни деревьев порвали асфальт словно бумагу, из трещин во всю одуванчики лезут.
По весеннему теплу народ все же сюда подтягивается. Да хоть от центра города всего минут десять неспешной ходьбы – места тут дикий, да и народец тоже сюда соответствующий собирается. Труд, говорят, из обезьяны человека сделал. А вот когда за свой труд деньжат получит, он на них напивается до поросячьего визга. Люди пьют – каждый за свои, каждый за свое. Затем, когда в бутылках сухо, рвутся за три моря мыть сапоги, да засыпают тут же на лавочке. Просыпаются, опохмеляются безалкогольным пивом.
Сюда же приходят выпускники школ, встречать рассвет. Хотя он поздно наступает, - залив здесь и море к югу. Покамест солнышко из-за завода выберется…
В весенний день здесь тень только от крыльев чаек.
Солнце уходит на запад,
Но не тонет в море, а закатывается за косу, за высокий берег.
И тогда пары здесь гуляют – из тех, кто тишину любит и двуодиночество. Воздухом свежим, морским подышать, чаек посчитать, парус на горизонте рассмотреть.
И было лето, по планете был объявлен нерабочий день, загсы и церкви не успевали регистрировать м венчать молодоженов. Весь транспорт чуть не до трамваев и троллейбусов были включены в свадебные кортежи.
Гуляла как-то пара. Встретились, как водится, на том же месте и в тот же час.
Прошли мимо двух загсов, переходя дорогу пропустили кортеж. В городском саду посидели. Опять же, пока на лавочке сидели – три невесты мимо них прошли. Ну и женихов соответственно столько же. Только кто же женихов замечает. На свадьбе невеста лицо самое замечательное и все остальные ей – для фона… Для мебели, можно сказать… ибо в пиджаках народу много, а в подвенечном платье она одна.
Короче, обычные тебе церемонии – ни тебе невеста не сбежит, ни жених… лишь марш Медельсона отчего-то с середины играет, да пьяный тамада с бородатыми тостами. Верх выдумки – живой оркестр. Только вот еще раньше эти музыканты совсем другую музыку играли, и по привычке дуют они в свои трубы минорно и философски.
Где-то музыка гремит – летом популярная, а к осени забудется – это к бабке не ходи… Лень паре было перекрикивать музыку – да и зачем. Еще бы музыка было, а так ведь ударная машина. Опять же – в лучших песнях нет слов, а здесь есть, и все семь – третьесортные…
По узкой лесенке, словно по песенке, спустились вниз, затем по набережной, вслед за солнцем, по старой кирпичной дороге…
На море тишь да гладь, милях пяти от берега сухогруз в дрейф лег, команда отдыхает: то ли на борту загорают, то ли на шлюпках к берегу ушли.
А вот водная станция – прогулочные яхты на приколе стоят.
В дали парус маячит – то Шкипер все же вывел свою лодку на большую воду.
К водной станции на корабли посмотреть отряд детей промаршировал. А вот кто у них вожатым – хоть бы не Гаммельский крыслов?
Ветер воду от берега отогнал – буйки чуть не на песке лежат. Были бы купальщики – пришлось бы спасателям кричать: «За буйки не заходить!».
И только на пирс подыматься, как перед ними кортеж останавливается. Ну что ж – кто раньше подошел – того и пристань. Тем паче, что у невесты криолин в аккурат с половину пирса. Двоих дам этот причал ну просто не вместит.
- А пошли дальше гулять, - говорит кавалер своей неокольцованной барышне.
А про барышню ту сказать надо, что было она по тем временам девушкой редкой. Что красивая – так это само собой. Для кавалера не должно девушек красивей его барышни. Об уме скажем только, что был он сравним лишь с ее красотой. И смеялась она звонко, и улыбалась пунктирно. А в ее походке было что-то от жен Востока – ступает мягко, мелкими шажками.
Взяли мороженного, съели. А обертку выбросить некуда.
- Эк как неудобно, – пожаловался кавалер, - Случись ответственные похороны какого-то фараона – так некуда будет прах ссыпать…
- Фараонов-то в саркофагах хоронили, - барышня отвечает.
- Так это если фараон богат и знатен – тогда в саркофаге, а фараонов победней – в урны и на склад…
И видит кавалер – трудно барышни идти, каблучки в песке вязнут. Назад возвращаться не хочется, вперед идти трудно. Да и тех мест, ради которых он ее вел, нет больше…
Понтон, от которого прогулочные катера уходили, то ли утонул, то ли утащили его. Катера-то еще раньше уплыли. Пирс толи народ лихой, то ли все та же природа разломали. А может первые второй помогли. Или наоборот…
Склон крутой, ручьями разбит, сухостой да деревья поваленные, и что там – никому не ведомо. Да и знать особо не хочется. Может, Сусанин гуляет, может, партизаны железную дорогу ищут, да не чтобы взорвать, а чтоб по ней к человеческому жилью выйти. А может, та Робин Гуд дебоширит, хозяин заметает следы, да Избушка на курьих ножках в капкан попала…
Короче, просто подняться по склону ну никак без танка. Кавалер-то может пробьется, а вот барышня точно увязнет.
Но вот лесенка в три широких ступеньки – за ней площадка, может, когда-то здесь кафе летнее было или танцплощадка. Да и что бы не было – все ковылем да рогозой– лишь трава воду из земли пьет. И деревья танцуют, когда люди их не видят. Да и то медленно–медленно…
А в углу за деревьями лесенка – поуже, да и повыше.
Вдоль нее ручек течет.
А наверху, на круче, много чего нет. И в то же время – ничего нету. Ибо другое время – другие дела. Скажем, парк там есть. Только нет там ни атрауционов ни лавочек – дорожки только, да и те все больше грунтовые. Из зеленых насаждений – то, что люди насадили: горох, кабачки всякие, питомники для разведения колорадских жуков. Причем эти плантации от злых людей в гуще спрятаны, да кольями огорожены, будто замок Бастинды, - туда лучше всего на метле прилетать.
Есть еще вышка телевизионная – да только с тех пор как ее построили, техника вперед ушла. Эвон, в центре города из окна кусок провода выброси и вещай себе – тот же эффект…
Собралась техника, значит, и ушла… А люди остались, кипятят на траверсах электрический чай, гоняют радиоволны, иногда выходят в эфир погулять. Сторожат свой мост в небо, короче…
А еще кругом уйма профилакториев.
Названия их как верстовые столбы, время отмечают. Чем дальше от центра, тем новей название. Да и народа в тех пансионатах тоже почти нет – это в былые времена здесь цари, генсеки да диктаторы останавливались.
А теперь вот птицы перелетные разве что на ночевку задержатся. Пусто. Дома без людей осиротели, начали стареть и умирать раньше времени. Уж не горит огонь в окнах, не сулит покоя и ужина усталым путника.
Только пустые коробки, а к ним аллеи ведут и будто стражи их охраняют гипсовые статуи-инвалиды.
А вокруг цветет шиповник, который когда-то был розовым кустом. Да из-за недостатка внимания одичал: цветы меньше стали, шипы крепче… Зато цветок хоть и мелкий, да много его. И ничего не видно за ними не видно. Нет мира больше – только шиповничек.
И пчелы гудят так, что… Ну да вы поняли…
Тропинки узкие, что еще немного и чабрецом зарастут. А гравийные дорожки трава по камешку растащила. По ним неспешно и важно улитки ползают.
А в тени деревьев неприметный дом в два этажа стоит.
Стены его дикий виноград оплел. Деревья в окна свои ветви-руки запустили. И кажется, совсем не место в этакой чаще дому. Это будто найдешь вещь, коя ну никак в этом месте находится не может. Ну, скажем, найти в почтовом ящике вместе со свежими газетами древнюю карту острова сокровищ или в чистой степи – станцию метро или светофор.
- А вот забавно, что там было, - кавалер говорит.
- Ну пошли, посмотрим, дамуазель говорит.
В самом деле – отчего бы не пойти. В ином бы месте парень с девушкой в чащу бы направились – люди бы дурно посмотрели. А здесь да и куда не пойди – везде чаща. Да и людей не имеется – только эти двое.
Двери в дом не просто открыты были, а выбиты и на дрова попилены вместе в рамой. Иное дело, что и не сразу их найдешь. Но нашли, вошли. Ну а там, если мусор не считать, нету ничего. Осыпался кафель со стен – дм будто линяет, чешую сбрасывает.
Плакат со старых времен вот остался: «Мойте руки перед едой». Не иначе, столовая где-то рядом была. Так ведь нет еды, да и рукомойников нету, а в трубах что не срезали, воды уже давно не водилось. Трава в коридорах пока не растет. Но это, вероятно, только пока…
Поднялись на второй этаж. Там дела тоже неблестяще, но все ж получше. И даже дверь одна есть.
Раз есть дверь – значит надо ее открыть. Было бы иначе – стену бы на том месте положили бы. Дешевле вышло бы.
Дверь с первого толчка открылась, только петли тихонько скрипнули – давно их не смазывали. За дверью – комнатушка махонькая, в ней стол деревянный и стул. На стуле бабушка дремлет, в руках розовая ветка. Да только цветок завял, лепестки осыпались.
На столе пыли в палец толщиной – давненько бабушка спит.
- Эй хозяйка, просыпайтесь! – старушке говорят.
Нет реакции.
В плечо легонько толкнули – да с таким успехом можно и глыбу каменную тормошить. Крепок сон.
- Да что же тут так душно, - барышня говорит.
И окно распахнула.
Ворвался в комнату то ли сквозняк то ли ветер перемен. Поднял пыль, закружил ее, старушка чихнула и проснулась, ветка розовая на пол упала.
Вскочила она со стула, подбежала к окну.
- Надо же, всего-ничего вздремнула, а они… - говорит, а потом как закричит, - А ну за работу!!!
И действительно зашевелилось. Из люков лезут сантехники и связисты. Плотники в парке лишние деревья рубят, на досточки их распускают, новые рамы да двери ладят.
Садовники шиповник подрезают.
Поколение дворников и сторожей откуда только взялись? Метут аллеи, траву полют.
Дальше – больше. У ворот уже отдыхающие с путевками ждут: когда же их пустят. Повернулась старушка от окна, увидела нашу пару:
- А вы что здесь делаете? Посторонним здесь нельзя.
- Пожали кавалер и барышня плечами и побрели своей дорожкой.
А бабушка осталась отдыхающих принять да дальше порядок наводить. Сперва у себя в профилактории, а там, как знать, может у нее руки и до соседних санаториев дойдут, до пляжа, до парка, наконец…
Если только опять шипом розовым не уколется…