Мы спускались по аллее городского парка в сторону пляжа. Обозначая запретную для нас территорию, перед входом на летнюю эстраду красовались игривые, разноцветные буквы: «Для тех, кому за 30». Из трескучего динамика старой магнитолы, тянулись звуки довоенной музыки. Минуя поворот, мы свернули в арку и решили пройти насквозь. Ретро-музыка внезапно оборвалась. Мы оказались во дворе дома-призрака. Никто толком не мог объяснить его местонахождение, но многие видели мрачное здание из красного кирпича с закопченными окнами в разных частях города. Как очутились на чердаке – не понятно до сих пор. И только тогда мы вспомнили, что, кроме обшарпанной лодочной станции, да пары беседок, других строений в парке никогда не было.
- Я знаю этот дом, такой же есть за фабрикой, - беспечно бросил Пашка.
Загнутая вверх, как испытавший торпедную атаку борт корабля, ржавая жесть крыши, болталась, скрипя, на ветру. Мы не заметили, как попали в ловушку – своеобразный перевес, деревянная балка, на которой мы стояли, пошла вниз под нашей тяжестью. Был только единственный шанс спастись и Пашка им воспользовался. Он стоял с краю балки и решил запрыгнуть на лестничный пролет.
- Сейчас, - только успел сказать он, прыгая. Балка вернулась к равновесию, мы были спасены, а Пашка рухнул вместе с прогнившей лестницей в сырую черноту, вмещавшую пять этажей.
После категорического отказа от пионерлагеря, родители отправили меня, в наказание и назидание, к тетке на Волгу. Меня часто пугали этой ссылкой за непослушание, в неизвестное место, к малознакомой родственнице и я всамделишно побаивался и тетку, и поволжский городок. Похныкав от безысходности, я собрался в дорогу. Оказавшись на месте, я понял, что родители, вместо повинности, преподнесли мне царский подарок.
Городок знавал лучшие времена. От некогда процветавшего речного порта, осталась только центральная пристань, полуразрушенная, но по-прежнему живописная. Подобно когда-то неотразимой женщине, не желающей заниматься личным туалетом в силу бессмыленности затеи, пристань медленно разваливалась на берегу, безучастная к собственной старости.
Закопченные и ободранные фасады домов, торчащие то здесь, то там, трубы, неизвестного назначения, мини-заводов, пыль и дыры в тротуарах центральной улицы – все это придавало городу неповторимый, советский колорит. При этом город был необъяснимо уютен, как любая русская провинция.
Первые дни я читал книжки, объедался малиной и, в гордом одиночестве ходил на речку. Пашка оказался первым, с кем я познакомился. Мы отправились на «тарзанку», где к нам присоединились еще несколько ребят. Полдня мы купались, прыгали с «тарзанки», с переменным успехом искали под корягами раков. Когда выяснилось, что отец одолжил мне на лето финский спиннинг, я был безоговорочно принят в большую компанию и каникулы больше не омрачались одиночеством. Отныне, меня каждый день сопровождали новые друзья. В жару, мы на велосипедах мчались к Волге и полдня кувыркались в воде, пока желудок не начинало сводить от голода. После обеда собирались вновь, катались по городку, ели мороженое, а по вечерам рыбачили. Иногда мне все же приходилось оставаться одному – друзья, местные жители, помогали родным по хозяйству. У моей тетки сад был небольшой и запущенный. К моей радости, она не обременяла меня заботами. Любила, только рассказывать по вечерам о своей молодости. Я нетерпеливо ерзал на стуле и косил в сторону забора, ожидая услышать звук трещеток на велосипедах друзей. Тетушка, не обращая внимания, продолжала вспоминать, совсем увлекалась и, даже не замечала пару раз, как я тихо ускользал за дверь.
Вечерами мы жгли костры и делились страшными историями. Тогда я и услышал впервые о ДОМЕ. Там, глядя на огонь, мы думали, стараясь не говорить вслух о гибели Пашки. История о доме оказалась из разряда страшилок у летнего костра. Поразмыслив и пропылив свой «велик» вдоль и поперек поволжского городка, я пришел к выводу, что дома-призрака не было, ни в парке, ни в других местах.
Листва скрывала обломки старых времен. Руины графской усадьбы, развалины мануфактуры и доходных домов – все они доживали свой век и, словно, не существовали в действительнеости. Город давно поглотил их. Десятилетиями пустующие, они стирались из памяти. Утрачивая географическое положение, напоминали о себе мрачными фантомами, словно возникая из городской пыли и кирпичной крошки.
Пашка не погиб, хотя, как знать. Может он просто повзрослел. И уехал, никому не сказав. Кажется, я не говорил, что имена у нас одинаковые. Тем далеким летом, когда мы забрались в дом, мы оборачивались одновременно, когда ребята кричали: «Пашка!». По-крайней мере потом мне все чаще казалось, что именно я прыгнул с балки и провалился сквозь прогнившие ступени. Скорее машинально, чем осознанно, (думать было некогда) спас товарищей. Ушиб коленку, делов-то!
По приезду, мама, оглядев меня с незнакомой доселе грустью и, одновременно, умилением, всплеснула руками: «Ты стал совсем взрослым за лето!»
Сейчас я бы не сделал так – я давно стал другим. Я уже долго здесь, в этой жизни, за плечами – годы, у меня нет роскоши, едва начав жить, полагать, что впереди меня ожидает бесконечность. Я бы не прыгнул. К сожалению.