Воспоминание это относится к концу пятидесятых годов. Теперь уже не вспомнить, как и почему, но одним пасмурным осенним днем я забрел на «старую», как тогда говорили, территорию Московского зоопарка. Бродил без дела, что в моем тогдашнем юном возрасте было вполне простительно.
В зоопарке было пустовато. Водоемы кисли, полные бурых полуразмокших листьев. Летние вольеры опустели. Большинство зверей уже перевели в зимние помещения, а какие остались, сидели тихо по своим домикам. Только экзотические – то ли африканские, то ли американские – утки шумно охорашивались на одном из прудов, поочередно, точно по команде раскрывая пестрые крылья.
На минуту я заглянул в павильон певчих птиц, где мириады больших и маленьких попугаев, обыкновенные наши сороки и сойки, а также какие-то яркие уродцы с набалдашниками на огромных носах галдели так, что больше минуты и впрямь не выдержать.
Снаружи было довольно мрачно. В гигантской клетке под тонкой сеткой неслышно кружил орлан-белохвост. Кстати, это был первый и последний раз, когда я застал большую хищную птицу в неволе за попыткой совершить почти нормальный птичий полет. Остальные хищники сидели порознь, каждый на своем пне или коряге и отрешенно моргали голыми агатовыми глазами.
Пуста была и слоновья горка – обычно самое шумное место в зоопарке. Заградительная полоса из крупных шипов – беговая дорожка для факиров – ржавой лентой тянулась вверх к белой громаде слоновника. Я пошел вдоль нее, открыл скрипучую дверь на пружине, и оказался в длинном просторном помещении, разгороженном решеткой на две почти равные части.
Попахивало мочой и растительным кормом. Несколько праздных посетителей-мужчин в темных прорезиненных плащах сгрудились в дальнем конце павильона перед облупившейся эмалированной табличкой «Слон индийский». Я присоединился к ним.
По ту сторону решетки из толстенных выкрашенных «шаровой» краской штырей два серых пыльных слона стояли рядом перед копной с сеном. Они ловко запускали в сено хобот и, отправив очередную охапку в розовый ротик, размеренно жевали. В углу клетки служитель подбирал граблями остатки соломы. Слоны его точно не видели.
Я немного постоял, небрежно пробежал глазами покоробившееся и выцветшее под немытым стеклом описание слоновьего рациона (вспомнилось знаменитое: «Съесть то он съесть, да кто ж яму дасть!») и уже повернулся к выходу, когда позади раздался леденящий душу визг. В первый момент ощущение было такое, точно истошно голосит молодая женщина – прямо над ухом или в мощный мегафон.
Я обернулся. Визжала слониха. Забыв о еде, она повернулась спиной к слону, вытянула хобот и пританцовывала. Огромное грузное тело по-бабьи колыхалось. Слон в недоумении топтался перед ней, колотя тумбами ног в доски пола.
Служитель бросил грабли и проворно нырнул в боковую дверцу. Слониха продолжала визжать, уставившись в угол. Слон отрешенно заходил вдоль решетки, размахивая ушами и хоботом. Он издавал вопросительные трубные клики.
Из служебного помещения по сю сторону решетки выкатились трое. Впереди семенила пара очень похожих друг на друга молодых людей в пожелтевших халатах, а уже знакомый нам служитель в униформе держался чуть позади.
Один из зоологов знаками собрал немногочисленных посетителей вокруг себя и обратился к нам с короткой речью.
- Прошу внимания, товарищи! – задыхаясь, зашептал он. – Не исключено, что сейчас слон попробует покрыть самку. Если это произойдет, то такого еще не было в истории наших зоопарков. Я прошу, я заклинаю вас стоять и не двигаться! Главное, никаких смешков. Не то я тут же очищу помещение. Все это – чудо. И если если уж вам выпало счастье быть свидетелями, ради Бога, не вспугните. Ясно?
Кивками и жестами выразив полную готовность соблюдать тишину, мы на цыпочках разбрелись вдоль решетки и затихли.
Неизвестно, на сколько хватило бы нашего терпения, не нарастай напряжение в клетке столь стремительно. Продолжая визжать, слониха попятилась и толкнула слона задом в бок. Тот вздрогнул, отпрянул, и из его живота начал вываливаться влажный блестящий столб. Изогнутый на манер сабли, но с бревно толщиной, он повис под животом слона, почти упираясь концом ему в грудь.
Это было нечто лососино-розовое, влажное и словно без кожи, с тонкими коричневатыми прожилками и лиловым спаржевидным окончанием. Оно вздрагивало и пульсировало. Контраст между колоссальным, но беззащитно нежным сооружением и сухой бугорчатой слоновьей броней поражал. Казалось, этот полутораметровый цветочный пестик не может принадлежать земному обитателю.
Слон начал подпрыгивать на передних ногах, отчего галактическое сооружение у него под брюхом величаво закачалось. Слониха снова пошла на него задом. Внезапно складки под ее хвостом начали расползаться во все стороны, обнаружив буро-розовый квадратный люк. Его влажные недра сокращались, издавая звуки, подобные болотному чавканью.
Задрав хобот к потолку, слониха закричала еще пронзительнее. Слон протрубил и победоносно вознес ей на спину передние ноги. Колонна скользнула под брюхом слонихи и затерлась о шкуру. В ярости продолжая трубить, слон наполовину втянул ее в себя, и снова бросил - вперед и вверх. На этот раз космический пестик целиком утонул в неимоверном люке. По громадным серым телам прошла судорога.
Мы стояли как завороженные, боясь вздохнуть, кашлянуть, взглянуть друг на друга. Мой сосед со страдальческой миной дергал головой, машинально воспроизводя маневры слона, и беспрестанно облизывал губы.
Между тем визг и трубные гласы затихли, перейдя в утробное бормотание, у слонихи – повыше, у слона – пониже. Неописуемое орудие беззвучно выдвигалось из влажно розовевших ножен и снова утопало в них. Каждый раз на пол выплескивалась порция мутноватой жидкости. В воздухе распространился сладковатый запах выброшенных на берег морских водорослей – явственный, но не неприятный. Глаза слонихи были закрыты. Налитые кровью глазки ее партнера отрешенно глядели в пространство.
Сколько это продолжалось? Наверное, не более минуты. Затем слон яростно взбрыкнул задними ногами и, свернув хобот, издал оглушительный трубный звук. Он ударил самку по спине передними ногами и грузно соскочил с нее. Дымящийся фаллос вывалился из отверстия, которое несколько раз почти вывернулось наизнанку, пролив на соломенную подстилку чуть не ведро пенной жидкости. Затем края воронки пошли складками, сближаясь на глазах. Через несколько мгновений на месте развезнутого органа деторождения осталось лишь темное пятно. Медленно и величественно, словно паровозный поршень в самом начале движения, второй участник великого события втянулся в недра слона, который между тем уже снова спокойно жевал сено, отвернувшись от своей подруги. Очень по-людски, кстати!
Невольные зрители облегченно перевели дух и зашумели. Начались смешки, похмыкивания, изумленное покачивание головой и разведение рук.
- Может! – сказал кто-то с удовлетворением.
Зоологи, счастливые и зардевшиеся словно авторы удавшейся премьеры, проводили посетителей до дверей, чуть не раскланиваясь.
- Это будет сенсация! Поздравляю! – прошептал один другому, тряся его за руку.
... Года через два в газетах проскочили сообщения о рождении слоненка, которого назвали Москвичом. Занятый собственной суетой, я не сопоставил этих сообщений с уже начавшей забываться сценой в слоновнике. Только много позже, когда Москвич уже умер и об этом опять писали в газетах, я сообразил, что присутствовал при его зачатии. А недавно моя дочка оставила на своем письменном столе рядом с брошенной «Биологией» книгу Веры Васильевны Чаплиной «Питомцы зоопарка», раскрытую на странице с фотографией двух слонов. Они стояли в одной позе, повернувшись боком к зрителю, причем один помещался между передними ногами второго. Точь-в-точь мраморные диванные слоники, только настоящие! Из текста следовало, что это малыш-Москвич и его папа, знаменитый своим свирепым норовом Шанго. А маму, как оказалось, звали Молли и она отличалась ласковым характером и была совсем ручная.
Говорят, слоны живут дольше людей. Наверное, на свободе так и бывает. Но вот мне уже далеко за сорок, а слоненка того уже почти четверть века как скормили львам и гиенам, которых и самих давным давно нет в живых…
Несколько лет назад был я как-то в гостях у родственников. Праздновали кузинин день рождения, долго сидели за столом, разговор начал иссякать. Хозяйка включила телевизор. Показывали «Клуб кинопутешествий», сюжет о заповеднике в Танзании, о знаменитом Серенгети. Съемки велись с вертолета, и по экрану мчались стада антилоп, неуклюжими скачками улепетывали жирафы – и все это с высоты птичьего полета. А когда машина дала крен, мелькнул легко узнаваемый с детства купол Килиманджаро.
Кто-то к случаю стал рассказывать, будто слоны, готовясь к совокуплению, уходят повыше в горы – охладить снегом упрятанные под толстым слоем жира гениталии. Без этого они, мол, не способны к соитию. И тут передо мной внезапно и ярко возникла та давнишняя сценка в Московском зоопарке. Я ввязался в спор, вдоволь потешив родственников и несколько охладив пыл предыдущего рассказчика.
С тех пор возник стойкий рефлекс. Всякий раз, как на экране цветного телевизора развертываются величественные явления природы – извержения вулканов, тайфуны, водопады, всплески солнечных протуберанцев – перед моим внутренним взором, хоть на секунду, да промелькнет грандиозная картина слоновьей свадьбы – пульсирующая розовая воронка и грандиозный пестик неземного цветка.
1981