=1=
Николай Иванович Рыжков, Председатель Совета Министров СССР, рано утром двадцать шестого апреля собирался на службу. Уже в коридоре его остановил телефонный звонок.
- Извините, что беспокою, - услышал Рыжков взволнованный голос министра энергетики Анатолия Ивановича Майорца, - кажется, ЧП на Чернобыльской атомной...
- Кажется или ЧП? – властно перебил Рыжков. - Подробней и конкретней!
- Подробностей пока не знаю. Связываемся с Чернобылем.
Рыжков глянул на часы.
- Через полчаса буду у себя в кабинете. Надеюсь, за это время успеете связаться.
Рыжков закончил фразу с некоторым сарказмом. Звонит, а конкретной информации никакой!
Рыжков пережил много аварий. Были и страшные. Сообщение о неприятностях на Чернобыльской станции его почему-то задело. Он ехал в Кремль и сердито перебирал варианты, стараясь вычислить, насколько же тяжела авария, что министр энергетики осмелился беспокоить Председателя Совета Министров дома.
Все предположения Рыжкова оказались неизмеримо далеки от реальности. Человек всегда стремится обойти худшее стороной...
Рыжков вошёл в кабинет, нажал кнопку прямой связи с Майорцем
- Выяснили, что случилось?
- В час двадцать три минуты на четвертом блоке Чернобыльской атомной электростанции произошел мощный взрыв, вызвавший пожар.
Рыжков уточнил, ещё надеясь на лучшее:
- Где взрыв? В машинном отделении?
- Нет, - ответил Майорец, - в реакторе. И пожар.
Взрыв в реакторе - это страшно. Пожар в реакторе – ещё страшнее.
- Авария по коду "Один, два, три, четыре", - добавил Майорец.
Рыжков тяжело вздохнул. Значит, кроме пожара, есть разрушения, жертвы и выход радиации. Последствия могли быть самыми тяжёлыми.
- Что Брюханов?
- Общие фразы. Ничего конкретного. Боюсь, он сам толком не знает…
- Безотлагательно отправляйся на станцию, - перебил Рыжков Майорца, - сам осмотри всё и доложи реальную картину аварии. А я вызываю совминовских специалистов, прикину с ними состав Правительственной комиссии и отправлю их вслед за тобой. Думаю, председателем комиссии назначу Щербину.
В одиннадцать утра постановление о создании Комиссии было подписано. Почти до обеда помощники разыскивали по телефону председателя Бюро по топливно-энергетическому комплексу, заместителя Рыжкова, Бориса Евдокимовича Щербину, который накануне улетел на газовые промыслы в Оренбургскую область.
У Михаила Степановича Цвирко, начальника Всесоюзного строительномонтажного объединения Союзатомэнергострой, утром двадцать шестого апреля поднялось давление, болела голова, и он пошёл в поликлинику четвёртого Главного управления при Минздраве СССР.
Где-то около одиннадцати часов утра Цвирко позвонил на работу узнать, как идут дела на стройках объединения.
- Михаил Степанович, Чернобыльская стройка сводку не передала, - пожаловалась главспец техотдела Еремеева. - Главный инженер сказал, что у них авария. Людей с пятого блока отпустили домой. А вас разыскивает Майорец.
Цвирко позвонил помощнику министра.
- Михаил Степанович, дорогой, куда ты запропастился! С утра ищу тебя, не могу найти ни дома, ни на работе, - возбужденно кричал из трубки помощник. - Срочно собирай вещички и езжай в аэропорт "Быково". Оттуда вылет в Чернобыль.
В аэропорту уже прохаживался заместитель министра Александр Николаевич Семенов. Сказал, что в Чернобыле обрушились фермы перекрытия машзала четвёртого блока.
- Грязь есть? - спросил Цвирко.
- Грязи нет, - исподтишка перекрестил живот Семёнов. - Все чисто.
Сидя в кресле депутатского зала ожидания, Цвирко размышлял, как подогнать краны, чтобы поставить фермы на место. Проблема в техническом плане представлялась сложной.
Подъехал заведующий сектором ЦК КПСС Марьин. Цвирко хотел пожаловаться, что фермы ставить – большая работа, но Марьин прервал его, безнадёжно махнув рукой:
- Обрушились не только фермы машзала, но и шатер над реактором.
- Да ты что! – всплеснул руками поражённый Цвирко. - А грязь есть?
- Удивительно, но грязи нет, - Марьин тоже с опаской незаметно перекрестился. - И самое главное - реактор цел. Прекрасный реактор! Умница Доллежаль, такую машину сконструировал!
Задача усложнялась. Цвирко стал думать, как подступиться кранами к центральному залу.
Опытного, цепкого, делового, десятилетиями строившего заводы для других министерств, Михаила Степановича Цвирко недавно буквально силой посадили в кресло начальника Союзатомэнергостроя. Цвирко отчаянно сопротивлялся. Говорил, что атомных станций отродясь не знает, что дело ему чуждое и непонятное. Но ЦК и министр приказали, и он подчинился.
Поскольку устройства АЭС Цвирко не знал, то поначалу взялся за плановые показатели. Маленького роста, плотный, если не толстый, в далеком прошлом боксер с расплюснутым в боях носом, широкоскулый, лысый, с плотно сжатыми в боксёрской привычке челюстями, с чуть раскосыми умными голубыми глазами татарского богдыхана, Цвирко в течение года заставил отстающее объединение выполнять плановые задания.
Начальства Цвирко трепетно боялся, и не скрывал этого. И страх владел им постоянно. Если случался срыв какой-нибудь тематической задачи, он хватался за голову:
- Нас же убьют! Нас же убьют! Объяснений никто слушать не будет...
Но больше всего на свете он боялся радиации, поскольку ничего в ней не понимал.
К четырём часам в зал ожидания подъехали старший помощник Генпрокурора СССР Шадрин, министр энергетики и электрификации Майорец, референт Щербины Драч, заместитель министра здравоохранения Воробьев и другие члены комиссии, всего шестнадцать человек.
В салоне Як-40 уселись на расположенные друг против друга красные диваны. Майорец пояснил, что за компания собралась:
- В ВПО САЭ создана комиссия по расследованию причины аварии на четвертом блоке ЧАЭС. Председателем комиссии назначен Геннадий Александрович Шашарин, заместитель министра по атомной отрасли, атомщик-профессионал высокого класса. Он отдыхал в Ялте, должен присоединиться к нам в Киеве. Заместителем Шашарина назначен главный инженер ВПО САЭ Прушинский. Мы будем им помогать. Кроме того, мы – часть Правительственной комиссии по расследованию причин аварии, руководителем которой назначен Щербина.
Заведующий сектором атомной энергетики ЦК КПСС Владимир Васильевич Марьин надоедал всем своими радостями:
- Главное, что меня обрадовало - атомный реактор выдержал взрыв. Молодец академик Доллежаль! Отличный реактор разработал. Брюханов разбудил меня звонком в три часа ночи и сказал: "Страшная авария, но реактор цел. Подаем непрерывно охлаждающую воду..."
Марьин, по образованию и опыту работы инженер строитель электростанций, в вопросах эксплуатации атомных станций не разбирался. Человек прямой и ясно мыслящий, трудолюбивый, динамичный, работоспособный и интеллектуально развивающийся. Крупный, рыжеволосый, с громовым басом, сильно близорукий, сверкающий толстыми стеклами роговых очков. Но здоровьем слабый, его мучили частые спазмы сосудов головного мозга, дело доходило до потери сознания и вызова неотложки...
- Я думаю, Владимир Васильевич, - поддержал оптимистичные рассуждения коллеги Майорец, знавший хорошо только устройство трансформаторов, человек совершенно случайный в атомной энергетике, - мы долго в Припяти не засидимся...
Эту же мысль Майорец повторил через полтора часа в самолете АН-2, на котором члены Правительственной комиссии и присоединившийся к ним Шашарин вылетели из аэропорта "Жуляны" в Припять. Вместе с ними из Киева летел министр энергетики Украинской ССР Скляров. Услышав оптимистические рассуждения Майорца, он возразил патрону:
- Думаю, Анатолий Иванович, двумя днями не обойдёмся. В Припяти радиация...
- Брюханов же докладывал, что грязи нет! – всполошился Цвирко.
- Не пугайте нас, товарищ Скляров, - оборвал подчинённого Майорец. - Нам в кратчайшие сроки необходимо восстановить разрушенный энергоблок и включить его в энергосистему...
Приземлились на аэродромчике между Припятью и Чернобылем. Там уже ждали машины. Встречали комиссию генерал Бердов, секретарь горкома партии Гаманюк, председатель горисполкома Волошко и другие. Подъехал и Кизима на "уазике". Единственный из всего начальства – без водителя, рулил сам. Шашарин с Марьиным попросили Кизиму свозить их к аварийному блоку.
На шоссе всё чаще встречались автобусы и легковые машины. Началась самоэвакуация. Люди с семьями и радиоактивным барахлом, не дождавшись разрешения местных властей, покидали Припять.
Когда в поле зрения появился разрушенный блок, Марьин стал нервно кричать:
- Вот до чего дожили! Это, стало быть, и наша работа в этом ужасе, в одной куче с работой Брюханова и Фомина...
Вдоль дороги валялись куски дымящихся тепловыделяющих элементов.
- Сильно, видать, рвануло, вон аж куда забросило… - пробормотал Шашарин.
Машина проехала кордон оцепления и свернула на промплощадку.
Кизима подрулил к торцу четвертого блока, остановился рядом с завалом. Вышли из машины. Стояли без респираторов и защитной одежды, дозиметров ни у кого не было. Кругом валялись графит, обломки топлива. Москвичи не представляли масштабов опасности, а Брюханову и Фомину было не до гостей.
Над центральным залом висел огненный ореол. Выше струился тёмный дымок. Казалось, горит что-то на полу.
Марьин был вне себя от злости, матерился, в сердцах пнул графитовый блок. Москвичи еще не знали, что от графита "светит" две тысячи рентген в час, а от топлива - все двадцать тысяч...
Блестели на солнце сдвинутые с опор барабаны сепараторы, был хорошо виден полусмятый аварийный бак СУЗ. "Нет, не бак взорвался…" – удручённо подумал Шашарин.
Спёрло дыхание, жгло глаза, душил кашель, появилась какая-то внутренняя суетливость, неотчетливое желание драпануть куда-нибудь. И ещё одно общее чувство - стыд. Каждый из приехавших был откровенен в мыслях перед собой, каждый думал: неужели это мы привели к "этому"?
Кизима бесстрашно ходил по развалинам, разводил руками, сокрушённо качал головой, как хозяин, у которого несчастье случилось в собственном доме:
- Вот… Строишь, строишь, а теперь вот… _Ходи по разрушенным плодам труда своего. Несколько раз уже был здесь с утра, чтобы проверить, не мираж ли это? Нет, не мираж. Даже щипал себя! От размазни Брюханова ничего другого и не ждал. Такое должно было случиться рано или поздно.
Гости сели в машину, объехали вокруг станции, молча разглядывая картину хаоса, затем спустились в бункер. Там сидели Прушинский, Рязанцев и Фомин с Брюхановым. Брюханов заторможено смотрел вдаль. Но команды исполнял довольно оперативно и четко. У перевозбужденного Фомина, суетившегося перед гостями, воспаленные глаза сверкали безумием.
Около шести вечера члены комиссии и местное руководство собрались в кабинете первого секретаря горкома на совещание.
- Положение тяжелое, но контролируемое, - глядя вниз и чуть в сторону, словно рассказывая о совершённой провинности, начал докладывать Геннадий Александрович Шашарин, заместитель министра энергетики и электрификации СССР. - В реактор подается охлаждающая вода. В ближайшее время в реактор начнут лить раствор борной кислоты, который прекратит горение. Возможно, не вся вода попадает в реактор, порвана часть трубопроводов. Возможно, реактор частично поврежден. Для уточнения ситуации Фомин, Прушинский и специалисты-физики из Института атомной энергии… - Шашарин запнулся, подбирая слово, которым можно определить деятельность названных товарищей, - продолжают собирать информацию, осматривают место аварии. Ждем их возвращения и доклада с минуты на минуту...
Шашарин видел графит на земле, куски топлива, но признать, что реактор разрушен, не хватало сил. Во всяком случае, вот так сразу. Душа, сознание требовали плавного внутреннего перехода к постижению катастрофической реальности.
- Здесь нужна коллективная оценка. И... Похоже, вокруг четвертого блока высокая радиоактивность...
- Анатолий Иванович! - громовым басом перебил натужно-неторопливую речь Шашарина Марьин. - Мы только что были с Геннадием Александровичем возле четвертого блока. Страшная картина! Дико подумать, до чего дожили! Пахнет гарью, кругом валяется графит. Я даже пнул ногой графитовый блок, чтобы удостовериться, что он всамделишный. Всамделишный! Откуда графит? Откуда столько графита?
- Я тоже думаю об этом, - сказал Шашарин. - Может быть, частично выбросило из реактора... Частично...
- Брюханов?! - обратился министр к директору АЭС. - Вы докладывали, что радиационная обстановка нормальная. Что это за графит?
Брюханов, пудрено-бледный, с красными распухшими веками, вяло встал. Как обычно, долго молчал. Он всегда долго молчал и думал, перед тем как сказать что-либо. А теперь у него было о чём думать.
- Трудно даже представить... - сказал глухим голосом. - Я подумал вначале, что это графит, который мы получили для пятого энергоблока, но тот на месте... Не исключён в таком случае выброс из реактора... Частичный... Но тогда...
Брюханов замолчал, не решаясь закончить страшной мысли. Но все его поняли. И молчали. Ответственным за катастрофу хотелось как можно дальше отодвинуть нелегкий момент признания. Хотелось, чтобы злая весть сама собою материализовалась, чтобы вина незаметно размазалась на всех и поровну. Время шло, с признанием тянули, а ведь каждая минута была дорога. Минуту за минутой население города облучалось. Каждому из присутствующих в этом зале истерично билось в черепные коробки слово "эвакуация", но...
- Похоже, вокруг блока везде высокая радиоактивность, - снова подчеркнул Шашарин. - Замерить точно не удается. Нет радиометров с нужным диапазоном. У имеющихся шкала на тысячу микрорентген в секунду, то есть на три и шесть десятых рентгена в час, повсеместно зашкаливает. Предполагаем, что фон очень высокий. Был, правда, один радиометр, но его похоронило в завале...
- Безобразие! - буркнул Майорец. – На всю станцию один радиометр… Заваленный! Почему на станции нет нужных приборов?
- Произошла непроектная авария. Случилось немыслимое... Мы запросили помощь гражданской обороны и химвойск страны. Скоро должны прибыть...
- Что же произошло? - раздражался Майорец. - В чём причина?
- Пока неясно, - вздохнул Шашарин.
- Надо срочно остановить реактор! – сердито указал пальцем в стену Майорец. - Почему он у вас работает?
- Реактор заглушен, Анатолий Иванович. Более того, реактор находится в "йодной яме", то есть глубоко отравлен...
- Анатолий Иванович, - бодро вклинился Гаманюк, первый секретарь Припятского горкома партии. Он счёл, что пора в обсуждение внести оптимистическую струю. Не все, мол, в панике. Ответственные товарищи предпринимают и не допускают. - Несмотря на сложную и даже тяжелую ситуацию на аварийном блоке, обстановка в городе деловая и спокойная. Никакой паники и беспорядков. Обычная нормальная жизнь субботнего дня. Дети играют на улицах, проходят спортивные соревнования, идут занятия в школах. Даже свадьбы справляют. Сегодня вот справили шестнадцать комсомольско-молодежных свадеб. Кривотолки и разглагольствования пресекаем. На аварийном блоке есть пострадавшие. Двое эксплуатационников погибли. Двенадцать человек доставлены в медсанчасть в тяжелом состоянии. Ещё сорок человек менее тяжелые. Пострадавшие продолжают поступать. Директор АЭС Брюханов ежечасно дает сводки в Киев и нам, что радиационная обстановка в пределах нормы, так что ждем указаний высокой комиссии...
Затем докладывал Геннадий Васильевич Бердов - высокий, седовласый, спокойный генерал-майор МВД, заместитель министра внутренних дел УССР. Он прибыл в пять утра в новом мундире при золотых погонах, с мозаикой орденских планок на груди. На выброс мундир. Все утренние часы генерал провёл рядом с АЭС, поэтому и мундир его, и седые волосы были страшно грязными, радиоактивными, впрочем, как и у всех. И все боязливо отгоняли страшные мысли о радиоактивности. Приборов дозконтроля и защитных средств никому не выдавали. Ведь Брюханов докладывал, что радиационная обстановка нормальная.
- Анатолий Иванович, - докладывал генерал Бердов. - В пять утра я был в районе аварийного энергоблока. Наряды милиции перекрыли все дороги к АЭС и посёлку. Милицейские наряды закрыли подступы к местам рыбалки на водохранилище пруда-охладителя.
Генерал Бердов догадывался об опасности, но не представлял, насколько она ужасна на самом деле. Его милиционеры без средств индивидуальной защиты все до одного переоблучились.
- В Припятском отделении милиции сформирован и действует оперативный штаб. Уже прибыли более тысячи сотрудников МВД из соседних районов. Задействованы усиленные наряды транспортной милиции на железнодорожной станции Янов. Здесь к моменту взрыва находились составы с ценнейшим оборудованием, по расписанию приходили и приходят пассажирские поезда. Локомотивные бригады и пассажиры ничего о случившемся не знают. Сейчас лето, открыты окна вагонов. Железная дорога проходит в пятистах метрах от аварийного блока. Надо закрывать движение поездов...
Из всех собравшихся государственных мужей только генерал правильно оценил обстановку, хотя не владел специальными знаниями в атомной области.
- Проведена большая работа в автохозяйствах Киева. На случай эвакуации населения тысяча сто автобусов подогнаны к Чернобылю и ждут указаний Правительственной комиссии...
- Что вы мне все про эвакуацию рассказываете?! - взорвался министр Майорец. - Паники захотели? Надо остановить реактор, и всё прекратится. Радиация придет в норму. Что с реактором, товарищ Шашарин?
- Реактор в "йодной яме", Анатолий Иванович, - повторил Шашарин. - Операторы, по данным Фомина и Брюханова, заглушили его...
- А где операторы? С ними можно поговорить? - сердился министр.
- Операторы в медсанчасти, Анатолий Иванович... В очень тяжелом состоянии...
- Я предлагал эвакуацию еще рано утром, - глухо сказал Брюханов. - Запрашивал Москву, товарища Драча. Но мне сказали, до приезда Щербины ничего не предпринимать. И не допускать паники...
- Кто осматривал реактор? - спросил Майорец. - В каком он сейчас состоянии?
- Осмотр реактора с вертолета производили Прушинский и представитель главного конструктора аппарата Полушкин. Сделаны снимки. Товарищи вот-вот должны подойти...
- Что скажет гражданская оборона? - спросил Майорец.
Встал начальник штаба гражданской обороны АЭС Воробьев.
- Имеющийся у меня прибор фиксирует высокие радиационные поля. На диапазоне двести пятьдесят рентген зашкал в районах завала, машинного зала, центрального зала и в других местах вокруг блока и внутри. Нужна срочная эвакуация, Анатолий Иванович, - заключил Воробьев.
- Не усугубляй, - шикнул на подчиненного Брюханов.
Встал представитель Минздрава СССР Туровский.
- Анатолий Иванович, необходима срочная эвакуация. То, что мы увидели в медсанчасти... Я имею в виду больных... Они в тяжелом состоянии. Полученные дозы, по первым оценкам, в три-пять раз превышают летальные. Этот буро-коричневый ядерный загар... Бесспорна диффузия радиоактивности на большие расстояния от энергоблока...
- А если вы ошибаетесь? - недовольно спросил Майорец. Всегда приглаженный и заторможенный, сегодня он терял над собой контроль. - Разберемся в обстановке и примем правильное решение. Но я против эвакуации. Опасность явно преувеличена... Давайте-то перекурим это дело, товарищи.
Объявили перерыв. Министр и Шашарин вышли в коридор покурить.
Прушинский, Полушкин, Марьин и зампред Госатомэнергонадзора членкорр АН СССР Сидоренко облетели на вертолете разрушенный четвертый блок.
Картина удручающая. Будто изнутри разворочена плоская крыша машинного зала, торчит искореженная арматура, какие-то порванные металлические решетки, черные обгорелости. Поблескивают на солнце застывшие потоки битума, в горячем болоте которого ночью пожарные вязли по колено. На уцелевших участках крыши длинные, беспорядочно переплетенные друг с другом рукава и бухты пожарных шлангов.
На месте реактора ярко-красным и светло-желтым светилось пятно. На светлом пятне выделялись квадраты ячеек реактора, и это при ярком солнечном свете. Значит, температура там за тысячу градусов. Круглое "око" реакторной шахты будто прищурено. Огромное металлическое "веко" верхней биозащиты развернуто и раскалено до ярковишневого цвета. Из "прищура" вырывается пламя и дым. Будто зреет и вот-вот лопнет гигантский ячмень.
- Зависните прямо над реактором, - прокричал пилоту Прушинский. - Так! Стоп! Снимайте!
Фотограф сделал несколько снимков.
Рухнувшие стены образовали завал. В развалины превратились и верхние этажи корпуса, примыкающего к зданию реактора. На площадку вокруг блока, на кровли ближайших построек выброшены взрывом конструкции активной зоны, графитовые блоки и части урановых сборок.
Вместо центрального зала сплошные развалины, обрушены мостовой кран и разгрузочно-загрузочная машина. На крыше блока вспомогательных систем реакторного отделения валяются погнутые балки, светлые осколки панелей стен и перекрытий, рыжие от коррозии, покореженные топливные сборки. Яркими зигзагами сверкают на солнце нержавеющие трубы. Завал из изуродованных трубопроводов, битых армированных конструкций и оборудования поднимался наклонно от земли до квадратной венттрубы, выступавшей из крыши ВСРО. Радиус основания завала около ста метров.
Именно здесь, под этим завалом, похоронен Валерий Ходемчук. Именно здесь, поглощая смертельную дозу радиации, начальник смены реакторного цеха Валерий Иванович Перевозченко искал своего подчиненного, карабкался в темноте по развалинам, где и днём пробраться большая проблема.
Невообразимая разруха. Сердце сжималось до боли, а глаза, жадно смотревшие на погром, со стыдливостью отталкивались от смрадной картины разрушения.
Складывалось впечатление, что помещение главных циркуляционных насосов разрушено взрывом изнутри. Но сколько же было взрывов?! В завале, что поднимался от земли до пола бывшего сепараторного помещения, видны толстые длинные трубы, похоже, коллекторы, один почти на земле, второй - значительно выше. Примерно на отметке плюс двадцать четыре коллектор упирается концом в длинную трубу опускного трубопровода. Стало быть, взрывом трубопровод выбросило из шахты прочноплотного бокса. На полу, если эти бесформенные нагромождения можно назвать полом, на отметке плюс тридцать два весело поблёскивают сдвинутые с опор стотридцатитонные барабаны-сепараторы, восемь штук сильно погнутых трубопроводов обвязки, навал всякого хлама, свисают консолями куски бетонных панелей перекрытий и стен. Стены сепараторного помещения снесены полностью, за исключением огрызка со стороны центрального зала. Между этим огрызком и завалом - зияющий чернотой прямоугольный провал. Это проём в помещение верхних коммуникаций реактора. Похоже, часть оборудования и трубопроводов "выдуло" оттуда. Значит, и там был взрыв...
Торцевая стена реакторного зала уцелела до основания аварийного бака СУЗ. Именно в этом баке, по докладу Брюханова, произошёл взрыв гремучей смеси, разрушивший центральный зал. Ну, а как же тогда помещения главных циркнасосов, барабанов сепараторов, прочноплотный бокс? Что разрушило их?.. Нет! Доклад Брюханова ошибочен, если не лжив...
На голубом от солнца асфальте и на крыше видны антрацитовые куски графита и целые пакеты графитовых блоков. Графита очень много, черно от графита... Чёрные россыпи графитовой кладки реактора. Раз графит на земле, значит...
Перед вылетом все были уверены, что реактор цел и охлаждается водой. Теперь руководители поняли, что произошло НЕСЧАСТЬЕ, о котором никто не мог и помыслить.
Не хотелось сознаваться в очевидной теперь мысли, что реактор разрушен. Ведь за этим признанием сразу встает огромная ответственность перед людьми. Перед миллионами людей. Перед всей планетой Земля.
Поэтому лучше просто смотреть. Не думая, впитывать в себя кошмар смердящего радиацией мёртвого атомного монстра...
Вертолёт висел над разрушенным блоком в восходящем потоке радиоактивности. Грохотал мотор, посвистывали вращающиеся лопасти, но никто не слышал ни грохота, ни свиста. Все молча смотрели вниз.
- Непонятен механизм разрушения станции, - сквозь грохот вертолётного двигателя прокричал Прушинский на ухо Полушкину. - Графит не мог оказаться на крыше. Такое впечатление, что под реактор заложили несколько тонн взрывчатки и взрывом подбросили реактор вверх… А под крышей он уже сам взорвался…
У торцевой стены машзала брошены сильно радиоактивные красные коробочки пожарных машин.
Справа раскинулось водохранилище пруда охладителя. На золотых песчаных берегах детскими сандаликами лежат лодки и катера...
Открыв дверь, смотрели вниз. Вертолет находился в восходящем потоке радиоактивного выброса. Все на вертолете без респираторов. Внизу черный прямоугольник бассейна выдержки отработавшего топлива. Воды в нём не видно...
"Топливо в бассейне расплавится", - подумал Прушинский.
- Десять бэр, - сказал пилот, глянув на дозиметр. - Сегодня еще не раз придется...
- Отход! - приказал Прушинский.
Вертолет взял курс на Припять.
- Да, ребятки, это конец... - задумчиво сказал представитель главного конструктора Константин Полушкин.
А в ушах у Прушинского звучал ночной голос Брюханова, оптимистично докладывавшего о ЧП:
- Взорвался бак аварийной воды СУЗ. Реактор цел. Подаем воду...
"Так цел или не цел реактор?" – мучил себя Прушинский.
Верить в очевидное не хотелось. Картина разрушения реактора явная… Но, может быть он всё же ошибается! А вдруг ошибается! Бывают же невероятные случаи, когда и в очевидных обстоятельствах люди ошибаются!
Прушинский и Полушкин, вернувшись из облёта аварийного блока, вошли в здание горкома.
В коридоре курили Шашарин и Майорец.
- Вот, кстати, Прушинский и Полушкин! – обрадовался Шашарин.
- Доложите, что увидели с вертолета, - распорядился Майорец.
Сильно затягиваясь, в клубах дыма, и без того щупленький и казавшийся на заседаниях коллегий каким-то игрушечным по сравнению с тяжеловесами типа замминистра Семенова, Шашарин сейчас еще больше осунулся, побледнел. Обычно приглаженные каштановые волосы торчали перьями во все стороны. Бледно-голубые глаза за огромными стеклами модных очков смотрели затравленно, не мигая. Все были в это время затравленные и растрёпанные. Пожалуй, кроме аккуратного Майорца с ровненьким розово-картинным пробором, с ничего не выражающим круглым лицом. А, может, с непонимающим.
- Анатолий Иванович! - бодро начал Прушинский. - Мы вот с Константином Константиновичем Полушкиным осмотрели аварийный блок с воздуха. С высоты двухсот пятидесяти метров. Блок разрушен...
Бодрый голос Прушинского вдруг резко ослаб.
- То есть разрушена главным образом монолитная часть реакторного отделения: помещения главных циркуляционных насосов, барабан-сепараторные, центральный зал. Верхняя биозащита реактора раскалена до ярко-вишневого цвета и лежит наклонно на шахте реактора. Видны обрывки коммуникаций контроля целостности технологических каналов и охлаждения СУЗ. На крыше блока "В", машзала, деаэраторной этажерки, на асфальте вокруг блока и окружающей территории разбросаны графит и обломки топливных сборок. Можно предположить, что реактор разрушен. Охлаждение не эффективно... - закончил сообщение Прушинский обескуражено, словно вымаливая у коллег помощи. Так извещают друзей о только что случившемся несчастье.
- Аппарату крышка, - тихо подтвердил Полушкин.
- Что вы предлагаете? – сердито спросил Майорец.
- А чёрт его знает, - глубоко вздохнул Прушинский. - Сразу не сообразишь. В реакторе горит графит. Надо тушить. Это перво-наперво... А как, чем... Надо думать...
- Ну, пойдёмте думать…
Майорец раздражённо швырнул окурок в угол и, насупившись, зашагал в кабинет.
Правительственная комиссия продолжила работу.
Когда речь коснулась восстановительных работ, представитель Генпроектанта с места выкрикнул:
- Надо не восстанавливать, а захоранивать!
- Не разводите дискуссии, товарищ Конвиз! - прервал его Майорец. - Приступайте к работе и в течение часа ответственные товарищи пусть подготовят материалы для доклада Щербине. Он через час-два должен подъехать...
Примерно к семи вечера кончились все запасы воды на АЭС. Насосы, с таким трудом запущенные переоблучившимися электриками, остановились. Вся вода попала не в реактор, а на низовые отметки, затопив электропомещения всех блоков. Радиоактивность стремительно росла, раскаленное жерло реактора изрыгало миллионы кюри радиоактивных изотопов. Плутоний, америций, кюрий - вся таблица Менделеева - насыщали организмы работающих на АЭС людей и жителей Припяти.
Сразу после совещания, Шашарин, Марьин, начальник УС ЧАЭС Кизима, помощник заместителя Председателя Совмина УССР Тимашок снова поехали на осмотр станции снаружи. Объехали вокруг ограды АЭС, несколько раз выходили из машины, не зная радиационной обстановки - радиометров не было. Над реактором вился дымок, в районе верхней плиты реактора светилась раскаленная багровая полоса. По всей территории разбросаны куски графита.
Отрицать, что реактор разрушен, было бессмысленно.
Около девяти вечера прибыл заместитель Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина. Вместе с ним приехал академик Легасов.
Невысокого роста, щупленький, чуть бледнее обычного, с плотно сжатым, уже старческим ртом и властными тяжелыми складками худых щек, Щербина был спокоен, сосредоточен, даже апатичен. О радиации не спрашивал. Не понимал ещё, что кругом - и на улице, и в помещении - воздух насыщен радиоактивностью, которой абсолютно всё равно, кого облучать - Щербину или простых смертных. А смертных за окном кабинета сорок восемь тысяч со стариками, женщинами и детьми.
Колоссальная, мало контролируемая власть, вложенная в этого сухонького человечка, давала ему ощущение неограниченного могущества. Лишь он, как Господь Бог, решал, кого ему карать, кого миловать. Лишь он мог решать - быть или не быть эвакуации, считать или не считать происшедшее ядерной катастрофой.
Но на фоне внешнего спокойствия внутри Щербины зрела буря. Потом, когда он кое-что поймет и наметит планы, разразится злая буря торопливости и нетерпения:
- Скорей, скорей! Давай, давай!
Вошёл Шашарин, доложил ситуацию.
- Надо немедленно эвакуировать город, - закончил с тяжёлым вздохом.
Так, наверное, в Отечественную войну принимали решение о сдаче города врагу.
- Это может вызвать панику. А паника страшнее радиации, - сдержанно проговорил Щербина.
На десять часов назначили новое совещание комиссии, уже в полном составе.
Первым докладывал Майорец.
- По итогам деятельности рабочих комиссий мы вынуждены признать, что четвёртый блок и реактор разрушены.
Вкратце изложил мероприятия по захоронению блока.
- В разрушенное взрывом тело блока потребуется уложить более двухсот тысяч кубометров бетона. Видимо, надо делать металлические короба, обкладывать ими блок и уже их бетонировать. Непонятно, что делать с реактором. Он раскален. Надо думать об эвакуации. Но я колеблюсь. Если потушить реактор, радиоактивность должна уменьшиться или исчезнуть...
- Не торопитесь с эвакуацией, - спокойно, но было видно, это деланное спокойствие, сказал Щербина. Его распирала бессильная ярость.
Ах, как ему хотелось, чтобы не было эвакуации! Ведь так всё хорошо началось у Майорца в новом министерстве. И коэффициент установленной мощности повысили, и частота в энергосистемах стабилизировалась... И вот тебе...
После Майорца выступали Шашарин, Прушинский, генерал Бердов, Гаманюк, Воробьев, командующий химвойск генерал-полковник Пикалов, от проектировщиков Куклин и Конвиз, от дирекции АЭС - Фомин и Брюханов.
Выслушав всех, Щербина пригласил присутствующих к коллективному размышлению.
- Думайте, товарищи, предлагайте. Сейчас нужен мозговой штурм. Не поверю, чтобы нельзя было погасить какой-то реактор. Газовые скважины гасили, а там - огненная буря! Но гасили же!
И начался мозговой штурм. Каждый говорил, что в голову взбредет. Но любая ерунда, околесица, ересь могла натолкнуть на дельную мысль. Чего только не предлагалось: поднять на вертолете огромный бак с водой и бросить его на реактор, сделать атомного "троянского коня" в виде огромного полого бетонного куба. Затолкать туда людей и двинуть этот куб на реактор, а уж, подобравшись близко, забросить этот самый реактор чем-нибудь...
Кто-то дельно спросил:
- Как эту железобетонную махину двигать? Колеса нужны и мотор.
Идею отвергли.
- У пруда-охладителя смонтирована морская установка пожаротушения. Она способна "стрелять" водой с расходом сто двадцать литров в секунду на высоту до ста метров, то есть, непосредственно в очаг пожара…
Использовать водяную пушку для охлаждения реактора не решились, опасаясь дополнительных выбросов радиоактивных продуктов в атмосферу и разрушения раскаленных металлоконструкций реактора.
Аналогичную мысль высказал и Щербина. Он предложил нагнать в подводящий канал, что рядом с блоком, водомётные пожарные катера и оттуда залить водой горящий реактор. Физики объяснили, что ядерный огонь водой не загасишь, активность попрет сильнее. Пар с топливом накроет всё кругом. Идея катеров отпала.
Наконец кто-то вспомнил, что огонь, в том числе и ядерный, безвредно гасить песком. По телефону проконсультировались с Москвой, получили подтверждение правильности идеи.
И тут стало ясно, что без авиации не обойтись. Срочно запросили из Киева вертолетчиков.
Идею тушения реактора песком утвердили, как окончательную. Правительственная комиссия продолжила работу. Перешли к вопросу об эвакуации.
- Необходима срочная эвакуация! - горячо доказывал заместитель министра здравоохранения Воробьев. - В воздухе плутоний, цезий, стронций... Состояние пострадавших в медсанчасти говорит об очень высоких радиационных полях. Щитовидки людей нашпигованы радиоактивным йодом. Профилактику йодистым калием никто не делает... Поразительно!..
Щербина прервал его:
- Эвакуируем город завтра утром. Всю тысячу сто автобусов подтянуть ночью на шоссе между Чернобылем и Припятью. Вас, генерал Бердов, прошу выставить посты к каждому дому. Никого не выпускать на улицу. Гражданской обороне утром объявить по радио необходимые сведения населению. А также уточненное время эвакуации. Разнести по квартирам таблетки йодистого калия. Привлеките для этой цели комсомольцев... А сейчас мы с Шашариным и Легасовым полетим к реактору. Ночью виднее...
Щербина, Шашарин и Легасов на вертолете гражданской обороны поднялись в ночное радиоактивное небо Припяти и зависли над аварийным блоком.
Щербина в бинокль рассматривал раскаленный до ярко-желтого цвета реактор. На золотом фоне хорошо просматривались темноватый дым и языки пламени. В расщелинах справа и слева, в недрах разрушенной активной зоны мерцала звездная голубизна. Казалось, кто-то всемогущий накачивал огромные невидимые меха, раздувал гигантский, двадцатиметрового диаметра, ядерный горн.
Щербина с уважением смотрел на огненное атомное чудище, несомненно обладавшее большей, чем он, зампред Совмина СССР, властью. Настолько огромной, что та власть перечеркнула судьбы многих больших начальников. Даже его, Щербину, способна освободить от должности. Серьезный противник...
- Ишь, как разгорелся! – недовольно проворчал Щербина. - И сколько же в этот кратер, - букву "е" в слове "кратер" он произносил очень мягко, - надо песку кинуть?
- Думаю, три-четыре тысячи тонн песка надо бросить... - ответил Шашарин.
- Вертолетчикам придется поработать, - сказал Щербина. - Какая активность на этой высоте?
- Триста рентген в час... Но когда в реактор полетит груз, поднимется ядерная пыль и активность резко возрастет. А "бомбить" придется с малой высоты...
Вертолет сошел с кратера.
Щербина оставался спокоен. Но это спокойствие объяснялось не только выдержкой зампреда, но и его неосведомленностью в атомных вопросах. Уже через несколько часов, когда будут приняты первые решения, он станет кричать на подчиненных во всю силу легких, торопить, обвинять в медлительности и некомпетентности.
Поздно вечером к председателю Припятского горисполкома Владимиру Павловичу Волошко пришёл родственник.
- Извини, Володя… Я понимаю, что ты устал… Но расскажи, ради Бога, что творится у нас в городе, какая обстановка на станции. Опасность есть? Сам Брюханов что говорит?
- Брюханов каждый час отправлял в Киев донесения о радиационной обстановке, и в них значилось, что ситуация нормальная. Информация Брюханова, мягко выражаясь, неверна.
Волошко откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза. У него жутко болела шея, болела голова. Так обычно бывало при резкой смене погоды – он был человеком метеочувствительным. Похоже, смена радиационного фона тоже влияет на его самочувствие.
- Я разговаривал с начальником смены Рогожкиным… Брюханов, как ответственный за гражданскую оборону на станции, взял на себя все функции управления по ликвидации аварии… А сам весь день невменяемый. Какой-то на вид полоумный, потерявший себя. Сам работать не может, а другим не даёт.
Владимир Павлович покрутил головой, разминая шею, растёр ладонью загривок.
- Фомин, тот вообще в перерывах между отдачей распоряжений плачет и скулит. Куда делись нахальство, злость, самоуверенность. Оба более-менее пришли в себя только к вечеру. К приезду Щербины.
Волошко тяжело вздохнул, укоризненно покачал головой. И добавил с возмущением:
- Послали на полторы тыщи рентген, на смерть, Толю Ситникова, отличного физика. И его же не послушали, когда он доложил, что реактор разрушен...
Из пяти с половиной тысяч человек эксплуатационного персонала - четыре тысячи исчезли в первый же день в неизвестном направлении...
=2=
Анатолию Васильевичу Антонову, начальнику сектора Киевского филиала ВНИИ пожарной охраны МВД СССР, утром 26 апреля позвонил начальник противопожарной охраны полковник Зозуля и попросил не отлучаться из дома. К обеду полковник перезвонил еще раз и сообщил, что произошла авария на Чернобыльской АЭС, велел собираться.
Приехал "уазик". По дороге забрали из дома подполковника Волошаненко и помчались в Припять. По дороге вспоминали школьные, университетские, профессиональные знания об атомной энергетике, об устройствах и принципах работы атомных электростанций, об альфа-, бета- и гамма-частицах, об опасности, связанной с облучением. На пустынной дороге встретили два "Икаруса" с людьми в больничных одеждах и машиной сопровождения. Стало ясно - автобусы едут в Киев, везут раненых или облучённых. Значит авария серьезная.
С сумерками машин стало встречаться больше. И вот автобусы и частные машины потянулись бесконечной чередой. Машины забиты людьми, как в часы "пик"... Эвакуация?
Самоэвакуацня. Люди по собственной инициативе покидали радиоактивный город.
На АЭС прибыли к полуночи. Зарево над корпусом. Безлюдно.
Куда ехать? Догнали "скорую", представились, спросили, как проехать в дирекцию, какой уровень радиации, какая обстановка? Водитель рассказал о случившемся спокойно и трезво, без бравады и паники. Но об уровнях радиации мог только предполагать по тому, как сильно облучались ликвидаторы аварии.
Заехали в здание управления.
Никто не потребовал пропуска – у входа охраны не было.
В вестибюле корпуса группками стояли какие-то люди. Курили, смеялись, что-то обсуждали. По лестнице из карельского мрамора поднялись на второй этаж, где до аварии располагались кабинеты руководства станции. Ступеньки расколоты, везде намусорено.
В вестибюле второго этажа за стеклом алели в золотом обрамлении знамена. Знамен много - витрина занимала добрую половину вестибюля.
Вдоль стен и в углу вестибюля на листах картона, на телогрейках спали люди.
Двери в кабинеты распахнуты, кое-где их вообще не было. Во всех комнатах картина одинаковая: беспорядок, сброшенные на пол папки, журналы, всевозможный хлам. И везде спали люди: на столах, на стульях, у окон.
Никто из бодрствующих не знал, к кому пожарным обратиться, чем заниматься.
Заехали в пожарную часть, ту самую, из которой выехали на ликвидацию аварии первые расчёты. Пусто. Наверное, из-за высокой радиации её перевели в другое место.
В одной из отдалённых пожарных частей нашли, наконец, пожарное начальство. Доложили заместителю начальника ГУПО о своем прибытии.
Ночь провели в гостинице за спецлитературой, изучением реагентов и компонентов, эффективных в данных условиях.
Потом Антонов узнал, что активность в помещении, где они находились, достигала трех рентген в сутки, если не выходить на улицу, а снаружи - до двадцати четырёх рентген в сутки. Плюс накапливание радиоактивного йода в щитовидной железе. К середине двадцать седьмого апреля излучение от щитовидной железы у многих достигало пятидесяти рентген в час.
Суммарная доза, полученная каждым жителем Припяти и членом Правительственной комиссии к полудню двадцать седьмого апреля, составила около сорока-пятидесяти рад в среднем. То есть, вдвое больше предельно допустимого.
К половине четвёртого ночи Антонова валила с ног дикая, как потом выяснилось, ядерная усталость, и он решил немного соснуть.
Проснулся в половине седьмого, вышел на балкон покурить. С соседнего балкона Щербина разглядывал в подзорную трубу разрушенный четвертый энергоблок.
Днем двадцать седьмого апреля в городе развернули ежечасную дозиметрическую разведку. Брали мазки с асфальта, пробы воздуха, пыли с обочин дорог. Анализ показывал, что пятьдесят процентов радиоактивных осколков приходилось на йод. Активность вплотную к поверхности асфальта достигала пятидесяти рентген в час. На расстоянии двух метров от земли - примерно один рентген в час. Поэтому в первую очередь от радиации погибали ондатры, кроты, голуби и воробьи, обитавшие у поверхности земли.
Питались члены Правительственной комиссии без предосторожностей в ресторане гостиницы "Припять".
К вечеру двадцать седьмого апреля все повара сбежали. Вода из кранов перестала идти. Руки помыть негде. Принесли в картонных коробках хлеб кусками, в другой коробке - огурцы, в третьей - консервы, еще что-то. Цвирко брезгливо брал хлеб, откусывал, а ту часть, что держал рукой, выбрасывал. Потом понял, что зря брезговал. Ведь тот кусок, который он проглатывал, был такой же радиоактивный, как и тот, что держал рукой. Всё было страшно грязным... Радиоактивно грязным.
Всем еды хватило, кроме Майорца, Щербины и Марьина. Они, видно, как обычно ждали, что им принесут. Но никому до начальства дела не было, у всех масса своих проблем и забот. А когда руководители поняли, что о питании им придётся заботиться самим, пайки уже расхватали. "Рядовые" члены комиссии втихаря посмеивались над руководителями.
К середине двадцать седьмого апреля у членов Правительственной комиссии от сухости першило в горле, зудела кожа, мучили кашель и головная боль, одолевала сильная ядерная усталость. О том, что надо принимать йодистый калий, вспомнили только двадцать восьмого числа.
Использованы материалы произведений: А. Головань, Ю. Щербак, А. Ярошинская, В. Легасов, В. Губарев, Б. Горбачёв, Г. Медведев, Н. Попов, С. Тиктин, С. Алексиевич, С. Беляков, П.Шестаков, С. Мирный, А. Эсаулов