Сидоров лежал на скрипучей больничной койке и смотрел в потолок. По потолку ползла жирная муха. Вот она забралась на гудящий плафон лампы дневного света и, переместив тяжесть тела на задние лапки, стала умываться передними. В такие мгновения муху обычно настигала смерть от мухобойки. Но сейчас Сидоров просто созерцал:
«Что за жизнь у мух? Рождаются из личинок, растут, спариваются, назойливо жужжат, лезут повсюду. Наконец, оставив засид везде, где можно, исчезают. Куда, интересно, они деваются, эти мухи?.. О чем это я? Вот глупец! О вечности надо думать после таких потрясений, а не о мухах. Так ведь и то сказать – тоже Божье создание… Проблем у них нет, и вечные вопросы перед ними не стоят».
«Быть иль не быть?!» Сидоров припомнил: университетский приятель Серёга Стрельников говорил, что это главный философский вопрос, на который всё ещё отвечает человечество. Правда, он его перефразировал: «Быть или казаться?»
«Быть… Казаться… Чушь собачья. Причём тут собачья? Мушиная тогда уж… Скорее бы встать. Все бока отлежал… Встать! Страшно пошевелиться, а ты – встать. Ну, встанешь, и что? Опять туда – в этот равнодушный мир? Может, лучше бы уже не вытаскивали…»
Сидорову вспомнился анекдот, как двое мужиков собрались выпить у ворот рая. Ждут третьего. Вот и третий. «Давай к нам!» Подошёл, налили. Только собрались выпить – третий исчез. И так несколько раз. При очередном появлении спрашивают у него: «Куда ты всё бегаешь?» «А! Реаниматологи замучили!..»
«Вот и я едва не сбежал, – думает Сидоров и пытается вспомнить, что он видел. Летел ли через серебристую трубу, падал ли куда-то, ослеплял ли его свет? – Нет, ничего не видел. Не помню. Боль помню. Как будто стальной ёж взорвался в груди. И не один. Много стальных ежей, откуда ни возьмись, возникли и разлетелись на мельчайшие осколки – в голове, в подреберье. До чего же ты себя довёл, дорогуша! Неужели не жаль хотя бы собственных усилий, потраченных на карабканье по лестнице жизни?! Хотя какие карабканья… Ты ещё скажи – по отвесному склону… Тоже мне, альпинист… Да ещё этот капитан помог. Ревнивец чёртов. Проглядел жену, а теперь я у него оказался виноватым. Вон как постарался. Чуть на тот свет не отправил».
Сидоров повернул голову в сторону окна: а всё-таки как бы встать? Весна же на улице, время самое-самое, когда жить хочется.
– Сестричка! А можно мне к окну?
– Угадали, Олег Степанович! Как раз сегодня доктор вам разрешил подняться.
Сидорову помогли сесть, под ноги пододвинули казённые кожаные тапки. Сестричка набросила ему на плечи халат и повела к окну. Ноги дрожали, подкашивались. Подташнивало, кружилась голова. Но Сидоров добрёл до окна и ухватился за ручку. Глаза резануло от яркого золотистого света и синевы неба. За окном торопливо стучала по жести карниза капель.
– Откройте, пожалуйста, окно, прошу вас! Ненадолго. Пожалуйста…
Сидоров почувствовал, что омыт свежим воздухом, как в купели. Что-то происходило в нём. Рождались робкие, но идущие от самого трепещущего сердца обещания. Он знал, что теперь, если только… то всё будет по-другому. И каждый миг, каждый час, каждый день наполнятся радостью. Пусть ему остался год или два… пусть даже месяц. Но теперь он проживёт его иначе. Вот – мир! Вот – настоящая жизнь!
Вдруг внизу, во дворе больницы он заметил маленькую женскую фигурку в смутно знакомом пальтишке. Да, он не раз видел его… как будто в прошлой жизни. Женщина пыталась разглядеть кого-то. Прикрывала рукой глаза, чтобы не так слепило солнце. Не то увидев, не то почувствовав там, высоко, в открытом окне, человека, ради которого она сюда пришла, замахала рукой, приподнимаясь на цыпочки, словно собираясь взлететь.
Олег Степанович смотрел на неё, и у него не было сил, чтобы махнуть в ответ. Вот оно, ради чего и стоит жить. Сколько лет потеряно!
«Чем я жил?! Какой трухой наполнял свою душу! Чем заполнял дни!»
По щекам Сидорова текли слёзы. Он старался не вздрагивать, хотя рыдания сотрясали его тело. Однако сестричка заметила:
— Что с вами? Вам плохо? В постель! Немедленно! Пойдёмте!
Сидоров обнял сестричку, как обнимают после долгой разлуки самого дорогого человека.
— Всё хорошо, милая, всё хорошо. Теперь всё будет хорошо.
Уложив больного, сестричка вернулась к окну, выглянула. Увидела внизу женщину и помахала ей рукой.
«И, правда, у этого пациента, кажется, всё сладится. Дай-то Бог…»