Наверное, так нужно, раз так больно прощаться с любимой девушкой. Прощание навсегда — это, когда умерла она или умер ты — больно, конечно, но не так, как если она останется рядом: жива-здорова, весела и прекрасна, как и раньше, когда казалось, принадлежала только тебе. Но с ней приходится и теперь встречаться на лестничной площадке, потому что она живёт в квартире напротив, с ней всегда рискуешь встретиться во дворе, потому что это двор вашего общего с ней дома, в магазине, потому что продовольственный пристроен к одному концу нашей пятиэтажки, а промтоварный — к другому; на дискотеке, потому что дискотека одна на весь город; просто на улице увидеться с нею возможностей, наверное, поменьше, гораздо меньше, кажется, город всё-таки, не деревня в пять с половиной хибар, но встречаемся ведь, хоть я и не хочу этого, город-то совсем маленький, как какашка козья.
Однажды, когда я скучал на скамейке возле «Болеро», а она в этом же самом «Болеро» сидела за столиком около самого окна и ела мороженое, я вдруг словно впервые понял, как она неотразимо и порабощающее прекрасна и как ужасно сильно и безысходно я люблю её. Я и раньше знал, что она прекрасна, но сейчас вдруг как-то особенно понял, КАК она прекрасна. Вполне вероятно, именно потому, что рядом с нею был Аксель. Не знаю, точно ли так уж тесен наш город, так ли уж мало в нём кафе-мороженых, но почему-то непроизвольно в последнее время я слишком часто оказывался напротив тех окон, за которыми сидит она и ест мороженое. Она любит пломбир с вишнёвым сиропом, ест его маленькими такими кусочками, всего лишь в треть чайной ложечки, обязательно следя за тем, чтобы не забыть зачерпнуть и сиропа. В розетке иногда раньше заканчивается сироп, иногда — мороженое, но это никогда не получается предугадать заранее, и тогда она отставляет в сторону то, что осталось; она любит только вместе: пломбир и вишнёвый сироп, только меня, как теперь утверждает, не любит больше. Аксель почему-то всегда выбирает двойную сливочного с тройным шоколадным, иногда вперемежку с мороженым выпивает чашку кофе. Кофе он пьёт чёрный и без сахара, так же, как и я.
Когда я убью его, придётся объяснить всё именно этим неприятным обстоятельством. Наверняка она сказала ему между делом, когда больше ни к чему другому придраться было невозможно уже, что все мы одинаковы: даже в выборе мороженого и сиропа к нему, и даже кофе пьём как-то очень уж похоже, курим одинаковые сигареты, одинаково держа их в одинаково жёлтых от никотина пальцах. Что уж говорить, в этаком-то случае, о выборе женщин… или ещё чего-нибудь этакого, поз, например, или белья, это так она шутит, мило и проникновенно улыбаясь и глядя широченно раскрытыми глазами в твои жадные глаза, ловящие каждый момент её жизни. От такого взгляда чувство юмора умирает в последний раз и хочется заказать чего-нибудь покрепче, жаль только, что в том и беда, что сидели мы, как правило, в кафе-мороженых, где спиртного не только не продают, но и с собой приносить нельзя. Она, разумеется, права относительно, во всяком случае, минимум, двоих: красавчика Акселя и меня. Будь я сейчас на его месте, я бы ответил, что, во-первых, наш выбор не слишком широк, а во-вторых, просто её выбор слишком не блещет разнообразием, и даже желанием сколько-нибудь разнообразия не блещет. Недавно, не помню, когда, сквозь раздражённый утренний сон я расслышал и почти полностью прослушал по радио передачу психолога по семейным делам, так вот он сказал, что вряд ли при разводе супруг или супруга выбирают что-нибудь новенькое. Ничего кардинально нового они вообще не ищут и просто не могут искать, не дано, мол, они, как выразился психолог, про ничего нового даже и не подозревают, а ищут всего лишь подобную замену старому, то есть — то же самое, привычное, продолжая, правда, тешить себя иллюзиями насчёт каких-то там очень серьёзных решений и крутых, как яйца, перемен.
Неужели таким милым девочкам могут нравиться такие правильные, излишне — во всём организованные, прилизанные, красивенькие, воспитанные… Аксель мне сразу не понравился, он красив, конечно, иначе она и не посмотрела на него тогда, отшила бы сразу, не позволив даже задержаться у нашего столика, но ведь не настолько он красив, чтобы смог сразу отбросить меня в сторону. В какой-то, опять же — глупой, как все остальные, книжке я почти нашёл уже и объяснение, где на полном серьёзе утверждается, что то, что всегда рядом, рано или поздно надоедает, всегда для влюблённого, постоянно одолевающего своим присутствием объект своей любви, есть риск стать приторным или — даже если не приторным, то — просто осточертеть. Но я не согласна, я — очень разнообразный человек, говорят, не просто разнообразный, а — со странностями, и, кроме всего прочего, моя любовь не может надоесть. Аксель имеет приятные манеры, наверное, силён, а потому приятно самоуверен, они ведь всегда так пекутся о своей физической силе, не глуп, кажется, а это — уже почти исключение из общего правила, нынче не модно и просто опасно быть умным — обязательно прослывёшь пидором, даже если не пидор вовсе, но что меня сразу же оттолкнуло в нём — это пренебрежение простыми смертными вроде меня и других окружающих, будто его Бог из другой глины вылепил или мама из другого отверстия родила. Нет, он сразу же, конечно, соблюдал все рамки приличий, даже рассмешил нас парочкой-другой бородатых анекдотов. Особенно хорош в его исполнении оказался анекдот про Вовочку и ёжика, которого принесла в школу учительница и спросила у бедных детишек, что это за зверь, которого в конце всех концов Вовочка принимает за северного оленя. Все анекдоты в мире, абсолютно все, стары как мир, теперь всё дело состоит в том, как умудриться повеселее рассказать анекдот, который все наизусть знают, притом, в нескольких вариациях. Пожалуй, с Акселем мне не сравниться, да и давно уже кануло в Лету то время, когда мы с Никой рассказывали друг другу скабрёзности, предварительно старательно извиняясь за неприличности некоторых произведений устного народного творчества.
Насколько я помню, такого у нас вообще не было, потому что мы друзья детства… Нет, я бы назвал это всё-таки любовью. Когда-то, когда мы учились классе, кажется, в пятом, Ничке родители подарили котёнка. Мою подругу будто подменили: она с полгода говорила напропалую только о своём сиамском дармоеде, совсем не заботясь о том, интересно мне это или нет. Тогда я подговорила Гучу науськать ради испытания собачьей верности его тупого буля на Элвиса. Мне пришлось заплатить ему и дать клятву, что об этом никто и никогда ничего не узнает, иначе, он пригрозил мне, следующей жертвой его Киллера стану я. А мне было смешно, ей-богу, так смешно, что Гуча тут же едва не вернул мне задаток. Через несколько дней Ника прибежала ко мне вся в слезах и сказала, что нашла труп потерявшегося два дня назад Элвиса, его, оказывается, раздавила машина, наверное, большой грузовик типа «КамАЗа», потому что от котика только мокрое место осталось и промокший красным белый бантик из любимой Ничкиной тесьмы. Мы весь вечер вспоминали Элвиса, мне искренне жаль было и его, и её, и себя. Да, себя я жалел не меньше, а может быть, и больше, потому что я знал всё, но я искренне жалел Элвиса и даже поплакал вместе с Никой, возможно, она его тоже любила.
Больше наша любовь ничем таким не омрачалась до тех самых пор, как две недели назад к нам приклеился Аксель. Поначалу, не смотря на его возбуждённую общительность и на липкие взгляды, которые он жадно бросал поочерёдно то на Нику, то — с непонятным подозрением — на меня, ничто не предвещало катастрофы. Он и до подъезда нас проводил, и на наш этаж потом поднялся, видимо, надеясь ещё на что-то, но, воздам ему должное, в гости не набивался, только предложил встретиться послезавтра на дискотеке.
— А почему послезавтра? — съехидничала я.
— Завтра у меня есть очень важные дела. К сожалению. — пожимая плечами, ответил Аксель, наверное, дожидаясь, когда же кто-нибудь из нас двоих уйдёт домой.
Но мы фирменно по-нашенски в один голос попрощались с Акселем и пошли ко мне, а потом долго слушали разную музыку и играли в карты. Мне всё время не везло, и я спросил, всё больше отлынивая от игры и стараясь разговорить Ничку:
— Неужели такие сладенькие мудачки могут нравиться красивым девушкам?
— Как это ни странно для тебя, именно такие и нравятся. — ответила она и, потянувшись, зевнула. — Что-то спать хочется. Ладно, я пошла. Пока!
Кажется, там, за окном «Болеро», она меня заметила, тем хуже для меня, и что-то сказала этому придурку, он посмотрел в мою сторону и тоже что-то сказал, наверное, про меня, они вместе засмеялись, тем хуже для него. Порой мне кажется, что что-то подобное обязательно должно было случиться, иногда я даже ощущаю неизбежность этого чего-то, и я совершенно не был готов к удару. На следующий же день, когда, по его же словам, у него были неотложные дела, Аксель заехал за Никой вместе с Гучей, которому не так давно папаша подарил «семёрку», и они уехали в лес на пикник, а назавтра, когда должны были идти на дискотеку, она сказалась больной, не уточняя, чем, и даже не пригласила меня зайти, выставив на пороге маму. Я спросила тётю Евгению, пойдёт ли Ника вечером на дискотеку, она ответила, что, наверное, вряд ли Ника куда-нибудь пойдёт сегодня, и сердито проворчала, что девушкам нашего возраста так пить нельзя с едва знакомыми молодыми людьми. Девушкам вообще пить нельзя, согласился я, и мы попрощались.
Телефона у меня нету, и, хоть у мамы с папой есть договорённость с родителями Ники пользоваться их аппаратом, идти второй раз — под предлогом, что нужно позвонить — и встретиться с сердитой тётей Евгенией мне не хотелось, а другого шанса увидеться лично с Никой у меня уже не было, со мной всегда так, я опаздываю настоять на своём, напроситься, навязаться, так что полдесятого я сказала своим, что пошла на дискотеку, а сам зарулил к промтоварному, где на крыльце есть таксофон.
— Аллё? — мне повезло, трубку взяла сама, это было последнее телефонное везение. Теперь, когда я звоню Ничке, всё время попадаю на её мамашу или папашу, и они говорят, что она спит, устала за день и просила её не тревожить или что её вообще нет дома.
— Привет, Ничка! Что это с тобой случилось? — поинтересовалась я. — До месячных вроде далековато ещё?
— А-а, это ты. Откуда звонишь?
— От Свалки. Мама твоя не пустила к тебе, и я решил позвонить.
— Да, я, наверное, спала в это время, с утра что-то приболела, то ли простыла, то ли отравилась, непонятно. А ты — на дискотеку?
— А ты?
— А я всё ещё болею.
— Я не хочу без тебя. Одному мне там скучно будет.
— Да ну, там всегда наших много. А ты Гуче позвони, он на радостях не только из дискотеки тебе рай устроит, но ещё и на машине покатает. Пользуйся, пока он ещё вы…ывается, когда надоест, сказал, только за деньги возить будет. Видела бы ты его…
— Он же тупой.
— Сам ты тупой. Крутые, они все тупые. Телефон запомнишь?
— Не надо мне никакого Гучи. — я тут же замялся, вдруг подумав, что сейчас же и смогу кое-что разузнать. — А давай! Всё равно скучно, хоть на машине погоняем.
— Пять-одиннадцать-двадцать три. Ну, пока?
— До завтра? — с надеждой спросил я, но не успел сказать, как в трубке запищали мерзкие гудки.
Пришлось со злобы-то раскурочить этот проклятый таксофон, я сперва трубку дёрнул, да так, что проволока, которой он снаружи обмотан, так и раскрутилась, а трубку я зачем-то с собой взял, потом сунул в карман — по пути от Свалки до Помойки. Гуча примчался через три минуты, будто рекорд установил, между делом поклялся, что пахан его был недоволен, но перечить ему не стал, раз сам же машину-то и подарил. Гуча в своих однообразных разговорах преследовал только одну, как мне показалось, смешную мысль: ему до полного счастья и окончательной крутизны не хватает чего-то очень маленького, но — очень важного для каждого уважающего себя парня.
На дискотеку мы, разумеется, не поехали, болтались по городу туда-сюда, музыку слушали да лясы точили, а Гуча — надо же, давно, блин, не виделись! — всё рвался меня каким-нибудь винцом подороже угостить, но мне почему-то не хотелось, он делал тогда кислую мину и всё про жизнь свою рассказывал, расписывал, как совсем скоро совсем крутым заделается, батя ему, мол, уже и дело придумал, на следующей неделе собирается уже фирму регистрировать. Рассказал мне и соответствующий анекдот про Вовочку и его партийно-хозяйственного папашу, который однажды дал своему парубку сладкой жизни распробовать, а потом прикончил моралью: «Так вот, сынок, чтобы так жить, хорошо учиться надо!» Я больше, чем уверена, что, если бы этот же бородатый анекдот рассказал бы Аксель, то получилось бы угарнее, а так — дерьмово прокатило, скучно, вот я с тоски-то и попросилась за руль. Не скажу, что охотно, но он пустил сразу, предупредив, чтобы лишнего ничего не трогала, сперва у него спрашивала, и я не трогала ничего лишнего, вообще даже представления не имела, что водить машину — такое скучное занятие, никакого кайфа. Мы два круга по двору сделали, и вдруг с дальнего конца я вижу, как к нашему подъезду Аксель подходит, останавливается и закуривает.
— Слышь, Гуча, скажи мне честно, чем это вы там вчера втроём в лесу занимались?
— Мы?!
— Только не лечи меня! Да?!
— Н-ну-у, мы не в лесу были, а на даче. — Гуча отвечал, нисколько не стесняясь, без заминок.
— На твоей?
— Зачем? У Акселя тоже дача неплохая.
— И чем вы там на даче занимались? Пили?
— Было дело.
— Что пили?
— Мы с Акселем — водку, Ника по шампани прикололась, ты же её натуру знаешь.
Знаю, подумалось мне.
— А ещё?
— Что «ещё»?
— Что ещё делали?
— Да так, как обычно, хернёй страдали. Танцы-манцы-обжиманцы.
— Нику Аксель кадрил?
— Ну не я же! — на этот раз я промолчала, и он вдруг почему-то решил, что настала пора для чего-то главного (по его убогим понятиям). — Я, между прочим, сразу им предложил тебя с собой взять. Говорю, чтобы честно, по парам, как положено. Ника с Акселем, а…
В этот ответственный и тяжёлый для его неповоротливого языка момент он отвернулся, стеснительный такой, значит, набрал, чисто конкретно, полную грудь воздуха да и как ляпнет окончание своей гениальной мысли:
— …а-а ты бы — вроде как со мной. А?
— Почему «вроде как»? Даже обидно. — на самом деле я уже не слышал этих его кровоизлияний, потому что на крыльце появилась Ника, и они…
Я нажал на гашетку и прямо на первой скорости — прямо. Гуча что-то в самое ухо орал, руль, наверное, хотел отобрать, но я намертво вцепился, как в Элвиса — блаженной памяти Киллер много лет назад. Конечно, много лет назад я того тогда не видел, как что случилось, но могу себе представить. Голубочки едва успели в стороны отскочить и глазами лупают, тогда я завизжал тормозами и вышел наружу, дверью хлопнул и, как есть — к ним! Все они всё что-то верещали: Аксель и Гуча. А я молчал, встал как вкопанный перед Никой и в глаза её бесстыжие упёрся, она почти сразу замолчала, но взгляда не отвела, и только тогда я позволил себе ударить её по щеке.
Мои уже спали, я ушёл к себе, лёг на диван, врубил музыку, закурил и стал в потолок пялиться: там есть несколько красно-чёрных таких точечек от пришлёпнутых комаров. Потом Ничка сама пришла, я не успел ни слова произнести, а ведь честно уже извиниться собирался, и сказала:
— Саша, ты — крэйзи. Это ненормально, извини меня, но я тебя больше не люблю. С тобой было очень хорошо, иногда — просто отлично, но с Акселем — лучше. Пожалуйста, ты меня пойми правильно и оставь в покое, ладно? Ты же меня всегда отлично понимала, лучше всех понимала. Пойми ещё раз, в последний раз. Аксель и Гуча думают, что ты Акселя ко мне приревновала. Он даже сам хотел с тобой поговорить.
Теперь я молчал уже потому, что сказать было нечего, но она ведь ещё не ушла?! Значит, чувствовала, паршивка, что ещё не закончилось, а только лишь начинается всё, ещё что-то хотела сказать, всё думала, да, видно, растерялась, что ли, не знала, что сказать?
— Там…
Я поднял глаза.
— …там внизу… мальчики ждут. Пойдём? Они ничего не скажут, мы ведь им ничего такого объяснять не будем, а? Сашка! Они на самом деле — классные ребята, пусть думают, что хотят. Я хочу, чтобы мы с тобой остались друзьями… подругами!
Я прошептал:
— Ни-ког-да. — больше мы и не говорили ничего.
Минут пять молчали, потом она встала и сказала тихо:
— Прощай, Сашка. — и вышла.
А я снова лёг на диван, закурил и взялся почитать свою любимую и толстую многотомную глупую книжку — Джералда Даррелла, глупую, правда, как и все остальные, думал, удастся заснуть, но что-то не заладилось, постоянно какая-то бяка в кармане мешалась. И точно, я ведь даже не разделась, прямо в куртке легла! Достала эту трубку телефонную, распотрошила, все внутренности вытряхнула, а потом туда, где сами эти… динамики были, насыпала землю из горшка и посадила кактусы, маленькие такие, отпочковавшиеся, на северных оленей похожие. За неимением лучшего пришлось воспользоваться пластилином, чтобы трубка на подоконнике как надо стояла. Это уже только поутру я понял, что лучше надо было из неё пепельницу сделать, а тогда только на цветочный горшок хватило. Акселя я всё равно убью, это
я тогда ещё решил, уже целая вечность будто прошла, но и сейчас я не намерен отступать. Вот только удобного случая дождусь, когда никто мне не сможет помешать. Знакомая «семёрка» заслонила «Болеро» и Акселя с Никой в окошке, Гуча цвёл и румянился:
— Здравствуй, Сашка! Продолжим курсы автовождения? Я тебя научу скорости переключать.
— Здравствуй, Гуча. — я встала и посмотрела над крышей автомобиля на всё то же окошко, там было по-прежнему. — Расскажи мне, пожалуйста…
— Садись. — он открыл дверцу. — Или сразу — рядом?
— Рядом. — я села и всё-таки доспросила, что хотела. — А что с твоим Киллером сделалось? Он заболел?
— Да. — Гуча будто омрачился на пару-другую секунд. — Заболел и умер. Хороший пёс был, верный, только почему-то меня любил, а папу — нет. Кстати, Саша, сегодня у бати день рождения, он бал даёт и, понимаешь, сказал… ну, чтобы я, как все приличные люди, это… с дамой был. Поедем?
— А курсы вождения?
— Так мы же успеем, начало — в шесть у нас на даче, по пути — и места, и времени навалом!
Мимо его профиля я снова бросила взгляд на Нику с Акселем. Наверное, так нужно…
— Поехали, что ли, Са-ашка? — да он почти взмолился. — Я тебя серьёзно спрашиваю.
— А батя не будет возражать, если мы их с собой привезём?
— Кого — их?
— Их. — кивнула я в сторону кафе.
— А тебе это надо?
— Очень надо, Гуча, пожалуйста.
Он не стал сопротивляться, определённо, с ним приятно иметь дело. Он просигналил раза два или три и, когда они заметили, махнул им рукой. Автомобиль — это такое замечательное орудие убийства, подумал я и согласился, изобразив на лице благодарную улыбку:
— Тогда поехали, всем вместе нам будет просто здорово, только не забудь: ты обещал научить переключать скорости!