Они стучат в мою дверь. Гулко, коротко… Так бьет кувалда по хрустальному циферблату часов. Вот и сейчас кто-то положил дамские часики на старый позеленевший от времени камень, перекрывающий путникам развилку дорог. Куда бы человек ни шел, ему приходится обходить каменную глыбу, теряя драгоценные секунды жизни. Кувалдой по часам – единственная возможность снять напряжение, накопившееся от незнания направления и цели, а также от ярости из-за препятствия. Часы разлетаются, оставляя на камне стеклянную крошку…
Моя дверь – не камень, но она бронирована и создает впечатление защищенности. «Мой дом, моя крепость…» Банально, но до недавнего времени эта банальная иллюзорность спасала меня от криков совы, поселившейся несколько лет назад на дереве у дома. Сегодня ночная птица ухает по-особенному.
– Почему боишься ночи? – спрашивает она, и я выхожу на улицу, чтобы ответить ей. Не словами – действием. Иду к морю, птица шуршит своими пестрыми крыльями рядом, желая убедиться, что мое решение окончательно.
– Зачем взяла хлеб? – интересуется она, но мне сложно ответить ей – сама не ведаю, зачем мне две буханки хлеба, килограмм колбасы, несколько булавок и мазь от ожогов. Крепко прижимаю рюкзак и топаю по отвесному склону к морю.
– Интересная ты – дура! – шепчет сова, облетая меня несколько раз и я жмурюсь, потому что полет птицы вызывает легкое головокружение. Дура… Слово, булькающее, как вода в чайнике. Сова произнесла его вслух, тем самым убив половину смысла. Но есть ли смысл? Неужели сидеть в квартире, закрывшись на все замки, отключив телефон, занавесив окна, предаваясь размышлению – умно? Или разумно, бежать в пестрый мир, создавая стуком каблуков еще один тон, добавляя своей суетой легкий оттенок миру? Почему бы и нет. То и другое – умно, разумно, понятно, даже для… дуры. Но зачем идти ночью на пустынный берег, прихватив с собой, на первый взгляд, совершенно бесполезные вещи… не ведает даже сова. Поэтому изгаляется, подчеркивая грубым эпитетом свою ограниченность.
Странное ощущение возникает в темноте. Тени, пляшущие в ночи, совсем не похожи на своих дневных подруг. Они подчеркнуто нелепые, искаженные сказками детства, но трепетные. Даже мое собственное отражение так мерцает, словно хочет подружиться, и я останавливаюсь, любуясь языком жестов живых привидений. Внезапно их легкую шаловливость прерывает крик. Жуткий, не похожий на человеческий, но человеческий.
– Беги домой! – шепчет сова, пока предательские ноги несут меня туда, откуда несется вопль. Возле воды, скрючившись, сидит бомж. Рядом с ним плотные, низкорослые существа – свора бродячих псов. В темноте их глаза похожи на болотные огоньки – тусклые, затуманенные голодом и злобой. Псы глядят на бомжа, скаля свои черные пасти, приготовившись атаковать. Их тела, налитые яростью и бешенством, свидетельствуют о несгибаемом намерении разорвать это вонючее, патлатое существо. Бомж хватает какую-то книгу, чиркает несколько раз спичкой о коробок и… факел готов. Псы невольно отступают, борода бомжа загорается, потом и волосы. Несчастный кричит, бросаясь к морю, псы настигают его, вгрызаясь своими клыками сначала в худую одежонку, затем кусая за руки.
– Дура, уноси ноги! – хрипит сова, испуганно хлопая крыльями.
И я уношу их… в сторону бомжа. На ходу вытаскиваю из рюкзака хлеб и колбасу, кромсаю их судорожными движениями, словно у меня не пальцы, а ножи, бросаю озверевшим животным. Псы замирают, вероятно, раздумывая, какой ужин предпочесть, но запах свежего хлеба и колбасы делает свое дело – они с жадностью бросаются к еде. Бомж лежит у воды, закрыв голову руками, и плачет.
– Не бойся, – шепчу ему.
Он затихает на время, наверное, раздумывая, не галлюцинация ли мой голос, потом медленно оборачивается и я вижу его обожженое лицо. Достаю мазь от ожогов, смазываю красные волдыри. Мужчина, или то, что им когда-то было, сидит на песке, почти в воде, причитая:
– Миленькая! Спасибо! Так вовремя! – но охает, запрокидывая голову. Его тело подбрасывает вверх какая-то невероятная сила, трансформируя в немыслимый иероглиф, совершенно нечитаемый в полутьме.
– А-а-а! – вопит он.
Судорога… Она корчит беднягу, выворачивая наизнанку, и превращает его в подобие засохшей томатной пасты. Не задумываясь ни на секунду, пронзаю его икры булавками. Бомж вскрикивает от боли и затихает. Судорога отпускает его, а обездвиженный этим происшествием морской воздух внезапно разрывает звук моего мобильника.
– У тебя все в порядке? Еду с очередного вызова и вдруг мелькнула мысль – срочно позвонить тебе.
Интересная мозаика вечера. Наверное, можно отыскать закономерности. Но зачем? Просто – пошла на море, просто – взяла с собой какие-то «ненужные вещички», просто – попала в ситуацию, просто позвонил тот, который работает врачом «Скорой». Просто врачом «скорой» работает тот, кто будучи подростком, получил ученическое посвящение в Монгольском монастыре. Все просто…
– Нужна помощь. Я на берегу моря, на Пограничном пляже.
Смотрю на бомжа и думаю: от силы десять минут ожидания, и этот человек окажется в теплой больнице, где ему обработают ожоги и раны, и где он хотя бы несколько суток отоспится. Мало, но дольше бомжей в больницах не держат. Бедняга поднимает с холодного песка обгоревшую книгу и плачет:
– Я сжег Библию!
– У меня дома есть Библия, я подарю тебе ее, только не плачь! – глажу его по спутанным, скорее всего, вшивым волосам.
– Но я сжег Библию!
– Вообще-то, можно сжечь книгу и даже всю Александрийскую библиотеку, но разве можно сжечь слово?
Бомж успокаивается на минуту, затем, подобно ребенку, которому пообещали игрушку, дергает меня за рукав куртки:
– Ты мне, в самом деле, подаришь новую Библию?
– Не Новую Библию, а новую книгу, – говорю, улыбаясь. Он смотрит на меня, силясь что-то уразуметь, а потом смеется:
– Какой я дурак! Не улавливаю смисл.
Смеюсь в ответ:
– И я – дура. Мне тоже неведом смысл многих высказываний, не говоря уже о действиях.
– Можно подумать, кому-то этот Смысл понятен, – подает голос, молчавшая до сих пор сова.
Сирена «Скорой», белые пятна халатов на черном фоне побережья – так заканчивается сегодняшняя ночь. Псы трусят рядом со мной, виляя хвостами, подобно домашним питомцам, а меня не покидает мысль: что будет завтра?
…Они стучат в мою дверь. Гулко, коротко… Так бьет кувалда по хрустальному циферблату часов. Но это не кувалда, а голодные псы с побережья. Они стучат настойчиво, напоминая, что хотят есть. Сова, нахохлившись, сидит на диване, и вздрагивает от каждого стука, пока я готовлю еду в огромной миске. Эту процедуру приходится проделывать каждый день, ведь однажды псы выбрали хлеб и колбасу, отказавшись от кровавой мессы. Что ж, пусть насыщаются именно этой, а не другой пищей… несчастные оборотни наших дней, такие же неприкаянные, как многие люди, потерявшие свое лицо. Животные радуются, устраивая нелепую возню возле миски. Точно также радовался бомж, когда я принесла ему в больницу обещанную мной целехонькую Библию. Обгоревшую, в знак благодарности, он подарил мне, и я положила ее на журнальный столик, рядом с декоративным подсвечником.