9 марта Витус возвращался на электричке из города. На небе звездная пыль глубокой ночи рассыпана над ледяным перроном и акведуком железнодорожного вокзала Владивостока.
Прислонившись к темному стеклу, Витус провалился в вязкий сон, разморило – под деревянным сиденьем скамьи печь изрыгала жар в пространство пустого вагона. Проснулся он, когда за стеклом электрички, замедляющей ход, с длинной насыпи колеи в предрассветной мгле на прибрежной равнине промелькнул забор бетонный, отгораживающий территорию пчелосовхозной базы с ангаром, автогаражами, лесопилкой и мутным фонарем на столбе у конторы. Безлюдье на территории, рабочий день не начался. Витус с сожалением покинул теплый вагон и спрыгнул со ступеней электрички на гальку насыпи в холод, пересек железнодорожные пути и спустился вниз к прямой дороге, идущей от станции к конторе.
Снег почти сошел, только в желтой траве и сухих тростниках по обочине гравийки лежит, подтаяв со стороны залива. Если бы не громадная лужа, покрытая пылью, которую Витус обходил по обочине, то машина, вильнувшая колесом в грязи, раздавившая хрустящий белесый ледок, снесла бы его в кювет. За стеклом кабины мелькнули бесцветные глаза и белесая голова Золотарева, совхозного шофера.
Золоторёв живет в Шкотове у тетки в бараках в устье реки. Работал в Уссурийске после армии - его комиссовали по болезни, - ночным сторожем на МЖК, масложиркомбинате, пока его корешок как-то ночью не привел с вокзала ****ешку, на которой оба и поймали триппер в сторожке. Золотарев всем сообщает это с радостной гордостью как героический эпизод своей биографии. И еще добавляет, что он наркоман - жить не может без травки, - и еще он алкоголик, может выпить море, и «балдеть, балдеть, балдеть».
Витус только устроился на работу в пчелосовхоз «Южный» и приехал в контору просить машину, чтобы завезти на пасеку кирпич, доски для ремонта, и пару мешков картошки. «А!! Наркоман!», – закричал Золотарев, приветствуя его, словно они старинные знакомые и большие приятели. А за спиной промелькнул ухмыляющийся Паша с тоненькой папочкой под мышкой. Директор Бушмелев доброжелательно и несколько иронически разговаривающий с Витусом у гаражей, удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Витус ушел к морю и когда вернулся в контору, сразу заглянул в комнатушку зоотехника. Шрамков, словно не замечая его, сидел, уткнувшись в стену взглядом, и постукивая карандашиком по столу. Паша ничуть не удивился, что Витус узнал о не начислении ему сторожевые за 8 рабочих дней в марте на том основании, что в середине апреля, когда он приезжал на пасеку Шапошникова, он не застал Витуса там. Витус потребовал разобраться с этим делом, а Паша начал вещать «Я знаю, я был…», - а еще добавил - «Я с тобой еще по-христиански поступаю». Витус спокойно сказал ему, что после буквы «ША» следует последняя буква «Я». Паша взорвался, словно ожидал именно этих слов, брызгая злобой оскорбленного начальника, и сообщил, что имеет докладные от Шапошникова и Ахметова. Витек всю зиму прожил на пасеке Шапошникова, но он никак не являлся работником пчелосовхоза. Паша, чтобы убедительнее было – устроил громкий скандал, открыв дверь из кабинета в коридор, громко закричал, что Витус пьян и что он вызовет милицию для экспертизы. Витус плюнув ушел даже не забрав у нового пожилого бухгалтера причитающиеся ему 9 рублей урезанной зарплаты, которую выдают обычно 8 числа каждого месяца. Новый бухгалтер, пригладив жиденькие волосы на голове, успел вякнуть незнакомому ему человеку «Все по справедливости, нечего сердится на Пашу». Вот и Шрамков – уже ему «близкий»!
Почему все кубарем летит? Нравственная пустота. Все это слова, слова. Что за ними? Человек, не знающий что ему делать с собой - ищет работу, знающий – ищет досуг. Они как дети – не знающие что такое добро. Всякий работящий вызывает у них чувство отторжения, а часто - и негодования, – они благодетели ему дают работу! Может потому, что они сравнивают его с собой? Чувство неприязни возможно из чувства страха, «живет же такой, хотя уже жить нельзя, а вот правдив, и открыт всем, а может это у него просто лицемерие, скрывающее коварство, приходится же ему лицемерить, быть таким как все?». На их фоне выплывают, как нечистоты, люди, для которых честь это выдумка - у них-то чести точно нет, за ненадобностью. И добра нет и справедливости нет между людьми, как согласия обоюдного. Они видят смысл жизни в работе локтями, кто еще так ловко расталкивает – они соль земли, - поэтому имеют и деньги, и власть. А так как они вылезли из дерьма, вокруг видят только дерьмо, то для них люди чести, как пришельцы с Марса.
Где же родники душевной чистоты и покоя. Сколько надумано оправдания своей никчемной жизни, наверчено насилия, что они боятся стать жертвой, не хотят идти на заклание темной толпе, которая втопчет в дерьмо своими копытами, и даже не заметит, да еще и нагадит сверху. Мы привыкли юродствовать, привыкли к нищете духовной, словно она приведет к спасению. Слишком много невежества, зависти, предательства и насилия безнаказанного. Да и подлость легка на подъем, до глупости. Зацепиться не за что.
А ведь стоит просто подняться над страхом. Стоит только принять все - и зло и добро, и так как оно есть, видеть все без задней мысли, не боясь при этом потерять себя. Чего можно ждать от негодяев в конторе. Я понимаю, не надо трогать омраченных людей, не надо подсказывать им того, чего они хотят от своей омраченности, им не вырваться из круга порочных мыслей, ибо они скажут «Вот этого-то мы и хотели и искали» - с их непорочно «чистой» совестью и жаждой непомерной власти над другими, они готовы растоптать тебя.
Желание - быть, а «другого» – не быть, первое разделение в сознании. Когда вместо «другого» обезьяна видит в зеркале рефлексии себя, она приходит в бешенство и ярость. И еще им нужен ЗА зеркалом, искажающим их «совесть» – Арбитр, - все знающий, всемогущий, но справедливый. Кто больше всех орет о ложности «других» мнений, противоречащих их морали, возведенной в культ Господина - Стадной Морали? Какой-то «коллективный подряд». Когда объявленной ценностью становится голова «чужака», тогда возникает «цивилизация охотников ЗА головами», а призом – инициация в этом обществе.
Здесь не о стадной морали приматов, а о куриной, раскудахтались, словно лис залез к ним в курвятник. Не надо себя обманывать, что они действуют в интересах совхоза, они действуют в своих шкурных интересах. Все, что исходит от них – это ложь, на этой лжи держится власть в стране победившего социализма, которая поддерживает уровень лжи в разобщенном обществе для извлечения прибыли с человеческой корысти и пороков. Противостоять этой власти, значит дозировать свое участие в их системе. Если хочешь истины, надо отвергать компромиссы, но тогда останешься со своей правдой один. В этом подлунном мире переделать окружающее невозможно, можно только перетрясти, отцентрифугировать по фракциям. Больно интересы разные. Не надо лишних слов, чтобы «волки знали, чье мясо урвали», с ними в дискуссии вступать бесполезно, надо готовиться к войне.
На пасеке Шапошников сказал Витусу, «да Шрамков заставил их написать докладную, но это ничего не значит – он только пугает». Шапошников посоветовал Витусу, наконец, признать его над собой начальником. Об эпизоде с машиной на дороге к конторе Витус промолчал, может ему это показалось?
А 20 марта - Шапошников поехал на общее собрании в контору, а Витус остался сторожить пасеку. Вернулся тот с Бурковским и новеньким, принятым на работу молодым, ветврачом Шмаровозом. Они сообщили, что администрацией и Шапошниковым было решено спарить пасеку Витуса и Шапошникова, а самого Витуса сделать помощником у него, на что он категорически отказался. Намечалась выставка пчел из омшаника, и комиссия пошла прослушивать пчел. Оказалось, что 15 мертвых ульев было у Витуса и 15 мертвых у Шапошникова! Витус спросил Бурковского, с которым Витус еще в начале марта проверяли пчел: «Как так, ведь тогда все мои пчелы были живы!». «Видно кормов не хватило».
22 марта Витус заночевал в деревнеу Хуторного. Тот с вечера был вдрызг пьян и невменяем, залег у бака с медовухой на летней кухоньке. С утра тяжело сидел спохмелья на высокой кровати, свесив босые ноги, и клонило его голову книзу. Потом с пеной у рта заговорил, встряхнулся, встал на нетвердые ноги, и вылил всю накопившуюся злость в мате. Рукой смел со стола большие заводные настольные часы, подаренные ему администрацией как «передовику производства». В дверях кухоньки молча стоит осторожная тетя Галя в повязанном на голове белом платочке. Собрание, которое Шапошников обозначил «ничего не значащим», было позором для Шрамкова. «Подыщи себе другое место работы». А Шапошников, оказывается, играет неблаговидную роль в травле Витуса.
Выставка пчел намечается в апреле на общей пасеке, и Витус больше не пошел к Шапошникову, а остался ждать администрацию в деревне. Вечером помылся в бане у татар Мордеевых вместе со Степой. После них пришли мыться дед Велихоцкий со своим новым «пассией» Есаулом. Тот, стремительно взрослеющий, уже с басовитым голосом показался Витусу незнакомым.
Хочется жить, и жить в одиночестве. Надоели люди - как отдельные, так и все вместе. Надоели - сумрачный Шапошников и осторожная Галя Хуторная. Шагака сосед по общаге занят своим, своей нелепой жизнью, говорит и говорит, но уже запинается – говорение отвлекает от мыслей, а мысли …тяжелые. И сил уже не хватает на борьбу. Не хватает духовного общества, среди падших людей не увидишь блеска истины и даже стремления к ней, нет полета мысли и ясности, все приземлено и ползуче. И в глазах только терпение и страдание, страдание…заскорузлое. А у Шагаки еще и похоть побитой собачонки. Как он втихомолку, тряся головой, зарывался носом в шубку своей падчерицы-школьницы, глубоко втягивая запах! Вот результат компромисса и страха за свою жизнь, которая от него не зависит!
Шагака не пьет, то есть пьет в компании чтобы не выделяться - выпьет стакан вина, но не больше. Его жена, Светлана, работящая, его дома гоняет. Шагака прячет от нее книги у меня - здесь все, он не разборчив в чтении. Витуса журналы читать боится. Светлана, застав его за книгой, когда возвращается с работы, лицезрит, что дела по дому стоят, маленький ребенок орет в кроватке, старшая дочка ушла гулять, - и устраивает ему разнос, вырывает книгу и швыряет ее в печь. А Шагака рассуждает, рассуждает обо всем на свете, чего знает и чего не знает, фантазии и мысли у него сумбурны и нелепы. Светлана, выпив стакан водки, опустив руки, рассказывает, как познакомилась с ним, пожалела болезного на голову. Ее можно назвать красивой и стройненькой, если бы не простоватое лицо деревенской женщины, занятой вечным бытом.
Где же свободная тайга - мечта Витуса. Она словно сказка, опрокинутая в прошлое его молодости.