Дождь

1. Дождь (1)
Дождь шёл, шёл и шёл. Заливал окна вагонов тонкими струями, струи змеились вниз и влево, и пропадали за краем,  в ночной мгле. Из приоткрытой двери  тянуло прохладой.
Тоня еле слышно вздохнула и забилась поглубже в уголок. Сложив руки на груди, схоронившись за прядями волос на глазах, она смотрела в окно, с интересом наблюдая в нём сумерки. В них прорисовывались желтым лица соседей по купе. Отражённый от лампочки свет несильно резал глаза.
Вошёл усатый проводник, с видом хозяина уселся на нижнюю полку, потеснив молодого человека, забрал билеты. С утвердительной интонацией буркнул: "Постель брать будете?" ( и не захочешь, а возьмёшь.) Вышел. Поезд мерно покачивался, набирая скорость. Дождь.
"Это ж сколько ещё ехать, - лениво размышляла Тоня. – И который сейчас час?" Она подняла взгляд, краем глаза заметила какое-то движение и вопросительно посмотрела на женщину лет 50, которая странным образом жестикулировала, тыкая пальцем приблизительно в том направлении, куда ушёл проводник. "Пьяный!" – театральным шёпотом произнесла женщина. Потом добавила, громче и увереннее: "А проводник -то пьяный!"
Парень, сидящий рядом, никак не отреагировал на реплику. Видимо, его это абсолютно не волновало. Антонина округлила глаза и приподняла правую бровь в знак негодования, удивления и порицания. Грузный пожилой мужчина возле Тони яростно откашлялся (она с тоской представила, КАК он будет храпеть ночью) и пробасил: «Даааа!» А и ещё раз: «Да уж!» Женщине хватило и этого короткого ответа для поддержания беседы. Она затараторила, сбивчиво рассказывая, как однажды ездила на юг в отпуск и как пьяный проводник («Вечно мне на них везёт!») стал приставать к ней, и как она позвала на помощь, и после он долго извинялся, протрезвев, и носил ей чай за свой счёт и вообще оказался весьма милым человеком.

2. Мысли
Тоня прошла в коридор, к окну, приоткрыла форточку на пару сантиметров. Лоб и глаза сразу оросили мелкие капельки. Медовый вкус конфеты, съеденной ещё перед посадкой, обволакивал горло.
Она услышала шаги за спиной. Это парень-сосед по купе. Он молча встал с другой стороны от окна. Тоня холодно и несколько враждебно глянула на него. Уже стемнело, любоваться красотами Подолья бесполезно. Она вышла, чтобы побыть одной. А он зачем - разве мало окон?! “ Я вышел подышать свежим воздухом,» - вдруг услышала в ответ тихий ровный голос. Девушка отпрянула в глубь коридора, в изумлении глядя на попутчика. «Извините.. Что?!» Парень (глаза его при этом освещении казались совсем чёрными) поднял успокаивающе руки, будто показывая – оружия нет. «Да вы не переживайте так. Не хотел пугать, с языка слетело. Просто вы стояли слишком близко.. Я не мог не услышать..» «Чего? Чего вы не могли услышать?!» Тоня лихорадочно крутила колечко на пальце, пытаясь прийти в себя. «Мыслей. Ну мыслей ваших. Вы ведь подумали.. » «Я знаю, о чём я подумала,» - перебила она. – Даже если и так, и если... я.. подумала слишком громко.. (Звучит-то как дико – громко думать) – это невежливо, некорректно...” Она запнулась. Телепат терпеливо ждал окончания фразы, но её не последовало. Тогда он пожал плечами: «Извините.»  В этот момент по проходу пронёсся стремительно проводник, зычно гудя: «Дааарогу!» с ворохом постелей в руках. Похоже, он действительно был подшофе – сладковатое дыхание скользнуло по Тониной щеке, она брезгливо поморщилась.
Вновь приникла к окну, растворив его пошире. Захлебнулась свежим  сырым воздухом. Таким нельзя долго дышать – можно сойти с ума от счастья... «Это всё от озона. Гроза недавно была,» - заметил с умным видом сосед. Антонина зыркнула на него сердито: «Вы опять за своё? Чужие мысли читаете?» Он как-то по-детски беспомощно улыбнулся и сказал: «Нет, просто догадался. Воздух приятный, голова кружится. И вы глаза закрыли..»
Тоня вздохнула. Отвернулась. Потом глянула на парня опять. И задала вопрос, один из череды многих.

3. Купе (вечер)
Галина Ивановна раскладывала на столике дорожные припасы: варёные яйца, стопочку бутербродов (купе сразу наполнилось остреньким запахом копчёной колбасы), зелень, яблоки... И не переставая щебетала – про что угодно, что в голову взбредёт. Про погоду («Говорят, в июле сильное похолодание, помидоры не успеют дозреть!»), про свою старшую дочь («Вышла замуж и укатила, не поверите, в Бразилию! Нет, муж нашенский, из России, просто послали его туда от фирмы, и она за ним, как княгиня Трубецкая в изгнание.. И то хорошо, что не в Сибирь...»), про политику («Показывали вчера парламент, опять кто-то кому-то морду набил. Им бы в боксёры идти, а не страной управлять.»), про здоровье («Стараюсь мучного много не есть на ночь, но с трудом получается. А уж какие пирожные прелестные в гастрономе возле работы продают..»)
Она говорила, и течение слов казалось таким же естественным и отстранённым, как стук колёс или бегущие деревья на горизонте за окном. Руки разворачивали завёрнутый в газету провиант, губы двигались, слова звучали, а в голове Галины Ивановны билась одна-единственная фраза, услышанная случайно вчера от мужа. Муж говорил с кем-то по телефону - неизвестно с кем: с другом, братом  - мало ли? - и буркнул в ответ на неслышную уху Галины реплику: «Да моя-то уж совсем старушка, о чём ты? Какой романтический ужин? Я ей лучше кастрюлю новую куплю.» Видно собеседник предлагал каким-то образом порадовать её на предстоящий день рожденья («Подумать только, 53 года!»). Вот. И теперь те вчерашние гаденькие слова лезли в голову, цепкими пальчиками сжимали лоб Галины, и глаза её то и дело увлажнялись (кстати, в такие моменты она становилась необыкновенно хороша собой. Только некому было оценить эту красоту).
И женщина старалась в потоках ничего не значащих предложений, обращённых к случайному попутчику, растворить горькую, как полынь, обиду. Больно было глотать, больно проглатывать те воспоминания про ужин и кастрюлю. А ещё горше – про те ужины, которые бывали 30 и 20 лет назад.
И она говорила.
 Благо слушатель попался покладистый – толстяк Глеб Петрович – лишь откашливался время от времени да покряхтывал. Никакой особой снеди с собой у него не было, зато была поллитровка. Только такой мадаме разве предложишь? Эх, попался бы попутчик – нормальный мужик, сели бы, поговорили, выпили... А тут – болтуха эта. Одно хорошо, может, поесть предложит. «Что же – я не откажусь,» - думал Глеб;  вид ломящегося от продуктов столика навевал радужные приятные эмоции. “Хрен с ней, с изжогой, чего уж там. Помирать один раз... Придётся правда слушать эту трещотку. Ничего, терпения мне не занимать, послушаем.”
“Милости прошу к столу, - приветливо пропела Галина, наконец разложившись окончательно. И потянулась к дверям купе – предложить подкрепиться молодёжи.

4. Слова
«Терпения мне не занимать, послушаем,» - передал Семён. Тоня укоризненно покачала головой. «Сейчас нас позовут ужинать». И точно – дверь отъехала в сторону и улыбчивая дама с истинно материнским вниманием стала уговаривать их поесть немного. Они клятвенно пообещали, что зайдут попозже.
«Нет, это нехорошо, подслушивать чужие мысли,» - нарушила молчание девушка. - Ты как будто подглядываешь за людьми в замочную скважину, в дырку в стене...» Семён тряхнул головой и убеждённо ответил: «Ничего плохо в этом нет! Я ж не использую никому во вред полученные сведения. Ну что мне проку в том, что муж считает жену старушкой или что толстяк цинично хочет пожрать и готов ради этого терпеть женские тары-бары? Я – ничего, я - молчу. Ни фига ведь не меняется. Зато сколько опыта.. » «Это незаконный опыт, пойми. Ну.. нельзя так. Я вот стою рядом  с тобой и дискомфорт ощущаю, потому что в любой момент ты можешь узнать..» «Любого момента не будет, не бойся. Я могу контролировать улавливание мыслей. Если очень захочу, так вообще заткну уши (не эти, а те, внутренние). Только не надолго. Вот если ты будешь про себя думать громко – ну там возмущаться или переживать сильно,  - тогда я услышу...»
«Я ведь могу угадывать любые желания, воплощать в жизнь заветные замыслы...» - добавил Семён, странно взглянув на Тоню. Она отвела глаза, горькая морщинка пересекла лоб: «Хм.. Тебе не кажется, что они перестанут быть заветными, если ты просто подслушаешь их.»
Телепат нахмурился, потом грустно улыбнулся. Потянулся и засунул руки в карманы. «В детстве я задался мыслью вырастить абрикос. – задумчиво, будто ни к кому не обращаясь сказал позже он. - Посадил косточку в землю, в большой зелёный горшок. И через каждые три дня выкапывал, чтобы посмотреть, не вырос ли он, не изменилось ли что-нибудь.. И что самое интересное – родители почему-то не объясняли мне, что не нужно этого делать, хоть и видели все манипуляции. Очевидно, они считали, что до каких-либо выводов я должен додуматься сам.» «Ну и...?» – подбодрила Тоня. «Ну и я пришёл к выводу, что не умею выращивать растения и ничего никогда у меня не вырастет. Когда папа с мамой решили, наконец, открыть мне истину, я им не поверил.» «Не поверил? Прочему?» «Не знаю, - пожал плечами Семён. – Не хватило веры в себя, наверное. Всё прогорело. Ребёнок тоже может сгорать в чувствах, как и взрослый. Просто у взрослых эмоции градируются, усложняются, черный и белый цвета обретают сотни оттенков. Ну а дети – у них сперва всё чёрное да белое. Но уж если чернота зальёт сердце, поверь – это так же больно, даже больнее, чем человеку в 30 или 40 лет. И острее.»
«И при чём тут воспоминания про абрикос?»  - уточнила Антонина. «А что – они должны быть именно при чём-то? Просто вспомнилось..» «Но мне всё же кажется, что...» «Кажется – ну и пусть кажется,» - дружелюбно, но твёрдо прервал её парень. И подмигнул.

5.  Купе (ночь)
Она лежала на верхней полке, отвернувшись лицом к стене. В вагоне было не очень жарко, но изнутри кожу прожигал жидкий огонь. Кровь билась в висках исступлённо и радостно. Она чувствовала на себе мягкий взгляд. Ну что из того, что очень хочется обернуться и посмотреть, что он делает? Надо потерпеть. Хочется-перехочется... «Почему, собственно? – злобно спросил чей-то голос. – Кому надо терпеть? И что от этого изменится? («Тише, тише, он услышит меня..») Или наоборот, ничего не изменится...? Разве это хорошо, - когда ничего не меняется? Ну... да, может.. Спокойно на душе. Тревог нет. И что - так всю жизнь и проваляться на верхней полке, лёжа лицом к стене и боясь обернуться..?. »
Тоня медленно легла на спину. Вздохнула. Посмотрела направо. Вдруг ужасно захотелось спросить у Семёна, спит ли он. Вопрос сам по себе абсолютно глупый – если человек спит, он не ответит или вопрос разбудит его. Если же не спит – зачем спрашивать, спит ли он – ведь ответа по идее быть не должно. Но Тоня желала спросить  - до боли в губах. Или услышат соседи внизу? Правда старик храпит, как и предполагалось, но Галина лежит тихо. Плачет? Вспоминает?
«Я не сплю,» - пришёл ответ из сумрака. «Ну конечно, услышал...» - вздохнула Тоня. И... чуть не скатилась с полки... Как же? Он же ничего не произносил вслух? Или произносил? Так как же..?! «Ты говоришь со мной мыслями» - мягко коснулись сознания слова. «Закрой глаза, так будет легче. Закрой глаза и иди ко мне..» Девушка медленно опустила веки. Замерла. И подумала осторожно: «Как идти к тебе?»  «Как хочешь. Придумай сама. Давай я покажу тебе мысли, которые я видел и слышал.. Самые приятные и чудесные человеческие мысли.. Выбирай, какие хочешь, любуйся ими. И засыпай.»
Она медленно потянулась, - улыбкой губ, движением ресниц, ударами сердца   - к нему. И попала в тёплые объятия. Навстречу ей вылетели райские птицы, стоголосым пением наполняя закоулки угрюмой озябшей души. Детский смех и тихая материнская ласка сменялись признаниями в любви и верности, страстными обжигающими желаниями, восторгом и восхищением красотой и поклонением ей... Это всё для неё – её любили и желали, ей поклонялись; её жалели, согревали, обнимали материнские руки; у неё на груди засыпали родные малютки, а в ладонь ныряли доверчивые ладошки сестричек и братиков; её губ касались бесконечно нежно губы любимого человека.. Её...
Тоня лежала на дне глубокого спокойного озера, сплетённого из добрых мыслей. «Какой же ты счастливый,» - прошептала она вслух и заснула.
 Семён смотрел на неё и думал, что счастье и несчастье нельзя измерить словами, равно как и мыслями, но иногда можно стать счастливым, стоит просто подумать про счастье. Он не показал ей того, что довелось ему услышать горестного – мрак, рыдания и смерть угасающих фраз про себя. Убитых чувств, задушенных при рождении. Они запеклись кровью на душе – непроизнесённые признания, истины, не успевшие вовремя прозвучать, истлевшие на дне совести и сердца.
Но она уже научилась слышать.
 
6. Дождь (2)
На перроне  - тёмно-серый асфальт после дождя и остатки дождя на мокрых головах прохожих и на их плечах, покроплённых каплями. Тоня спустилась с жёстких высоких ступенек, и усатый проводник подал ей руку. В голове ещё звенел высокий голос Галины Ивановны и рык толстяка, желавших счастливого пути.  Семён куда-то делся.
Там же, на перроне, её ждал Женя. Она соскучилась по нему и от этого смутилась, и подошла со смешанным чувством непонятного стыда и радости. Она не следила за выражением своего лица и понимала, что выглядит со стороны довольно забавно  - этакое мини-воплощение всех-всех эмоций. И когда наконец, подошла, и он обнял её и зарылся лицом в волосы, её сознания вдруг коснулась знакомая нежная волна. Нечто похожее она ощущала ночью, но тогда всё было в десятки раз сильнее и острее. Сотни людей любили её. А сейчас – одинокий Женин голос в смешных мысленных завихрениях спотыкался так же, как и его губы, бормочущие пусть и ласковые, но бесцветные слова.
«Семён, что же ты наделал?!»
«Это не я, это дождь... »
 март-апрель 2004