Катюшка ввалилась в комнату с мороза свежая и пахнущая снегом. Румяная, улыбающаяся, со смеющимися карими глазами, забавными ушками на шапочке и в безразмерной дубленке, в которой она запутывалась при ходьбе. Холодный воздух ворвался в помещение вместе с ней, большая спортивная сумка как-то самостоятельно выпала из ее руки и пристроилась у ножки стола.
- Наташа, ключ от башни у тебя?
- Да. Нужен?
- Ага, мы тут с Юлькой, в школе карантин, решили к деду махнуть, навозу потаскать! – Катюшка широко улыбалась.
- Вы там ночевать собрались? – спросила я, вспомнив температуру воздуха в комнате в «башне» - так здесь называли пятиэтажное помещение деревянного гаража, который больше походил на церквушку, потому что на самом верху сооружения был установлен небольшой крест. На первом этаже размещался гараж, на втором и третьем – жилые комнаты. Два верхних этажа были необитаемы и не обустроены. «Комната уединения и размышления», ключ от которой дал мне дед, была практически пустой и довольно холодной, обогреватель был недостаточно мощным для такого количества квадратных метров. И это была единственная незанятая комната.
- Кать, там холодно очень, пар изо рта идет. Вы не уснете просто.
- Да нееее, все нормально будет, мы у теть Алены шубы возьмем, одеяла, не замерзнем.
Я с сомнением посмотрела на Катюшку и решила, что ключ дам, пускай сами смотрят, посидят минут десять-пятнадцать там, успокоят кровь и увидят, что спать в таком холоде невозможно. Дед был в городе, вернуться должен был очень поздно, и решить вопрос с размещением внучки и ее школьной подруги было пока некому.
- Наташ, а магнитофон тебе сейчас нужен?
- Нет, я уже закончила работать, берите, - улыбнулась я. – Только насчет розеток там я тоже не уверена. Кажется, обогреватель там напрямую к проводам подсоединен, а вот куда магнитофон втыкать, я не заметила.
- А обогреватель твой, тот, маленький, можно взять?
- Да берите, конечно, только сначала гляньте, там розетки вообще есть?
Катюшку вопрос наличия розеток в башне явно мало волновал. Она втащила из сеней подружку Юльку, которая тихо и скромно поздоровалась и не посмотрела мне в глаза прямо. Девчонки начали сматывать шнуры магнитофона и моего обогревателя, суетиться, чему-то громко смеялись и за две минуты навели в моей комнате полный бедлам. Неожиданно ввалился дядя Саша, то есть Катюшкин дядя и сын деда. Это был невысокого роста полный тип, рыжий и ужасно раздражительный, при этом умный и вежливый. В голосе его, когда что-то шло не по его задумке, появлялись такие тонко-нервные нотки, которыми быстро заражались все вокруг. Я как человек к раздражительности весьма предрасположенный сразу настраивалась на его волну. Дядя Саша быстро и доходчиво объяснил девчонкам, что ночевать в башне по озвученным мной причинам они не будут, а где будут спать, он сейчас подумает. Подумав как-то слишком быстро, он решил, что две четырнадцатилетние волосогрызки должны спать у меня в сенях! Наверное, он боялся меня стеснять и быть за это обруганным дедом. Поскольку седеть от такого решения мне не хотелось раньше времени, я сказала, что Катюшка с Юлькой будут спать в моей комнате. О сенях речи идти не могло, потому что спать на улице в феврале в Сибири – это как минимум желтый дом. А то, что в сенях было холодно, как на улице, проверить было нетрудно. Девчонки повиновались и побежали перетаскивать из башни и от тетки Алены матрацы и шубы. Я пока подбросила еще дров в печку и поставила ужин девчонок разогреваться, предварительно попробовав, не отравятся ли они имеющимися на тарелке грибочками.
***
Дед, Михалыч - мой давний знакомый, одно время я выполняла для него нетрудную работу по набору текстов. Он одержим идеей возрождения крестьянства в России. Двенадцать лет назад построил далеко в лесу собственными руками дом, стал обрабатывать землю. Потом с крестом в душе взял крест на плечи и пригласил в свое хозяйство бомжей и бывших заключенных, которым негде жить. Они помогают строиться, ухаживать за огородом и животными. Непременным условием пребывания людей у деда является трезвость. Кто не выдерживает, сбегает. Постепенно хозяйство разрослось и превратилось в то, что принято называть фермой, но Михалычу это название не нравится. Я оказалась у него в гостях для себя неожиданно – потребовался срочный моральный отдых. Мой дух был сломлен жестокостью цивилизации, и я неделю назад прибыла сюда воскрешать его из руин. Михалыч загрузил меня привычной несложной работой - я набирала для него тексты на допотопного вида компьютере, за что меня кормили и поселили в лучшей комнате из всех имевшихся в нескольких домах хозяйства. Меня все устраивало. Катюшка – старшая дочь второй дочери Михалыча, попрыгунья и веселушка, недавно переболевшая ветрянкой и гриппом, уехала после выходных в город сегодня утром, а в одиннадцать вечера уже успела проделать 100 км обратного пути и притащила с собой подругу. В школе карантин, неделя у деда на свежем воздухе. Ночевать им было негде, несмотря на большое количество различных помещений – не везде были сложены печки, а обогреватели не справлялись. Поэтому выбор передо мной был небольшой, оставалось предложить им место в моей комнате на полу. Я перед ночью уже протопила, было тепло и немного сонно. С появлением мелких бестий я поняла – спокойной ночи не получится. Сейчас мы будем час таскать матрацы, шубы, одеяла и прочие деревенские постельные принадлежности, двигать столы, вытаскивать часть мебели в сени, девчонки будут ужинать, потому что последние семь километров они, оказывается, проделали пешком по совершенно безлюдной местности, где, как им было известно, могут бродить волки и рыси. Но для их возраста эти опасности не могли быть причиной страха. Сейчас, когда прошло некоторое время, я думаю, что Катюшка с Юлькой сами могли напугать каких угодно волков в любом количестве своим никогда не прекращающимся громогласным хохотом.
***
Завоевывать внимание и расположение подростков – дело нетрудное и для меня весьма увлекательное. Я люблю поражать юные умы небылицами и приукрашенными былями. В их глазах – доверчивость и недоверие, вера взрослому и подозрение, что как раз взрослый может обмануть так, что ты и не заметишь, всегдашняя готовность смеяться от души во весь голос и делать долго ходящей шуткой любые собственные комментарии к рассказу. Поскольку к этому моменту я уже неделю провела в почти полном молчании, лишь здороваясь с соседями и поварихой, меня прорвало. Когда постель для девчонок была готова, ужин разогрет и поставлен на стол, мы уселись втроем на тайную вечерю, я болтала без умолку, а юные кокетки плевались картошкой на все четыре стороны, не в силах удержаться от смеха. Я, в свою очередь, не могла не оценить их свежего и нециничного чувства юмора и тоже смеялась над их школьными историями и похождениями их компании, где Сивка страдала недержанием мочи при смехоперегрузках, а Джокер становился слаб желудком при них же. Выяснилось в разговоре также, что Катюшка приписала себе пару месяцев, чтобы попасть на фронт - ребенку только в апреле исполнялось четырнадцать. При этом она уже была с меня ростом, а это немало, и выглядела лет на семнадцать. Но я давно не общалась с новым поколением и забыла, как оно выглядит.
Мы обсудили всех имевшихся в хозяйстве на момент моего пребывания бомжей и зэков, Катюшка рассказала все и про всех, кого знала. Учитывая, что у деда она регулярно гостила начиная с трехлетнего возраста, знала она многих и при этом никого не боялась, несмотря на серьезные послужные списки убийц, насильников и воров. Каждый день потом девчонки ездили с Толей-насильником на тракторе на деляну, где вырубался лес, спокойно собирали шишки с поваленных сосен (дед сажал по новой вырубленный лес) и чувствовали себя спокойно и безопасно среди десяти-пятнадцати отморозков, по которым электрический стул не плачет только потому, что он у нас в стране не применяется и потому, что есть такие люди, как Михалыч. Люди, собирающие всех «заблудших» и пытающиеся сделать их похожими на сапиенсов. Что самое интересное – у них это получается.
Пришла пора укладываться, и девчонки вспомнили, что блага цивилизации – вода горячая и холодная - здесь достаются не из крана, а предварительно приносятся в ведре, греются на печке и применяются в направлении цинкового таза. К их счастью, воду я натаскала еще днем, уже нагрела, так что им оставалось только воспользоваться. Катюшка, находящаяся в счастливом неведении относительно моей ориентации, быстро разделась и осталась в короткой футболке и плавках. Я, если можно выразиться именно так, судорожно потупила глаза. На расстоянии какого-то немыслимого количества километров находилась та, что тревожит меня сладкими снами известного характера, а мое воздержание уже исчислялось месяцами. Присутствие почти раздетого юного создания, думаю, подействовало бы в этой ситуации на любого здорового человека. Несмотря на то, что я уткнула глаза в книжку и старалась не видеть того, что уловил мой цепкий взгляд минуту назад, Катюшкины стройные спортивные ноги возвращались светлым вдохновением в мой мозг и выделывали там балетные па. Она занималась легкой атлетикой, поэтому ноги ее не были хрупкими подростковыми палочками и выглядели красиво-тренированно. Ассоциация с моей любовью, побеждающей километры на беговой дорожке, была незамедлительной. Но кто ж виноват в совпадениях? Позже Катюшка охотно поверила, что на показанной ей фотографии моей любимой – молодой человек, а не девушка.
Я думала, что если сейчас еще и Юлька начнет разгуливать в белье по комнате, мне придется пойти проветриться. Но она как-то отошла на второй план в своих шортах. Я сказала, что ложусь, оставляю выключение света (выключатель в сенях) на них и забралась в постель. В закрытых глазах у меня скакали юные нимфы, переставшие быть воинственными амазонки в коротких туниках, матч младшей женской футбольной лиги и еще что-то, не имевшее отношения к нормальному функционированию мозга. Девчонки выключили свет и укладывались. Их матрацы, сдвинутые вместе на полу, располагались напротив моей постели так, что я видела в фонарном свете, проникавшем через окно, все, что происходило в комнате. «Наташа, - сказала я себе, - ты легла и спишь, ничего не видишь, ничего не слышишь. Ты думаешь о цветочках, о смысле жизни, о ярком солнце. Твои пристрастия катастрофически быстро молодеют, а педофилия, Наташа, это страшная болезнь, гораздо хуже, чем болезнь гомосексуализм!» Возня на полу заставила меня открыть глаза. Девчонки сдавленно хихикали, боясь меня «разбудить», раздавался звук ладонных шлепков и фразы типа «Отстань от меня, дура!», вперемешку со смехом и снова «Юля, я тебя задушу сейчас!». Я осторожно перевернулась на живот, прижав свое либидо к неровной поверхности постели, и пыталась изгнать из головы картины, которые дорисовывало мое воображение к невинной возне двух подростков, не угомонившихся с пути и не хотевших спать. Девчонки вообще были редкими хохотушками – любая мелочь для них была поводом для шуток и веселья. «Наташа, ты страшная старая извращенка! – продолжала самобичевание я, - это дети, они просто не хотят спать и шуткуют, а ты – что ты себе навоображала? Лежи спокойно и думай о чем-нибудь успокаивающем!» Однако успокоиться мне никак не удавалось. Я вообще не люблю свою фантазию – она коварная дама, вечно подкидывает мне «сексуальную свинью» там, где это не требуется и где нет ни малейшей на то предпосылки.
- Тише ты, Наташу разбудишь!
- Сама дура. Тихо! Не трогай меня!
- Это ты ко мне пристала! Убери руку свою!
Я думала, что сойду с ума или взорвусь. К счастью, я провалилась в сон где-то в середине следующей слышной шутливой перепалки и продолженного моим воображением движения одной ладони по другому телу.
***
Жестокость следующего дня была сильнее свинства предыдущей ночи. Мало того, что, проснувшись, девчонки часа два не желали одеваться и ходили, в чем спали, так еще и после обеда Катюшка осчастливила меня. Я сидела на кровати и разглядывала какую-то брошюрку с книжной полки деда. Эта полка была сущей сокровищницей – книги там собраны разномастные, разношерстные, разнонаправленные и немыслимых годов издания. Я постепенно просматривала все подряд. Заинтересовавшаяся Катерина быстро подбежала ко мне, плюхнулась рядом, оперлась на меня всем корпусом, прижавшись грудью и животом к моей левой руке, боку и еще слегка приобняла меня, опираясь на постель. Книжка в моей руке задрожала. Как сквозь вату я слышала: Наташа, а что значит «нумизмат»? - вот тут написано, смотри. Так же ватно я объясняла значение слова и пыталась и не могла двинуться вправо, отстраниться от нее, от ее свежести и юности, от наивности и тепла, от движения ее тела, от собственного волнения. Катюшка вытягивала шею, пытаясь разглядеть картинку на следующей странице, все сильнее наваливалась на меня, и ухватилась ладошкой за мой левый бицепс. Я чувствовала себя сжатой пружиной, готовой выстрелить в любую секунду. Мозг отказывался верить в то, что Катюшка это делает не специально, что она не видит в этом прикосновении ничего, кроме удобства для просмотра картинки, что она не чувствует того, что со мной происходит. Я громко выдохнула, как-то неловко сунула книжку ей в руки и сказала, поднимаясь: Пойду принесу дров!
Для закрепления эффекта освобождения я натаскала дров столько, что до утра следующего дня с подобной целью на улицу выходить не требовалось. Потом я подумала, что дрова – это, по сути, такая мелочь и решила хорошенько прогуляться. Сходить куда-нибудь подальше в поле, побродить по глубокому снегу, в валенках это еще тяжелее, решила выгулять свою неудовлетворенность. Я выгуливала ее на открытом пространстве Михалычевых полей, продуваемая недобрым февральским ветром. Тишина звенела у меня в ушах. Слух, привыкший к постоянному присутствию звуков в городе, недоумевал от абсолютного их отсутствия здесь и, видимо, бунтовал. Собственное дыхание казалось оглушительным, малейший ветерок, скользящий по снежной поверхности, производил громкий наждачный звук. Если долго-долго идти по заснеженному полю, не задумываясь о направлении и цели путешествия, не испытывая страха перед возможными звериными опасностями, оставить все умения, накопленные в «цивилизованной» жизни и превратиться в шаг и слух, можно услышать следы пробежавшей здесь неделю назад мышки, зайца или пропрыгавшей по полю птицы. Это говорящие следы, но я ни слова в них не поняла, потому что не охотник и не Пришвин. Я только услышала их тихий говор, нескончаемый поток информации о событиях и действующих лицах, которых сейчас здесь не было видно. Постепенно я забрела так далеко, что, не глядя на собственные следы, с трудом могла бы показать направление, откуда пришла. Я подумала, что моей неудовлетворенности вполне достаточно такого променада, и решила вернуться. Путь обратно занял чуть меньше времени, как мне показалось, или возвращение и вправду всегда кажется более быстрым, чем удаление от дома. Когда я увидела крыши домов и крестик на гараже, услышала, как кто-то возле кухни колет дрова и тявкают многочисленные собаки, почуяв мое приближение, то подумала, что девчонки, наверное, волнуются, куда я так надолго подевалась.
Я ошиблась. Девчонки в мое отсутствие веселились: выкрутили громкость магнитофона на полную и гоготали, как потерпевшие – на всю округу разносился какой-то новый радийный хит, в сенях стоял таз с нагретой водой, и Катюшка с Юлькой носились вокруг него, как заведенные, зачерпывая из него ладошками и обрызгивая друг друга, при этом их звонкий смех было слышно во всех соседних комнатах. Дверь из комнаты была открыта, и печное тепло наполнило сени. Я, конечно же, попала под артобстрел. Катюшка обрызгала мою куртку, шапку, лицо и кричала, чтобы я скорее стаскивала с себя верхнюю одежду и присоединялась к ним. Я утомленно улыбалась и говорила, что, пожалуй, сегодня воздержусь, поскольку привыкла праздновать день Нептуна в более теплое время года. Взгляд отметил соответствующую игре оголенность девчоночьих плеч и ног. «Хорошо, что не больше, чем это!» - подумалось мне. Прогулка в этом смысле должного воздействия, похоже, не возымела.
Переодевшись, я взяла ведро и пошла в гараж восполнить наши запасы воды, так расточительно истраченные девчонками в процессе игры. Юные нимфы уже тоже переоделись в сухое и сейчас занимались уборкой сеней – беспорядок и влажность, наведенные ими там, напоминали о тропических странах с постоянно меняющимися политическими режимами и многомесячными проливными дождями. Катюшка, не заметив в моей руке ведра, спросила, куда я. Открывая одну из двух дверей, ведущих из сеней на улицу, я ответила и уже собиралась выходить. Пространство между первой и второй дверью составляло сантиметров семьдесят, я находилась в нише. Катюшка взвизгнула «Подожди, я с тобой!» и уже собиралась побежать в комнату накинуть что-нибудь теплое, как Юлька, коварно улыбаясь, быстро затолкнула ее ко мне в нишу, прибавив «Конечно, конечно, Катенька, сходи, помоги Наташе донести ведро!», и захлопнула первую дверь. Мы с Катюшкой оказались плотно прижатыми лицом друг к другу в междверном пространстве. Я – с громко звякнувшим цинковым ведром в руке. Хватило секунды, чтобы мозг абстрагировался от звука демонического Юлькиного хохота, раздававшегося из сеней, и перестал работать в опасной близости от Катюшки. Я попыталась толкнуть задницей дверь наружу, но быстро поняла, что она заперта на шпингалет. Дверь мы закрываем только на ночь или когда моемся. Кому и зачем понадобилось закрывать ее сейчас? Катюшка весело хихикала в темноте и так же, как я, попой пыталась толкнуть первую дверь, спиной к которой она находилась. Но Юлька держала дверь снаружи и не давала ее открыть. Наши с Катюшкой тела, оттолкнувшиеся спинами от дверей, сталкивались в темноте, повышая градус моего безумия. Вдруг я представила, как это выглядит при свете со стороны, и разразилась нечеловеческим хохотом. Я не могла остановиться и истерично смеялась-смеялась-смеялась, дорисовывая в воображении, как, подбираясь к телесериальным правилам, жизнь неожиданно забрасывает мою любимую сюда, на край земли, и она, как-то открыв дверь снаружи, становится невольным свидетелем нашего с Катюшкой «совокупления». Я же с криком «Постой, я все сейчас объясню!» бросаюсь за ней, но почему-то вдруг оказывается, что за человеком, который уходит, невозможно угнаться, и я остаюсь с глупым выражением лица на дороге. Юлькин смех за дверью стих, перестала хихикать и Катюшка. По всей видимости, нездоровые нотки моего хохота были слишком явными. Дверь в сени медленно открылась, и недоуменное Юлькино лицо появилось в светлом проеме. Катюшка держалась за меня руками и внимательно всматривалась в мои глаза. На лицах девчонок четко просматривалась тревога за мое душевное здоровье. Я же, спросив «Вы чего?», почувствовала, как теплые-теплые слезы текут по моим щекам, в то время как глупая улыбка все еще играла на моих губах. Разозлившись на себя и резко развернувшись, я шумно открыла шпингалет, пнула дверь ногой и вылетела на улицу, яростно размахивая ведром. «Вот, Наташа, до чего доводят женщины!» - издевалась я над собой про себя, широко шагая в направлении гаража.
***
Когда я вернулась с водой, в комнате стояла полная тишина. Девчонки выключили музыку, схватили по книжке и по-турецки сидели на полу на матрацах, уткнувшись в страницы и делая отменно умные лица. Они едва взглянули на меня, и в их глазах я увидела тревогу, непонимание, недоумение и – жалость. Какого рода была эта жалость, определить было невозможно. Наверное, они подумали, что у меня клаустрофобия. Хотя я никогда не слышала, чтобы при этом смеялись.
С тех пор наши с Катюшкой и Юлькой отношения можно было назвать более острожными. Даже когда поздним вечером этого же дня они затащили меня в гараж и, хохоча, заманили в огромный трактор, чтобы «порулить», когда мы сидели втроем на одном узком сиденье и, смеясь, дергали за все имевшиеся в кабине рычаги, как ненормальные, я видела в их глазах настороженность и ожидание новых «фокусов» с моей стороны. Я, как могла, поддерживала игру, смеялась, шутила и рулила, но чувствовала, что девчонки верят грусти в моих глазах, а не моей улыбке.
Позже, когда мы разлеглись спать, Юлька в темноте зашептала: «Наташа, а у тебя есть Его фотка?». Я знала, что она знала, что фотки у меня есть с собой, потому что об их наличии еще раньше случайно узнала Катюшка. Она наверняка уже рассказала Юльке, придумав какую-нибудь душещипательную историю о моей «несчастной любви».
- Есть.
- Дай посмотреть.
- Нет.
- Ну, почему? Он что – страшный? – Я чувствовала, как Юлька начинает улыбаться в темноте.
- Нет, он очень симпатичный.
- Тогда почему не дашь посмотреть?
Как я могла ей объяснить, что боюсь, что если покажу ей фотки, она поймет, что на них не парень, а девушка? Как было самой себе объяснить этот страх, когда за плечами столько лет и столько пройденных боязней? Я знаю, как, но. Еще нужно было думать об их юности. Не осуждение меня пугало, не непонимание. Не это. Наверное, в их глазах я бы стала даже интереснее, откройся я им и начни рассказывать все, что накопилось. Они бы поняли. Но они могли бы спросить – «Это как «Тату», да?». Вот этого я боялась.
- Потому что уже поздно и надо спать.
- На-а-а-та-а-а-а-ша, - канючила Юлька, - ну покажи! – Я слышала, что она уже смеется и готова начать новую игру в «покажи фото», которая может растянуться на всю ночь. Спать хотелось жутко.
- Не покажу, они у меня далеко в рюкзаке спрятаны, и я не собираюсь посреди ночи за ними лезть под кровать.
- Я помогу тебе достать! – не унималась Юлька, в ее голосе было столько решимости и убежденности в том, что она таки добьется своего, что мне показалось, она одна может заменить целую армию самых лучших адвокатов или политических деятелей в период предвыборного гона.
- Юля, я завтра тебе покажу, хорошо? А сейчас я буду спать!
- Нет, не будешь, - игривая, - я буду просить долго, ползать на коленях, целовать твои ступни и ты, наконец, уступишь и покажешь мне его фотку!
«Его», блин, фотку! Хотя, чего я, собственно, боялась? Я ведь и сама при первом взгляде на фотографию тогда еще просто моей знакомой, не сразу поняла, ху из ху. Мне помогло только заведомое знание того, что я вижу девушку.
Минут через тридцать или сорок Юлькиных уговоров, в ходе которых она добралась до невиданных высот оригинальности, я сдалась и достала фотографию. Отдала на просмотр и вышла на крылечко покурить. На самом деле, я смотрела сквозь стекло на Юльку, разглядывающую изображение, чтобы увидеть ее реакцию, посмотреть, что будет написано на ее лице. В общем и целом, она подтвердила мои ожидания, но не думала же я, что темпераментная девица примется целовать! фото моей любимой! Решив, что увижу все до конца, я не двинулась с места, хотя тогда мне хотелось только одного – ворваться в комнату, выхватить фотку и не делить свою любимую ни с кем даже в таком смысле. Наверное, я еще сама не вышла из возраста девчонок, может быть, никогда и не выйду. Юлька принялась кружить по комнате, держа в обеих вытянутых перед собой руках фотографию, и улыбалась-улыбалась, поцелуйно вытягивая губки и глядя влюбленными глазами на незнакомую девушку! Я тихо хохотала. Нет, это стоило досмотреть!
Вернувшись в комнату, я ответила на пару тысяч вопросов, выдумала еще одну легенду, рассказала ее и мирно завалилась спать. В темноте еще с час раздавались глубокие сладкие вздохи неспящей Юльки. С последним предсонным вздохом она родила: «Везет же дуракам!»
На следующий день я собрала вещи и уехала в город, решив, что никакая жестокость цивилизации не сравнится с жестокостью расстояний.