Вопрос есть, по крайней мере, половина ответа. Вопрос, заданный в утвердительной форме, не только уже содержит в себе ответ, но еще обычно его навязывает: вариант максимум один. Давая тему «Художественный мир Тютчева», автор ее заранее готовит своего адресата к мысли, что мир этот ему (адресату) вполне доступен. Иными словами – предлагает поместить под заглавием несколько развернутый его вариант. Такой подход к теме возможен лишь в том случае, если предмет ее осязаем, очевиден для пишущего. То есть, не в случае Тютчева. Бесспорно, однако, что некоторая часть тютчевского мира для нас ощутима. Это, что было признано окончательным, а потому – записано: след, оставленный во вселенной «художественным миром Тютчева». Не обладая навыками профессионального следователя, я зафиксирую здесь лишь то, что с точностью смогу установить по этому не слишком ясному оттиску.
Возможность видеть непостижимую вечность в постигнутой, как нам кажется, секунде, признанная Блейком, поможет мне и теперь. Во всяком случае, способность Тютчева изъясняться предельно кратко, в то же время создавая впечатление абсолютной законченности, – едва ли не важнейшая из черт того самого оттиска. Демонстрируя эту способность, я приведу две из его (Тютчева) стихотворных фраз:
Природа – сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.
и –
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать,
В Россию можно только верить.
Несомненное совершенство этих стихотворений и реакция «широкого круга читателей», усмотревшего, по крайней мере, в одном из них замочную скважину для себя, – все это показывает, насколько огромен мир Тютчева и насколько герметично он закрыт от прочих. Огромен – потому что лишь колоссальный дух способен создавать свои автопортреты, пользуясь не прямой, а обратной пропорцией; с другой стороны – потому что стихотворные монолиты подобного рода всегда имеют на себе отпечаток великого душевного усилия (рискну привести в пример Мацуо Бас;, который работал над одним из хокку более десяти лет). Закрыт же – потому что всякая оголтелая любовь масс, к чему и к кому бы она ни обращалась, основана на непонимании почти такого же масштаба, какой имеет и она сама, и лучше всего это выразилось в ответном чувстве «широкого круга» на четверостишия Тютчева.
Итак, мне ясны хотя бы размеры. Но, приблизившись к своей цели, я и отдалился от нее. Осознание закупоренности, обособленности чего-либо (а «художественного мира» особенно!) с одной стороны – не позволяет идти далее внешних описаний, а с другой – заставляет восприятие быть целостным. Однако я все же совершу дерзкую попытку проникновения внутрь: скажу о практическом отсутствии персонажей у Тютчева. Для философской позиции это – единственно честная и приемлемая позиция, ибо у использующего героев всегда остается лазейка, возможность отнести слабость аргументации, реплики, жеста на счет «действующего лица».
Что, разумеется, невозможно для поэта, единственный персонаж которого – его «художественный мир». Он сам, иными словами.
1995