Мой брат был тёмнокожим, кучерявым, а я пошёл в дедушкину породу со стороны матери (так говорила бабушка) – белокурый и голубоглазый. Однажды на базаре я играл в футбол с мальчишками. За нами наблюдали двое русских мужчин с испитыми физиономиями. Таких в городке называли бродягами или босяками. Слово «бомж» в то время не было в ходу. Они – горестные остатки войны, прибыли сюда на «юга». Самые здоровые из них дотянули до конца 50-х. На местный металлургический завод их не брали. Куда им было доходягам и алкоголикам! Они подрабатывали на базаре носильщиками.
В какой-то момент мяч вышел из игры и оказался у одного из них. Я подбежал и попросил мяч. «Вась, Вась, - воскликнул один из них, - смотри, русский мальчик!» - крикнул он прикорнувшему поддельнику. Он был серьёзным и даже торжественным в этот момент. «А вот ещё русский мальчик, - сказал я, показывая на другого мальчика, - а вон - ещё”. Мужчина оценивающе посмотрел на других русских мальчиков и пренебрежительно махнул рукой. Почему-то тогда ему хотелось, чтобы его кровей был только я. На его лице отпечаталось достоинство, какое люди его типа редко себе позволяли. Наверное, когда вспоминали лучшие деньки.
Мы боялись бродяг. Их угрюмости. Наш дом находился в центре городка, построенного ещё немецими пленными. Когда я и брат заходили в подъезд, то старались бегом пронестись мимо лестничного пролёта, ведущего вниз, в подвал. А когда поднимались на четвёртый этаж, стучали во все силы в дверь и не смотрели на лестницу, ведущую вверх, на чердак. Там тоже могли находиться бродяги. Их гоняла милиция. Экзекуции всегда сопровождались воплями и битьём.
Поэтому бродягам приходилось жить на "отвале". С металлургического завода вывозили шлак –валуны, огромные в форме вагонеточной ванны, пылающие жаром, черно-красного цвета. Обитатели отвала в это время обживали другие валуны, "уже отходящие", в метрах двадцати. Они присматривались к новым. Рассчитывали, что шлак станет приемлемо тёплым через три-четыре дня. Зимой ждали меньше. Так шлакохранилище по мере, как оно росло, уводило дальше и дальше от города этих бродяг. Некоторые из них умирали уже по дороге в город. Из-за дистрофии.
Но иногда смерть бывала другой. Когда валуны охладевали или из-за какой деформации, они обваливались или поворачивались с бока на бок, давя обитателей завала. Слышно было, как несчастные кричали, потом постепенно замолкали, умерев. Спасти их было невозможно. Тогда не было такой техники. И не протиснуть её было по узкоколейке паравозика, тянувшего за собой вагонетки…
Но вот однажды у нас завёлся дружок из бродяг. Звали его Николай. Раньше его никто не видел. Он был таким же грязным, обросшим. Но не было в нём угрюмости, характерной для его братии. Николай привлёк внимание тем, что однажды на улице, встав как по команде смирно, отдал честь моему отцу, когда тот выходил из американского «джипа». «Честь имею, товарищ полковник!». Папа вяло ответил ему, и спросил, какого звания и где служил Николай. Тот был старшим лейтенантом и служил в том же роде войск, что и мой родитель – в ПВО. Отец немного подумал, а потом приказал Николаю следовать за ним…
Мать была не в восторге от такого гостя. Но я помню, он весь вечер старался держать военную выправку. Ему накрыли небольшой стол. Под конец мужчины развеселились и вспоминали потешные случаи из военных будней. Папа рассказывал, как во время занятий расчёт, которым он командовал, умудрялся дуплетом сбивать две цели. «Вторую прямо почти на уровне травы!» Николай вспоминал, как их накрыли «Юнкерсы»:
- Налетели вдруг, как стервятники, пока мои по местам рассаживались, нас землёй засыпало от взрывов. Через часов пять всех по одному выкопали.
Здесь гость сделал паузу. Заметил как бы про себя: «А чего старались!». У папы изменилось выражение лица, и он сказал, что Николаю «пора уходить». Тот послушно встал, хотел было вытянуться в стойку «смирно», но нетерпеливый жест отца предупредил его желание. Мать набрала в сумку съестного гостю. Потом она долго проветривала комнату.
Через некоторое время мы встретили его на улице. Нас, меня и брата, вела за руку мать. Николай весело подмигнул мне и брату.
Через неделю он, видимо, измученный голодом, попытался прийти к нам в гости. На робкий стук в дверь ответил папа. Николай чувствовал себя совершенно уничтоженным. Отец отвернулся от него, слегка прикрыл дверь. Он молча набрал припасов и, не произнося ни звука, передал их Николаю. Когда тот начал раболепно благодарить за съестное, перед ним хлопнула дверь.
Когда он пришёл в третий раз, ему уже не открыли.
Но с нами он сдружился. Вокруг него собиралась ребятня. Нико (так мы его звали) умело показывал фокусы, рассказывал про войну. Особенно он благоволил мне и моему брату. Мы приносили ему наши школьные завтраки. Так поступали и наши товарищи. Однажды, когда мы шли по улице с матерью, Николай, как обычно, весело окликнул нас «Гури-Зури, Зури-Гури!!» На самом деле меня звали Гурам, брата – Зураб. Тут моя мать первый раз улыбнулась при встрече с ним и спросила про здоровье. Николай онемел и только потом выдавил из себя:
- Спасибо!
В следующий раз я и брат наблюдали сцену, когда на улице пьяного Николая избивал милиционер. Мы оба разом посмотрели на мать, помочь ведь надо. Но она промолчала. Николай увидел нас и, мне показалось, ему было страшно стыдно. Он сник, лёжа на земле, никак не реагировал на тычки сапог милиционера. Лицо закрыл руками. Пережидал, когда мы пройдём мимо.
А однажды Николай пропал. В городе его не было видно. Потом мы догадались пойти на завал. Родители строго запрещали туда ходить. Это место считалось страшным. Но мы – шесть мальчиков рискнули. Как всегда, набрали школьных завтраков. Купили даже несколько пончиков… Стоял апрель. На завале было тихо, ни одной живой души. Два гребня яйцеобразных и расколовшихся шлаковых валунов (они были чёрно-зелённого цвета) тянулись вдаль параллельно узкоколейке. Мы знали, что «кукушка» с завода с вагонетками появляется здесь ночью. Сами же обитатели днём уходили в город. Мы начали кричать «Нико, Нико!» Долгое время никто не отзывался. Потом до нас донёсся слабый голос. Мы бросились по направлению, откуда шёл голос. Потом мы увидели измождённую фигуру человека, неловко спускавшегося с валунов к узкоколейке. Это был Николай.
- Сюда нельзя, - бросил он нам, - ногами можно провалиться. Лучше я сам спущусь.
- Мы тут принесли тебе еды, - сказал я. Он долго не мог отдышаться.
Николай сидел на шпалах и медленно жевал пищу. Смотрел куда-то вдаль. Лёгкий ветерок теребил его шевелюру.
- Хорошо здесь, в Грузии. Небо всегда голубое. Вон валуны даже проросли травой, кузнечики стрекочут. А вы на камни не садитесь и на рельсы - тоже. Всё тепло из вас вытянут, простудитесь, как я.
Прошло полгода. Наш приятель реже стал появляться в городке. В один пасмурный февральский день распространилась весть, что на хранилище опять обвал. Подмяло несколько
бродяг. Мы побежали туда. Милиционеры из оцепления не пускали нас. Пришлось сделать крюк и так обойти оцепление. Где-то в этом месте жил Нико. Смотрим в расщелины и ничего не видим. Кое-кто даже плакать начал. Нико услышал нас. Что-то говорил непонятное. Вдруг его голос, набравшись сил, выдохнул как из преисподней:
- Счастлив я, что кто-то меня оплакивает, бедолагу!!
Через лет десять завезли технологию. С её помощью при переплавке из кремня даже золото стали добывать. От «отвала» ничего не осталось. Бродяги к тому времени уже все умерли.