Был солнечный день в конце мая, - я и мой друг Михаил Петрович гуляли по чертановским новостройкам...
Впереди, - ах, как много обещало это слово тогда! - лежали, - и манили, и просвечивали сквозь казавшиеся нарисованными и ещё не вполне высохшими многоэтажки, - воображаемые дали, - мы сами себе их рисуем, пока молодые...
Посреди каменистого пустыря, - где собиралались насадить цветник, да, видно, так и не собрались, - был небольшой пригорок, на вершине которого из земли выступала бетонная балка, - и из балки взметалась в небо арматурная буква гамма, - а по-русски представить, так рогатина, - железная, ржавая, витая... Мы видели её издалека и всё же, подойдя вплотную, были поражены её неземным видом и на некоторое время умолкли: в ней читалось предельное отчуждение, - окаменелость последнего мышечного напряжения, - безвозвратность и бессмысленность растраченного усилия, - и мы смотрели на это отчуждение, задрав головы: оно было выше нас...
Потом, чтобы стряхнуть с себя тягостное впечатление, шутили: так вот он, - пуп земли! - не за него ли в своё время брался Святогор? - и уж если он тогда не сладил, так и никто теперь не сладит!...
Помню, когда мы отошли на несколько десятков шагов, я оглянулся назад и сказал Михаилу Петровичу, что эта гамма, эта рогатина, этот пуп земли есть скрытое от неискушённых напоминание искушённым: о тщетности мечтаний, - возносящихся к небу и намертво увязающих в неподатливой каменистой земле, - о недостижимости воображаемых далей... - а потом прибавил, что напрасно я это сказал, и что напрасно я это подумал... А мой друг положил руку мне на плечо и сказал: смотри, не успел ты это сказать, как на нас, и на пустырь, и на окрестные многоэтажки легла тень облака, и как потянуло студёным... - и прибавил: я то же самое подумал, - но пойдём вперёд, чтобы мечтать, и не читать того, что написано для искушённых, - впереди солнце!...