Вот я выскользнула из прошлого. Там были все предметы вытянуты недоумением и втянуты в разговор за каким-то квадратным столом в знакомой тесной кухне. Прошлое таращилось на стены моей уже-не-моей комнаты, на афиши маленького провинциального театра, разглядывало удивленно моих сестру и маму, пялилось на бабушку, руки в брюки, такое непривычно высокое, по-прежнему черноволосое и кареглазое, но смущенное. Оно не выдержало света горящего над подушкой ночника, и вялые его движения перенеслись в старую прихожую. И все, на кого он прежде смотрел, столпились вокруг него, обступили его. Я провожала его и думала: «бедное прошлое», но без жалости открыла ему обтянутую искусственной черной кожей дверь и она и прошлое тут же исчезли и на меня сверлящим светом уставилась лампа. Я закашляла, глядя на уходящее навсегда прошлое, идущее по улице из старого кинофильма, из окна.
Я засыпала без чая и чтения. Засыпала читателем и чаёвницей. Засыпала нечаянно, уйдя случайно за угол на секундочку. Я накупалась за день в настоящем времени, в светлом морозном настоящем, наблюдавшим за мной со стороны, с просторного неба сквозь ветки тополей, созерцающем детей, что катались на санках с самолепной горки, оглядывающее молодых сбитых дворничих в фуфайках с ведрами и вениками.
Разглядывая меня любопытно, но в стороне, затихнув, (потому что на меня его действие не распространяется, ведь у меня есть свое время, свое настоящее), время завело меня в старую пригородную школу со смешными неказистыми шторками из будущего. Солнце отражалось в небе бледной вечерней полной луной, морозно шипело в небе на масле моих слез от красоты и белизны снега. От стендов, написанных детским пытливым подчерком, гордо выпятивших грудь, увешанную фотографиями отличников и учительниц с красивыми именами и фамилиями, с глубокими как озеро глазами, с улыбками усталостей и частыми вздохами на щеках и подбородках.
Останься, говорила я прошлому, одевавшему шапку и пальто моей несуществующей прихожей.
Останься, говорила я шепотом прожигающему ветки тополей и иголки сосен солнцу, сползающему медленно за сопку.
Останься, говорила я теплу, покидающему ботинки и варежки, закрыв двери старой школы, бережно придерживая хрупкую тишину , таящуюся в их громоздкости.
Останься, кричали мы автобусу, что чуть не уехал без нас в наше активное время и не оставил нас в этом убаюкивающем созерцательно-провинциальном.
Останьтесь, умоляла я тихо кирпичные хрущевки с простынями на балконных веревках, от которых я отъезжала дальше и дальше, задерживаемая мягкой прохладной световой рукой оранжевого солнца за спиной.
Мы остались, прильнув к нашим временным подушкам, растопленные в прошлое ночниковым светом.