Я встречал их несколько раз – и никак не мог понять, кто эти люди. Словно они ждали кого-то – когда ждать уже некого. О чем-то напряженно размышляли – и никак не могли сосредоточиться. В городе неотвратимо наступала ночь, и на табло горели нули вместо цифр. Перроны конечных станций метро пустели и затихали. И я натыкался на этих одиночек: у самых дальних лавочек, рядом с черными провалами тоннелей. Они сидели молча, ни на что не обращая внимания. Чаще всего это была молодая девушка или парень, но несколько раз я замечал в каком-нибудь забытом углу усталых женщин, седых мужчин, детей…
Они никогда не отвечали ни на чьи вопросы, отворачивались от любопытных взоров. И я не мог, не мог понять, задевая взглядом за одну из потерянных фигур, пробегая в очередной раз мимо: чего можно ждать в метро перед самым закрытием, о чем мечтать, глядя на маслянистые рельсы. В моей памяти оставались пустые глаза, вялые руки и почему-то почти всегда праздничная одежда. Они словно пытались вернуться с праздника… но никогда не вставали со скамеек и не шли наверх. Я не знал, кто эти люди – пока не стал одним из них.
Осторожно! Двери закрылись, и поезд поехал. Последний поезд: все кому надо, давно уже сидели по домам. В вагоне остались двое: симпатичная девушка с томиком Бодлера – и я. В соседних вагонах, кажется, было пусто.
Моя соседка ничего не боялась, она спокойно уткнулась в книжку и, видимо, знала, что на выходе из метро ее встретит папа с ротвеллером или, скажем, любимый человек на автомобиле. Девушка мне понравилась: всегда приятно полюбоваться холеным личиком и точеной фигуркой.
Прошло пять минут, а потом и десять: за окном все так же свивались и плясали слепые удавы: тоннельные кабели и шланги. Поезд не сбавлял хода. Я ждал. Девушка (потом я узнал имя – Света) наконец оторвалась от увлекательного чтения, подняла голову, скользнула по мне равнодушным взглядом… Поезд мчался. Она снова опустила глаза, но уже было видно, как напряглись ее тонкие плечи, как застыл на одной строчке взгляд, как пальцы сжали книжку. Девушка больше не переворачивала страниц, она ждала… но поезд никак не тормозил.
И тогда она, конечно, обратилась с вопросом ко мне, и тогда я, конечно, ответил, что не стоит волноваться. Видимо, здесь длинный перегон, и поезд едет не так быстро, как кажется, и не следует забывать, что… Но еще через десять минуть эти объяснения потеряли всякий смысл.
Мы сходили к одному концу вагона и к другому, но за окнами была только вечная ночь, а по соседству, в ближайших вагонах, по непонятной причине не горел свет.
Тут уже появилась тревога и начались предположения. Быть может, что-то неисправно, и мы проскочили станцию ? И едем теперь в сторону депо, и можем на полном ходу врезаться в другой состав. Но экстренная связь не включалась, и машинист не отвечал.
Нечего сделать было нельзя, и тут Света вдруг закричала. Стала метаться по вагону, пробовала звать на помощь (но никто не отзывался), просила меня предпринять хоть что-то. Потом попыталась выглянуть в форточку – но там не было ничего, кроме ветра. В отчаянии она стала биться в закрытые двери – а я спокойно сидел на прежнем месте и даже чуть улыбался. И когда Света, в очередной раз больно ударившись, присела отдохнуть, я объяснил ей, что до любого депо ехать недолго, и раз мы до сих пор живы, то никакое столкновение нам не грозит.
Тогда мы наконец познакомились. Выяснилось, что по прибытии домой Света должна позвонить подруге, иначе та будет волноваться. А у метро ее встречает не кто-нибудь, а муж, и как раз с любимым ротвейлером.
Быть может, это инопланетяне – гуманоиды – пришельцы похитили поезд ? Затянули наш вагон в четвертое измерение и по астральному каналу тащат на Сириус. Шутки-шутками, а Света действительно однажды видела НЛО: утром на даче. Кстати, о дачах…
А вчера по телевизору крутили очередной ужастик: там посланцы Сатаны прогрызают землю и нападают на людей… Я взял ее за руку, смотреть за окно стало невозможно: действительно, страшно… Но – что ты в самом деле ? Какие могут быть упыри ? Современный город, какие-нибудь неполадки в тоннелях. Скоро все выяснится.
Со Светой было приятно проводить время. Она мило пугалась, с удовольствием дарила улыбку и была к тому же красива. За разговором я многое узнал о ней. Школьные приятели, конечно, приколисты, компания была дружная. Теперь общаются мало, а раньше любили на весь день на пляж. Плавает Света отлично, любит фотографироваться и пародировать певиц.
Конечно, мы вспоминали и несчастный КГБ. В газетах писали, что они похищают людей, используя для этого самые экзотические способы. Но те времена давно миновали. О, романтичное прошлое – кстати, поэты-романтики оказались нашей общей любовью. Света читала Бодлера, потому что задали в институте, но ей и самой очень понравилось. Здоровый цинизм и яркие образы. Кстати же, Света показала свои фотографии: летом снимал знакомый фотохудожник. Достала карточки из кармана модной кожаной куртки… при этом изогнулась так грациозно… Мне захотелось ее обнять, но я не решился. Хорошо, что мы встретились этой ночью. Итак, Светкины снимки. На одном – женщина-вамп: яркие губы, контраст цветов. Дальше – в эсэсовском мундирчике: строго, изящно, стильно. В купальнике, в бальном платье…
Мы ехали, не сбавляя хода, уже почти час, и за окнами ничего не менялось: все те же серые дрожащие полосы. На такой скорости нельзя было разобрать деталей. Это было похоже на сон или сумасшествие: поезд превратился в вечное движение и, похоже, тем, кто в нем остался, предстояло до самой смерти наблюдать черные кишки подземных городских окраин. Быть может, все это галлюцинация или бред ? Мы, кажется, начинали сходить с ума. Света уже не смеялась и говорила все тише.
И тогда я пожалел девочку и рассказал, как на самом деле все может быть. Скажем, так: общая протяженность московского метро – сотни километров. Кроме того, есть секретные ветки, уходящие в Подмосковье. Мы явно прозевали свою станцию, и теперь поезд отгоняют куда-нибудь в Дубну. Обычный российский бардак: связь не работает, забыли проверить вагоны. Вот порадуется подруга, когда мы через пару часов позвоним с берега Волги. Маленький пикничок!
И мы уже хохотали, подталкивая друг друга локтями, и только теперь перешли на ты, и становились хорошими друзьями, и я, кажется, мог надеяться на большее.
Отпустив еще несколько хохм и отсмеявшись, мы некоторое время молча сидели и смотрели в черные провалы окон. И начинали ощущать почти что родство душ: словно путники, идущие к одной цели. Света рассказала о своем муже, и мне стало легче на сердце. Муж, по ее словам, был идиотом. Бывший военный, связист, теперь он работал в гражданской конторе и зарабатывал неплохо – но мозгов не имел. О стихах ничего не знал, предпочитал пиво и фразы длиннее трех слов складывал с трудом.
Мы решили, что мужу будет полезно поторчать у метро, и в этот момент поезд остановился. От неожиданности Света вскрикнула – и даже я вздрогнул. Неподвижный тоннель казался совсем чужим. Было видно, что кабели покрыты густой пылью и местами сорваны с крючьев… и ничего похожего на недавний змеиный полет. И тишина, которой никогда не бывает на поверхности. Особенно жуткая после вечного грохота. Невозможно шаркнуть ногой: этот звук, отражаясь от потолка и стен, преступным скрежетом разнесется по округе. Разговоры – только шепотом…
Света снова испугалась, но я объяснил, что нужно подождать – и она мне поверила. Минут десять мы тщетно вслушивались в черную тишину – а тишина вслушивалась в нас.
Потом я сказал, что пора, и зашагал в конец вагона – Света побежала следом. Мы остановились у запертой двери, Света подергала за ручку. А я порылся в карманах и извлек серебристый ключ – тот, что носят машинисты. Разомкнул дверь – и затхлый, холодный воздух тоннеля тяжелой волной прорвался в вагон.
Света восторженно вскричала и одарила меня взглядом, о котором я мечтал всегда… она уже верила мне во всем, не спрашивая, кто я. Тогда я открыл дверь соседнего вагона и приготовился шагнуть через провал – но Света схватила мою руку, и я увидел, что ей снова, снова страшно. Там, внизу, между двумя порожками, глухо и непонятно отблескивали массивные куски металла, пахло горячей пылью и чем-то мерзким. Оступиться и упасть под гильотину колес…
Но я первым перескочил через пропасть и, протянув руки, помог перебраться Свете. Мы очутились в соседнем вагоне, и нам пришлось пробираться в сумраке: лампы не горели. Все здесь казалось чужим и неуютным, враждебным – после нашего светлого заточения. На старом месте Света забыла сумочку, по возвращаться было поздно… Мы шли вперед, и девушка вдруг спросила меня, любую ли дверь могу я открыть. Я не сказал правды, я назвал себя коллекционером, любителем ключей и замков.
Мне хотелось надеяться, что все получится. Через поезд мы шли, взявшись за руки, и я чувствовал на ладони ее удивительно нежные пальцы. Мне казалось, еще немного и я смогу сказать ей все… и мы вечно будем так идти мимо слепых окон.
С каждым разом все легче становилось шагать через пропасть, и я сбился со счета, сколько черных провалов мы преодолели. Было приятно вести за собой эту хрупкую девушку и говорить о чем-то необязательном, ощущая поверхностность слов.
Наконец мы оказались в тупике, и дальше была кабина машиниста. Мы переступили через последний порог и словно оказались внутри гигантского глаза.
Кабина была пуста, мы стали единственными владельцами сомнительного богатства: сверкавших в свете фар рельсов, покрытых каплями влаги стен, ручек и циферблатов на пульте.
Наша судьба осталась в наших руках, и мы больше ничего не боялись. Нажатые кнопки, оттянутые рычаги… состав несколько раз вздохнул, судорожно вздрогнул и, постепенно ускоряя ход, отправился в неведомый путь.
…Мы ехали не меньше часа, и казалось, сама душа метро развернулась перед нами. Вначале тоннель шел ровно, потом стал резко опускаться вниз. На глубине рельсы начали ветвиться: то и дело оставались слева и справа таинственные, запасные ходы. Возможно, один из них вернул бы нас к исходной точке, но…
Несколько раз проносились мимо, исчезали за спиной обширные непроглядные пустоты – похожие на заброшенные станции. Мы успевали разглядеть только ажурные металлические конструкции и бесконечные ряды колонн.
Управлять локомотивом было легко, и у нас оставалась возможность разговаривать. Я держал руку у Светы на талии и с замиранием сердца ощущал под пальцами живое биение горячей крови. Вначале я не осмеливался… а потом приблизил свое лицо к ее волосам, втянул цветочный аромат вьющихся локонов. Света не воспротивилась, откинула голову… и я почувствовал, как расслабляются ее руки… И я мягко прикоснулся губами к ее шее, в том месте за ухом, где сходятся тонкие ниточки-нервы, связующие душу и тело.
Мы продолжали мчаться во тьму: иногда приходилось притормаживать, чтобы поезд, падая вниз, не разлетелся на части; потом тоннель уходил на подъем, и я увеличивал скорость. Порой мне казалось, что мы катимся по огромной дуге, петляя. быть может, среди пещерных озер. Дорога была бесконечной, точно подземные пути перекрестили собой всю землю. Наполненные тьмою пустоты, тоннели и каверны смешались между собой, и мир их, запертый чередою бетонных колец, никогда не соприкасался с поднебесным простором – как все мертвое.
Наконец из темноты вынырнул семафор, разверзнул сверкающий алый рот, и я остановил поезд. Далеко впереди был выход: в черной глотке тоннеля угадывалось белое пятнышко.
Вот и славно, вот и полный восторг. И мы наконец в первый раз поцеловались. Отец Светы был геологом, и пятнадцать лет назад он нашел среди своих бездушных камней другую женщину: ушел из семьи. Но с дочерью виделся регулярно, два раза в год: в зоопарк ходили. Все мило и благопристойно, но каждый раз, когда они расставались у входа в метро, Света, глядя в спину исчезающему отцу, мучительно хотела броситься следом, остановить. Но свежая обида и старая ненависть не давали ей сделать шаг.
Но теперь все плохое должно забыться – мы оба были в этом уверены. Семафор загорелся зеленым, я включил ток, и спустя несколько минут поезд вкатился на станцию.
Света оказалась здесь впервые и была, конечно, изумлена. Второго пути мы не увидели: поезда отсюда никогда не уезжали. Выйдя на платформу, мы очутились у границы неподвижного желтого моря: бесконечное пространство станции было заполнено метровыми каменными столбиками, на вершине каждого горела высокая свеча. Ближайшие к поезду свечи потухли, никакого другого освещения здесь не было. От нас, когда мы вступили в огненные ряды, покатились во все стороны легкие, дрожащие волны – словно в омут опустили камень. Казалось, тысячи искрящихся слезинок висят в неподвижном воздухе – и гаснут от неловкого прикосновения.
Абсолютная тишина заставляла опустить голову. Только на противоположной стороне зала чуть слышно гудел эскалатор – мы осторожно зашагали туда. Оскальзывались на стеариновых каплях, боязливо лавировали меж свечей, отстоявших друг от друга не более чем на полметра. Пока мы шли, я рассматривал Свету: ее тонкие локотки, ее изящную спину. Я чувствовал себя влюбленным, и все вокруг казалось новым, свежим, чистым. Я верил, что нам будет хорошо и этот город станет родным: нам предстоит вместе в нем жить.
Когда мы поднимались на эскалаторе (я никогда не встречал таких длинных подъемов), я сказал о своих мыслях Свете, и она прижалась к моему плечу. Было хорошо. Сонно шелестели шестеренки, мелко дрожали резиновые поручни. И не спеша проплывали мимо цветные настенные щиты. Они были похожи на рекламу – но сооруженную на века: каменные мозаичные панно. На ярких картинах – счастливый быт порядочных граждан. Пылесосы, холодильники, отдых на курорте. Карьера на работе, с семьей у телевизора, подрастающие дети. И мы смеялись над тупостью художников: ну кто не знает, какой бред изображают на рекламных плакатах. Мы были счастливы собой.
По последним ступенькам мы поднялись бегом и, проскочив неприметный вестибюль, вышли на улицу.
Низко над головой висело черное, без звезд, небо, за спиной тянулся бескрайний бетонный забор. А впереди, насколько хватало взгляда, лежало голое, кривое, словно покосившийся стол, пространство. Вдоль и поперек его пересекали разбитые дороги, а в промежутках мокрыми буграми топорщилась глина. Вдалеке уютно подмигивали разноцветными огоньками высотные дома – туда вела петлявшая асфальтовая дорожка.
- Настало время все объяснить, - словно голос сырого воздуха донесся до нас. И я вздрогнул, ибо сам уже был готов произнести эту фразу.
Мы со Светой обернулись: шагах в пяти от нас у самой стены стояла Елена и три огромных волкодава молча рвались с ее поводков, тянулись ко мне.
- Здравствуй, - сказала Лена. – Ты, я вижу, времени зря не терял ?
Я ответил, что напрасно она встречает меня, потому что никаких отношений между нами быть больше не может.
- Расскажи о своей новой девушке, - попросила Лена, так словно Светлана не стояла рядом и не смотрела в полном недоумении на возникшую сцену…
Меня покоробили интонации старой подруги, и ничего рассказывать я не стал – уступил ей это право: пусть гадает или придумывает. И Лена, конечно, заговорила, и в голосе лишь иногда проскальзывала горечь. Она, видимо, уже отчаялась: удержать меня, изменить, сделать таким же мертвым, как и сама.
Я грубо прервал ее и закричал, что не нужно все начинать сначала, новых объяснений, потому что она все равно не любит меня, а только привыкла владеть – как вещью. А я не хочу.
- Да, - сказала Елена. – Не хочешь. Только ты объясни своей девушке, что происходит. Как она сюда попала, тебе лучше знать. А вот зачем и что с ней будет дальше, я могу ответить. Ничего нового не будет – ничего нового не происходит никогда, – Елена замолчала, и даже свирепые псы у ее ног понуро опустили головы. – Метрополитен сильнее каждого человека. И каждый, кто спускается под землю, отдает ему частицу своего дыхания, своей воли, своей жизни. И кто-то из миллиона пассажиров – или пленников – иногда не выдерживает и теряет желание подниматься на поверхность. Там, наверху, дождь и слякоть, несутся во всех направлениях безумцы. Здесь всегда тепло, и когда затихает дневное движение, наступает благостный ночной покой. Кто знает, как все началось, но первый человек остался под землей, и метрополитен нашел ему место.
Елена смотрела в сторону Светы, но говорила лишь для меня.
- С обычной точки зрения – этого мира нет. Это изнанка метро, его отражение в параллельном пространстве. Те, кто сюда попадает… Словно душу вырвали из тела, внезапно, напрочь. То, что наверху происходит с телом, называют смертью. В реальном мире человек умирает. А свободные души остаются в метро, обращаются в бесплотных духов подземки. Сердца наши становятся твердыми, как мрамор торжественных станций, и глаза начинают походить на черные дырки тоннелей. Нас можно заметить поздно ночью, где-нибудь на конечной станции, случайно, краем глаза… Мы словно привидения. И твоя девушка теперь – тоже.
Я безнадежно спросил Лену, действительно ли она считает, что покинуть этот мир невозможно. И так же безнадежно она ответила:
- В одиночку не принять решение. Всегда нужен другой. Чтобы твоя девушка оказалась здесь, ты стал ее проводником. Живой человек не может попасть на эту станцию, не может жить в этих домах. А когда-то тебя самого привела сюда я. Мы тогда любили друг друга, помнишь ? Я тогда смогла уйти – оставив тебя здесь. И теперь ты можешь сделать то же – потому что заменил свою душу другой, недавно живою. Но так же как я, ты вернешься обратно. Мы можешь ходить по их улицам и скверам, улыбаться и притворяться живыми. Это, пожалуй, хорошо иногда. Но что там делать, если даже руку к лицу невозможно поднять: наша тяжесть нас тянет сюда. Здесь всегда тьма, здесь нет воздуха, ну и что же ? Нам здесь не скучно, потому что нам не на что надеяться и некого любить. Здесь пусто. Кто понимает – поймет. Нам не нужен проводник, чтобы снова найти дорогу… Но послушай… Ты не можешь жить там, наверху. Так какого же черта ты не хочешь забыть солнце ? Тебе нужна свобода снова уйти, и потому, возвращаясь в подземку, во тьму, ты еще раз и еще берешь с собою живую душу. Как зовут твою новую девушку ?
Я ответил, что говорить незачем. Я встретил наконец человека, с которым мне не будет страшно в этом мире. Я не за тем уходил и не за тем вернулся. Я от тебя ушел, от тебя ! – закричал я под черным небом.
Лена перебила меня с нежной улыбкой… чего ей это стоило ?
- Ну и… тем хуже, - сказала она. – Помнишь, ты говорил, сам. Ты никогда не сможешь уйти от меня, навсегда… Ты будешь возвращаться.
Нет, отрезал я. Мы со Светой станем жить в соседнем доме: она моя единственная – навсегда. Метрополитен даст нас все, в этом мире лучше, спокойнее, чем на земле. Мы будем жить в соседнем доме, но я не буду приходить к тебе. И у меня больше не появиться необходимости бежать. Мы будем счастливы.
Елена едва заметно пожала плечами и опустила голову, а мы со Светой зашагали вперед по асфальту.
А что будет завтра – то ведомо не людям, а только их богам.
… На одной из веток случилась на линейном посту милиции неприятная суета. Поздно ночью бросилась под поезд молодая, красивая девушка. Работники станции гадали о причинах самоубийства и, конечно, не придумали ничего, кроме обычной версии: несчастная любовь.