Она, конечно, маститый литератор. Это только дома я могу обзывать ее – писательница Халтуркина, а во всяких хрестоматиях типа «Литература для тинейджеров» о ней отзываются, как об «авторе полюбившейся детворе прозы». Представляю я себе этого Детвору…
… И профессионал крепкий. Слепила как-то раз за два дня повесть для детей, я перечень глав только глазами пробежал – чувствуется мастерство. Главы назывались – «Индюк тоже думал», «Без труда не вытащить» и т.п., а завершающая понравилась мне больше всех – «Как курица лапой». Спрашиваю – о чем это; «Про двоечников», - отвечает.
В журналах о ней статьи. Читаю – «никакие дифирамбы не гиперболичны». Боже! Я-то точно знаю, что это из какой-то монографии о Шекспире, а не о моей благоверной.
В общем, все это мне надоело. Обо мне в своей статье упоминал даже г-н Малеев, а это не какой-то тинейджер, а без пяти минут Нобелевский лауреат. А она говорит, что я посредством его имени желаю присобачиться к вечности. А у меня и свое имя есть.
И если меня читают не полоумные домохозяйки (она под псевдонимом в женские журналы еще и слезливые рассказы тискает), а люди, озабоченные судьбами мира, то это не значит, что я не способен на сочинение произведений для массового читателя.
Я – член секции некробионтического символизма ассоциации литераторов микрорайона Восточное Нахабкино.
И издают меня капитальнее, чем ее: безо всяких там картинок. Хотя тиражи, конечно, меньше. Зато председатель нашей секции два раза разговаривал с Пелевиным.
Я ей говорю (с любовью в голосе):
- Давай на спор напишем по одному рассказу – сентиментальному такому, новогоднему (как раз неделю как отпраздновали) и честно друг другу скажем, у кого лучше получилось. Допустим, за два часа изнурительного писательского труда.
- Нет, - отвечает, - давай лучше что-нибудь некробионтическое такое – на спор – за один час изнурительного труда.
- Да ну, - мне это, конечно, раз плюнуть, но доказать хочется другое, - давай санти-менты.
- Нет, - жмет плечами, - я от них устала.
В общем, спорили-спорили, я победил. Сели писать. Через два часа прихожу на кухню, а она уже сидит, кофе пьет.
- Как, - спрашиваю, - шедевр?
Она мне распечатку подает.
Главный (и единственный) герой – старичок такой светлый. Живет один, ничего у него нет. А у людей Новый Год. А у него елочная ветка в бутылке из-под кефира (их уже лет десять не выпускают). И идет он погулять по голубому предновогоднему снегу, город залит праздничными огнями, и даже на его тихой окраине в окнах весело переливаются разноцветные гирлянды. И музыка откуда-то слышна, и редкие прохожие улыбаются, как и в пору его юности. А он улыбается им. Вдруг видит – девушка с собакой, похожей на большого плюшевого мишку. Он останавливается, завороженный, его большие светлые глаза тихо радуются хлопьями падающему снегу, неуклюжему пушистому зверю, девушке с золотистыми волосами. Собака подходит к нему, он наклоняется, хочет сказать ей что-то тихое и доброе («Ну, здравствуй, друг!»), но пес отскакивает в сторону, а девушка бросается к ним и злобно кричит: «А ну, пошел отсюда, бомж немытый (подписано от руки, первый вариант был грубее), что ты к собаке руки тянешь, пьянь!» и т.д. Он стоит, хлопает ресницами, остается совсем один посреди пустыря, потом с трудом поднимается к себе и замирает у окна, глядя на переливы фейерверков.
Не могу сказать, чтобы она выдавила из меня слезу.
История и банальная, и бессюжетная.
- Давай, - говорит, - я к твоему, а ты к моему рассказу метафизическую концовку допишем (она, естественно, времени не теряла, прочла мое творение; сейчас узнаете, о чем).
- Как же я к этому, - возражаю, - метафизику прикручу? Некуда.
- А я, - встает и к компьютеру топает, - так запросто. Тем более у тебя так жизненно получилось.
Сюжет-то у меня был нехитрый. Мама с дочкой, папы нет, два пельменя на обед. Опять же Новый Год. У детей елка. У них – шиш с маслом. Кое-как встретили, девочке Дед Мороз маленькую шоколадку на тумбочке оставил, мама поплакала за бутылкой пива. Каникулы у всех, а мороз, теплых вещей нет, девочка из окна на богатых ребятишек смотрит. День, другой, глядь – старые елки выбрасывать стали. Она маме – давай хоть старую из сугроба принесем, мама опять втихушку слезу пустила, но ничего – ночью сходила на помойку, притащила ель использованную, дочка обрадовалась, нарядили они ее бумажными игрушками, свечку нашли на антресолях… И аккурат в Рождество сидят они, обнявшись, свеча горит, и так тихо, благостно, счастливо им вместе…
Ну, понятно, там всякие жалостливые эпитеты и эпизоды – как мама боялась, чтобы ее ночью дворник не заметил, как девочка хороводы вокруг ели водила…
Тут возвращается моя благоверная. Еще один лист подает.
Посидели они, значит, обнявшись, вдруг мама и говорит: «Давай еще разок». Девочка встала, опять вокруг елки с облетающими иголками кружится, а мама в такт бьет в ладоши и какие-то заклинания произносит; а девочка все быстрее и быстрее кружится, и тут иголки начинают в бледно-зеленые щупальца превращаться, ствол чернеет, становится толще, верхушка с треском отваливается, на ее месте вырастает нечто, похожее на голову. Мама слова тайные уже кричит, девочка в транс впала, а все ветви превращаются в руки и ноги бурые. Посреди ствола дупло, оттуда глаз желтый выглядывает. Мутировало чудовище окончательно, стоит с ног на ноги переминается, мама в себя пришла, подходит к нему, на лбу знаки какие-то рисует, тишина гробовая вдруг насту-пила, и вдруг шепот, шепот, шепот – «Иди, иди, иди, выполни мою волю». И в глазах девочки зажигается злобный огонек.
Лучше б, конечно, писала для юношества. И еще финалы у них, женских писательниц, всегда не слишком получаются. Ну и то сказать – зачем сериалам финалы? Всегда предполагается продолжение.
Но все равно как-то не по себе стало. Признал я свое поражение в состязании.
- Пойдем, - говорю, - лучше перед сном воздухом подышим.
- Конечно, - отвечает, - пошли.
Взяли мы с собой нашего чау-чау по кличке Снусмумрик, выходим: благодать, ночь, снег, звезды.
Смотрю: бочком вдоль забора кто-то крадется. Господи, дамочка какая-то облезлую елку к нашему подъезду тащит.
Зачем? Что за дурацкие развлечения? Почему обязательно к нашему подъезду?
Странная штука жизнь…