В свои шесть лет Машенька любила то, что любят все дети ее возраста, живущие в благополучных семьях в благополучные времена. Ее мир составляли мама, папа, гувернантка, дворник Василий, кошка Дуся и игрушки. Игрушек было много. Их дарили родители, приносили сослужив-цы отца, но больше всего Машеньке нравились те, что вырезал из дерева Василий. Большой страшный нож в его руках становился совершенно послушным, и любимым занятием девочки бы-ло одевать только что созданных деревянных кукол в наряды от Декальма, безжалостно сорван-ные с их дорогих товарок.
Жизнь в сытом южном городе била через край. Бесконечной чередой устраивались пикники, до-машние спектакли, просто чаепития, на которые собиралась полная квартира гостей. Посреди комнаты обязательно устанавливался стул, с которого Машенька уверенно декламировала что-нибудь из Пушкина – «В чужбине свято наблюдаю родной обычай старины: на волю птичку вы-пускаю при светлом празднике весны», кто-нибудь подначивал прочитать «Утопленника», Ма-шенька конфузилась, принимая неизбежную дань из конфет и марципановых зайцев, а потом взрос-лые забывали о ней, и она до поры, когда гувернантка строгим голосом приглашала ее в детскую, прислушивалась к их разговорам, пытаясь уловить смысл. Говорили о политике, дачах, войне, ви-дах на урожай, реформах; все это было неинтересно. Зато иногда в их речах проскальзывали вы-ражения, казавшиеся Машеньке очень загадочными, и если про «кузькину мать» она хоть что-то помнила из сбивчивых объяснений Василия, то про Антона Сергеевича, который «в гробу перево-рачивается» - было совершенно непонятно.
А поминали его часто. Пару раз Машеньку даже спрашивали, не помнит ли она его – будто на позапрошлое Рождество он подарил ей красивый браслетик в резной коробке. Браслетик куда-то задевался, а коробка ей нравилась. Теперь там хранились всякие детские безделушки. Машенька не помнила Антона Сергеевича, но взрослые отзывались о нем с большим уважением, не забывая, впрочем, лишний раз в разговоре вставить: «Эх, узнал бы Антон Сергеевич об этих реформах – в гробу бы перевернулся».
Образ серьезного дяденьки, вертящегося в своем гробу, очень занимал девочку. Она уже одна-жды видела гроб – на похоронах бабушки; все были сосредоточены, а бабушка неестественно серьезна. Машенька долго и внимательно смотрела на нее, удивляясь, как бабушка может так долго не моргать даже закрытыми глазами, ведь спать при таком скоплении родственников было положительно невозможно.
- Василий, - как-то раз попросила Машенька дворника, - вырежи мне, пожалуйста, маленькую куколку.
Василий внимательно посмотрел на девочку и ласково улыбнулся.
- Какую прикажете, барышня. Только почто маленькую. Они ж у вас все по ранжиру, по гарде-робу подобраны. На маленькую наряды ваши кукольные не налезут.
- Нет, я хочу маленькую, - упрямилась Машенька. – Она у меня будет в коробочке лежать.
И она протянула дворнику шкатулку из-под утерянного браслета. Василий покачал головой и по-шел за инструментом.
Через два часа кукла была готова. Из-за небольших размеров и некоторого пренебрежения, с которым дворник отнесся к капризу девочки, она получилась довольно грубой. Одна нога была короче другой, пальцы на руках были едва намечены, но Машенька, примерив, как кукла входит в коробочку, радостно чмокнула Василия в пропахшую табаком щетину и унеслась к себе в дет-скую.
Разряженные Катя, Соня и Ляля чинно стояли у стены. Обобранные Матильда, Антуанетта и Вильгельмина сиротливо пылились в углу. Все мысли Машеньки были заняты маленьким дере-вянным Антоном Сергеевичем, которого она, сидя на полу, аккуратно переворачивала с боку на бок в старой коробке.
По ту сторону наших представлений о добре и зле неведомая сила властно потревожила тень Антона Сергеевича и выдернула ее из потока безвременья. Вместе с легким ветерком с моря то, что осталось от Антона Сергеевича влетело в детскую Машеньки и затрепетало в углу, безлико сокрушаясь об утраченном покое. Девочка в этот раз ничего не заметила. Лишь пятицветная кош-ка Дуся выгнула спину и уставилась зелеными глазами в темный угол комнаты.
На беду несчастного призрака игры с Антоном Сергеевичем, «переворачивающимся в гробу», вдруг стали любимым развлечением Машеньки. Рассадив всех кукол перед деревянной шкатул-кой, как в театре, девочка старательно переворачивала любимца, тонким голоском пытаясь вос-произвести разговоры взрослых. И тень в углу не могла противостоять этому движению и кружи-лась в подступающих к городу сумерках, и когда Машенька во второй или третий раз обнаружила между секретером и книжным шкафом мерцающие огоньки, она почему-то не испугалась, а по-пробовала дотронуться до сгустившегося тумана рукой, и чем-то забытым повеяло в мире теней.
С каждым днем облик призрака становился все более отчетливым – голубоватое облако, чуть вспыхивающее при поворотах «Антона Сергеевича» в шкатулке, с каждым днем Машенька все больше привязывалась к игрушке – и к тихому сиянию в углу комнаты. И там, за гранью, то, что когда-то было Антоном Сергеевичем, с удивлением (хоть никакого удивления и не может сущест-вовать в той жизни) замечало, что ждет этих ежедневных встреч – хотя способность ждать долж-на была остаться по эту сторону мира.
Машенька никому не рассказывала о своей странной игре, сделав всего два исключения – она подробно доложила обо всем куклам (впрочем, они и сами все видели) и тихонько нашептала Ва-силию. Родители куда-то ушли (кажется, в то время ввели карточки), гувернантки уже не было, поэтому дворника без сомнения можно было приглашать в детскую.
Увидев в углу комнаты почти материализовавшегося Антона Сергеевича, Василий судорожно перекрестился и бросился было вон, но, вспомнив, что невинная детская душа сидит на полу один на один с призраком, дворник постарался взять себя в руки, запричитал и стал уговаривать Ма-шеньку тотчас прекратить дьявольскую затею.
Но девочка объяснила ему, что ничего дьявольского в этом нет, что они просто дружат и игра-ют, что Антону Сергеевичу очень нравится переворачиваться в гробу, и когда в глазах ее мельк-нули слезы: «Василий, миленький, ты ведь не расскажешь папеньке», дворник сам едва не распла-кался и, буркнув что-то, ушел к себе.
Леденеющий март нагонял с севера свинцовые тучи. Папа все реже ходил на службу, и служба, кажется, у него теперь была совсем другая: он то целыми днями сидел дома, то возвращался так поздно, что Машенька уставала, капризничая, его ждать и засыпала со слезами. А несколько раз она видела, как и мама плачет – тихо и безнадежно, девочка трогала ее за рукав: «Не плачь, не плачь», и мама всегда улыбалась: «Ничего, ничего, дочка», - но Машенька не верила ей.
Все вокруг говорили – революция, война.
И только Антон Сергеевич был всегда рядом, послушна реагирую на движения своего образа в коробке - простой и понятный Машеньке, и уже трудно было представить детскую без голубого облака в углу.
Она так и не решилась рассказать маме и папе о своей игре. С какого-то момента они совер-шенно перестали докучать девочке расспросами и нравоучениями, неизбежными «в процессе вос-питания», зато мама гораздо чаще и нежнее прижимала к себе «свою доченьку», а папа часами задумчиво и ласково смотрел на нее. Машенька была совершенно счастлива.
Счастье кончилось внезапно. С самого утра выглянуло солнышко. Родители сидели в беседке посреди только что сбросившего снежный покров сада, папа весело говорил: «Скоро все будет как раньше!», мам смеялась, вдруг вошли какие-то люди в форме: «Вы арестованы», мама бросилась к отцу, человек в дурацкой шапке оттолкнул ее, отец ударил его в лицо, человек выстрелил не-сколько раз. Отец упал, красная кровь быстро разливалась по черной земле. Мать дико закричала, человек засмеялся, она бросилась на него, тогда он стал серьезен и выстрелил еще один раз, за-тем развернулся и не спеша ушел, что-то сказав выскочившему из дома Василию.
Машенька остолбенела. Она судорожно хватала ртом воздух, не осмеливаясь приблизиться к мертвым родителям, потом, замычав что-то нечленораздельное, рванулась в дом, к последнему оплоту бывшего родного мира. Тень Антона Сергеевича возникла после первого же поворота кук-лы. Машенька хотела рассказать ей о том, что произошло, но у нее не получалось произнести ни одного разборчивого слова. Она вращала куклу – все быстрее и быстрее, качаясь в такт из сторо-ны в сторону, изо рта неслись бессвязные звуки, и синий вихрь в углу переливался мрачными красками. Потом она сорвалась на крик и в кровь разбила руки об углы шкатулки.
- Машенька! Машенька! – причитал прибежавший со двора Василий. – Барышня, помилуйте! Горе-то какое! Не надо вам тут! – он пытался схватить ее за руки.
- У! У! У! У! У! – Машеньке не было дела до мира вовне. – А! А! А! У! У!
- Господи, что же делается! На глазах у ребенка! Машенька! Как же теперь? – Василий и сам уже плакал. Уж него никак не получалось остановить бьющуюся в истерике девочку.
Тень Антона Сергеевича тоже рыдала, где-то на краю пространства взрывались галактики, и свет останавливался в своем полете. Огненный дождь пролился с красных небес нездешней все-ленной.
Машенька немного успокоилась лишь к утру. Василий пытался объяснить ей, что здесь больше оставаться нельзя, что он возьмет ее в свою деревню, там коровы, речка и его племянница – ро-весница Машеньки, но девочка кивала головой, не отвечая. И дворник умолк, боясь, как бы она не догадалась, что и его жизнь разрушена, и нет уже никакой деревни, родного дома, семьи…
Собрав немногие оставшиеся пожитки в телегу (ночью в доме был обыск), Василий усадил туда Машеньку, и они тронулись в путь. Девочка прижимала к груди шкатулку с куклой.
Однако, далеко отъехать им не удалось. Совсем рядом с городом их нагнала ватага дюжих мо-лодцов, дворника повалили на землю, и в считанные минуты телегами с остатками добра скры-лась за поворотом. Машенька сидела на обочине и тихо плакала.
Василий с трудом поднялся на ноги: «Ничего, ничего, барышня. Как-нибудь. Как-нибудь упра-вимся». Он вздохнул: «В город-то теперь нельзя, пожалуй. Голод там поди начинается. Ничего. По деревням как калики подорожные пойдем. Да мы и есть калики – сирота да инвалид – я ведь говорил, в Японскую-то…» Он махнул рукой куда-то вдаль.
Машенька не отвечала. Василий взял девочку за руку, и они побрели по разбитой дороге. Солнце ласково освещало их путь. Спустя некоторое время Машенька начала отставать – устала, и двор-ник посадил ее на плечи.
- Ничего, - твердил он, - до первой деревни доберемся, там помогут. Люди ж, поди, не ироды.
Сверху послышалось невнятное бормотание, в коробке снова завертелась кукла.
«Опять за свое, Господи прости», - подумал Василий. Покойный Антон Сергеевич немедленно замерцал справа, переливаясь в лучах клонившегося к закату солнца. В подступающих сумерках свечение усиливалось, вбирая в себя свет рождающихся у горизонта звезд.
Машенька успокоилась, и когда они почти в полной темноте добрались до окраины какого-то се-ла, почти спала, не выпуская из рук шкатулки. «Эй, люди, - дворник постучал в дверь крайней из-бы, - пустите переночевать».
«Проваливай, - немедленно раздался ответ. – Развелось вас».
Василий очень устал, и с самого утра ничего не ел, но еще больше он беспокоился за Машеньку. Сняв девочку с плеч и усадив ее на штабель у околицы, он двинулся по деревенской улице, стуча во все двери с просьбой о хлебе и крове на ночь. Ответом было либо молчание, либо глухая ру-гань. Улица была длинной, черное небо ощетинилось ледяными звездами. Дворник обошел почти все дома, чуть не падая от усталости, и чем дальше он уходил, тем сильнее тревожился о Ма-шеньке, и наконец, решив оставить свои поиски до утра, вернулся к околице.
Девочка сидела с закрытыми глазами, мерно вращая деревянную куклу в шкатулке. Антон Сер-геевич неторопливо кружился в такт движению детской руки.
Василий сел рядом и протянул руку к мерцающему в полутьме призраку. По обе стороны яви повеяло холодом.
- Скажи хоть ты мне, - сказал дворник, глотая слезы, - скажи хоть ты…
Тень Антона Сергеевича затрепетала. Легкое облако заслонило луну, и тени отчетливей легли на землю.
- Зачем так мучают душу безгрешную? Куда ж нам теперь? Что ж ты молчишь? - Василий го-ворил все тише.
Где-то застрекотал кузнечик, Машенька улыбалась во сне. Антон Сергеевич силился что-то произнести, и трубный глас оглушил нездешний мир…
- Спаси ее, - прошептал дворник.
Из голубого сияния вытянулось нечто, напоминающее человеческую руку, и ласково погладило девочку по голове.
На заметенном внезапно выпавшим снегом поле сидел человек быстро вырезал что-то перочин-ным ножом.
- Сейчас, сейчас, - шептал он. – Не оставаться ж мне тут. Одному. Машенька не бросит.
Он поднял глаза к угасающим звездам.
- Машенька…