Твои надежды гибнут, человек!
Иль расцветают...и тогда, как снег,
Упавший на песчаный лик пустынь,
Сверкнув на миг, уносятся на век.
(Эдвард Фитцджеральд).
Вхожу в вагон, нагло прислоняюсь к двери с надписью «Не прислоняться», осматриваю совагонников безучастным взглядом – словом, веду себя, как среднестатистический пассажир метрополитена, возвращающийся домой раньше обычного.
Через пару станций в конец вагона на инвалидной коляске въезжает мужик в камуфляже, применённый к которому фразеологизм «уснул без задних ног» звучит буквально. Он начинает медленно продвигаться вперёд, протянув руку для милостыни и бормоча себе под нос что-то невнятное, какие-то заклинания, видимо. Казалось бы, что тут особенного? Да, в общем-то, и ничего. Таких вот покалеченных товарищей мы видим почти каждый день.
Но дело не в этом. И не в том, что мужик в камуфляже медленно ехал по вагону, бормоча заклинания. Не в том, что кто-то, поморщившись, отвернулся, а кто-то сунул инвалиду мятую десятку. Всё дело во взгляде одной единственной девочки, лет шести-семи, которая стояла недалеко от меня со своей мамашей. Держась обеими ручонками за поручень, она неотрывно смотрела на мужика в камуфляже с таким чувством, которое невозможно описать. Это и не страх, и не любопытство, и не жалость. В её тёмно-зелёных глазёнках отражалось что-то такое, до чего не доросли все эти взрослые дяди и тёти, сидевшие в этот момент в вагоне и смотревшие на всё сквозь свой серый безучастный фильтр. О чём она думала в это время? О том, что, наверное, весело было бы покататься на такой колясочке? О том, почему этот дядя вдруг оказался без ножек? Никто не скажет, кроме неё самой. Но взгляд девочки был полон непонимания, был полон ощущения того, что так не должно быть, что дядя просто так шутит, и вот сейчас спрыгнет с колясочки и резво побежит в другой вагон. Наивный оптимизм был присущ нам всем в детстве, и каково же горько нам было, когда разрушились все прежние идеалы...
И, наверное, не так уж и важно, действительно ли этот мужик лишился ног в Афгане или он просто работает на каких-нибудь бандитов, ежедневно приносит им выручку, живёт где-нибудь в подвале, а ноги ему отрезали, допустим, за долги. Конечно, маленькая девочка с тёмно-зелёными глазами не понимала всего этого, она просто была поставлена перед фактом, что у дяди нет ножек. И в её взгляде было столько эмоций, столько надрыва, сколько не выдаст за целый день какой-нибудь клерк. Девочка не тыкала в дядю пальцем, не спрашивала ничего у мамы, она просто смотрела так, как никто не умеет, кроме детей, и этого было вполне достаточно.
На таком вот фоне солидные дяди и тёти в Госдуме пытаются ограничить насилие на телеэкране с помощью своих страшно бюрократических законов. У нас так всегда – идея верная, а реализуется она через пень-колоду, если не сказать жёстче. И из-за этого в итоге получается что-то такое же безногое и жалкое, как тот «афганец». Знаю, что это звучит пафосно, но может быть, пора, наконец, попытаться изменить к лучшему общество, а не зацикливаться на бездушном «ящике»? Я ни к чему не призываю, мне просто иногда жаль, что господа депутаты не видели эту маленькую девочку с тёмно-зелёными глазами, не видели её взгляда. И никогда не увидят. Они ведь не ездят в метро...