Ключевая фигура

Ключевая  фигура






Глава первая
ОТВЕТСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ
Дождь не переставал. Он шел и шел – мелкий, противный осенний дождь. А они все стояли и спорили.
– Не могу я, понимаете, не могу-у! – отказывался Михаил – Мне Тамара Игнатьевна совсем другое задание дала!
Но мастер не отставал:
– Какое задание?
– Дру-го-е,– четко, по слогам, пояснил Михаил.
– А именно?
– А не все ль равно?
– Вот елки-моталки. Опять двадцать пять!
– Ну, за продуктами, за продуктами для столовой ехать надо! Что еще?
– А  то,– сказал Литвинов, приставляя ребро ладони к горлу,–  что мне Кудрявцев – во как нужен!
– Ну, а я-то тут при чем? – сказал шофер.– Вы же руководитель? Вот и руководите...
Желая избежать пристального взгляда Николая Васильевича, он посмотрел на заводской забор. Затем перевел взгляд на небо. Оно было сплошь затянуто тучами.
– Да ты что, дорогой? – удивленно молвил Литвинов. – Ай, молодец! Ты зарплату за что получаешь?
– А вы? – усмехнулся Малышев.– Вы за что получаете? А ведь у вас, небось, зарплата поболе, чем у меня?
Литвинов снял очки и с озабоченным видом протер стекла фалангами толстых волосатых пальцев. Все это напоминало ему песенку про попа и собаку. Песенка, как известно, не имела конца.
– Тэк-с... – раздумчиво произнес Литвинов, взвешивая в уме, что же ему предпринять с зарвавшимся шофером: поставить  в угол, или сразу повести на расстрел.
– Да вы поймите! – вскричал Михаил, видя, что дело принимает нешуточный оборот и в запальчивости постукивая себя кулаком по груди.– Поймите же вы, наконец! Я бы рад! Рад всей душой! Но – не имею права! Ведь если я не поеду за продуктами для столовой – меня Тамара Игнатьевна живьем съест.
– Да сколько тут мотнуться? – усмехнулся Литвинов, поглядывая на часы. – Успеешь еще и за продуктами.
– А если не успею?
– Обязан успеть,– твердо заявило начальство.– Обязан! Понимаешь?
Шофер воздел руки к небесам:
– А вы поглядите, погода, какая! Кругом слякоть, грязь... Как начнешь разыскивать этого Кудрявцева – точно, где-нибудь, засядешь.
– Да там дорога, как на Кремлевской площади! – уверенно забасил Литвинов.– Нигде ни бугорка, ни колдобинки. Хоть парад принимай!
– Знаем мы эти парады... К тому же у меня мотор барахлит. И бензина в баке кот наплакал.
– Что еще?
– А то, что я на таком драндулете вообще ездить не должен!
– Тэк-с... – резюмировало начальство. – Тэк-с... выходит, производство клинкера и цемента тебя не волнует? Или как прикажешь тебя понимать?
– Но я же вам русским языком объясняю! – взвился  Малышев и, на этот раз, даже постучал себя пальцем по лбу. – Машина в технически неисправном состоянии! Неужели не ясно! А вдруг меня, это самое, ГАИ остановит?
– Значит, надо ехать так, чтобы не остановило,– разрешил проблему мастер. – Ведь ты же водитель экстра класса. Должен все ходы и выходы знать!
Михаил вынул из внутреннего кармана пиджака расческу и стал зачесывать ото лба к затылку русые волосы. У него был длинный нос с горбинкой и светлые глаза.
– Ну, а если все-таки остановит? А? Что тогда? Тогда вы все останетесь в сторонке, а я – отвечай?
– Ну, хорошо,– сказал Литвинов, хитро прищуривая глаз. – А как же ты, в таком случае, за продуктами ехать собираешься?
На устах Малышева шевельнулась саркастическая улыбка:
– Попробуй не поехать! Вы что, Тамары Игнатьевны не знаете?
– Вот как! – мастер озабоченно поскреб свой выпуклый лоб. – Так, так... Выходит, Тамара Игнатьевна для тебя начальник, а я – нет?
Действительно, тут было над чем поразмыслить. Николай Васильевич в глубокой задумчивости выпятил нижнюю губу.
– Начальник! – вскипел Михаил. – И вы начальник,  и Тамара Игнатьевна начальник! Куда ни плюнь – кругом одни начальники! И все только требуют, это самое, когда им что-нибудь нужно! А помощи –  никакой!
Шофер сложил губы трубочкой, продул звенья расчески и, демонстративно отвернувшись от Литвинова, сунул расческу в карман пиджака.
«И чего я панькаюсь с этим шоферюгой? –  подумал Литвинов. – Вот собачья работа...
С козьрька крылечка жидкими струйками стекала вода. Сквозь дождевую пелену было видно, как к заводским воротам шагает механик Копейкин. За ним лениво шествовали слесари в робах. В другом конце заводского двора медленно вращалась печь обжига клинкера. Еще одна печь стояла неподвижно.
– Н-да... – с тяжким вздохом проронил мастер и  ковырнул носком стоптанного сапога по облупившейся стене. – Наверное, все-таки придется написать на тебя докладную...
– Ну и пишите!
– А ты как думал? Что мы тут с тобой в бирюльки играть будем? Н-нет, дорогой! Тут тебе, елки-моталки, не детский сад!             
Михаил сунул руки в карманы брюк, и с подчеркнуто независимым видом, стал наблюдать за Копейкиным. Присев на корточки, механик отвинчивал какую-то мудреную гайку. Вокруг него, в ленивых позах застыли слесари. Малышев принялся пересчитывать их... Эге! Ну и дела! Семь здоровенных лбов изнывают от безделья над головой механика! Впрочем, если приплюсовать к ним и самого Малышева, теперь за работой Копейкина наблюдало уже восемь человек.
– Да я же понимаю! Я все прекрасно понимаю! – сочувственно загудел Литвинов, и на плечо Михаила легла тяжелая натруженная рука. – Кому охота мотаться по такой грязюке. Не лучше ли стоять на крылечке и вешать лапшу на уши старому глупому мастеру? Зарплата-то идет? – Литвинов понимающе подмигнул шоферу. – Но надо, Михаил Георгиевич! Понимаешь? Надо! Ты только войди в мое положение! У меня без кранового – полнейший завал. Сейчас ты – ключевая фигура. Даже главнее директора! От твоей инициативы, от твоей разворотливости – зависит все!
– А кто войдет в мое положение? – спросил Михаил. – А? Кто? Разве мои проблемы кого нибудь интересуют?
– Конечно, интересуют!
– Кого?
– Меня.
– Вас? – Малышев недоверчиво заулыбался.
– А ты как думал? – не моргнув глазом, сказал мастер. – Еще как интересуют! Вон вчера ночью, понимаешь, я до половины третьего не спал. Все думал: как же это так, елки-моталки? Это ж у Малышева аккумулятор ни к едрене фене не годился! И масло из картера ручьями льет. И как же, думаю, он до сих пор умудряется ездить на такой колымаге?
– Издеваетесь?
Литвинов удивленно вскинул брови:
– Боже упаси!
– Конечно, вам легко рассуждать... А покрутили бы, как я, как я эту чертову заводилку...
– Сочувствую, родной, сочувствую!
– Домой приходишь – рук не чуешь... –  посетовал на свою нелегкую шоферскую судьбинушку Михаил. – А Тамаре Игнатьевне все кажется, будто водители байдаки бьют.
– А вот погоди, будет у директора планерка –  мы ей перцу зададим,– пообещал Литвинов. – Мы ее, едрена корень, научим, как шоферов уважать!
 Он по-приятельски обнял Михаила за плечи:
– Так что, двинули?
– А что Тамара Игнатьевна скажет?
– Да я с ней все согласую!
– А если не согласуете? Что тогда?
– Ну, тьфу ты ну ты, ей богу! Я же тебе слово даю!
– Хм-м... Слово. – шофер скептически заулыбался. – Знаю я ваше слово...
– Давай, родной, давай! Время не терпит!
Достав из кармана фуфайки блокнот, Литвинов размашисто написал в нем адрес Кудрявцева. Затем вырвал листок:
– Вот, держи. И давай договоримся так,– он озабоченно взглянул на часы. – К обеду ты привозишь на завод Кудрявцева – живого или мертвого. А остальное меня не волнует.
– Так вас же здесь никого ничего не волнует,– охотно согласился с ним Михаил. – Вы ж только знаете, когда зарплату получать.
– Задача ясна?
– Мне-то ясна...
– Вот и чудесно. Давай, двигай!
– Если мотор заведется...
– Давай езжай, ядрена корень! И меньше говори!
– Так я ж и так молчу, как рыба!
– Постой, куда ты?
– Сейчас, это самое, приду... Вот только водички попью.
Малышев неторопливо вошел в здание. Через открытую дверь Литвинов видел, как он шагал по коридору и как затем скрылся в бытовке. Прошло несколько минут — шофер все не выходил. Копейкин по-прежнему крутил гайки; один из рабочих макнул кисть в банку с краской и задумчиво положил на стрелу шлагбаума мазок грязно-канареечного цвета.
Он сделал шаг назад и оглядел стрелу. Михаил все еще пил воду... Или он уже начал полоскать горло? Во всяком случае, решил Литвинов, за это время можно было выпить бочку воды. Чувствуя, что начинает заводиться, он направился в бытовку, и в это время Малышев показался в коридоре.
– Ну что, напился?
– А! Разве тут напьешься,– сказал Михаил, выходя на крылечко. – Вода какая то ржавая, невкусная... Вот у моей теще в Белых Криницах вода – так это вода! Чистая свежая, как слезинка! Пьешь – и пить хочется!
Он приклеился плечом к дверному косяку, и Литвинову стало ясно, что шофер может простоять в этой позе до конца смены.
– А у моего свояка – вы знаете, он в Новокаменке живет,– повел Малышев неторопливый обстоятельный рассказ,– вода какая-то горьковатая и красноватая на цвет... Соли там в ней, что ли, какие-то? Говорят, у них там чехи хотели пив завод построить, так...
Мастер нетерпеливо взметнул руку:
– Кончай, родной! Кончай травить эту баланду! Давай, двигай! И чем шнель – тем гуд!
Облапив Малышева за плечи, он потянул его к автобусу. Шофер плелся за ним с энтузиазмом рака, вытягиваемого из норы. Прежде чем сесть в кабину, он вразвалочку описал петлю вокруг машины, хмуро постучал носком туфля по скатам, проверяя, хорошо ли накачены колеса. Затем взялся за ручку дверцы и предостерегающе поднял палец вверх:
– Но только учтите: вы потом сами отвечать будете, если Тамара Игнатьевна, это самое, тявкать начнет!
– Хорошо, дорогой. Договорились. Давай, двигай!
Недовольно покряхтывая, Малышев влез в кабину. К его удивлению, мотор завелся с пол-оборота. Из кабины высунулась голова шофера. Рядом с ней вновь возник торчащий кверху палец:
– Имейте в виду: ради вас я иду на преступление!
– Иди, дорогой, иди!
Наконец автобус стронулся с места. Выполнив нехитрый маневр, машина остановилась у открытых ворот. Теперь оставалось лишь поднять шлагбаум. Не прошло и четверти часа, как эта сложная инженерно-техническая задача, под руководством многоопытного Копейкина, была успешно разрешена. Автобус, несмотря на неблагоприятные погодные условия (моросящий дождик и тучки на небе) вышел в рейс.         
Глава вторая
РОЗЫСКИ КУДРЯВЦЕВА
С правой руки потянулся темный дощатый забор родного завода. По левой стороне, насколько хватает глаз, простирается городская свалка. Над свалкой, в мутно-сером дождливом мареве, реют вороны. Тут и там вьются дымки костров и между ними снуют темные фигуры с клюками, внося некоторое ожиление в  угрюмый пейзаж.
Километра через три пошли известковые карьеры.
Петляя среди холмов и котлованов, Михаил добрался до первой улочки Северного поселка, застроенного, в основном, саманными домиками и оказался на улице  Овражной. Отсюда следовало свернуть на Булыжную, однако Михаил, погруженный в свои невеселые думы, прогазовал мимо.
Он выехал Некрасова. Теперь Михаил катил по широкой асфальтированной дороге, мысленно дискутируя с мастером и неизменно выходя победителем в заочном споре. Было даже удивительно, какие ясные, неоспоримые аргументы приводил он отстутсвующему мастеру, доказывая, что имел полное право никуда не ехать! Минут через десять,– когда Литвинов уже, так сказать, лежал на лопатках, Малышев вырулил на улицу 200 лет Херсону. Ехать по ней – одно удовольствие, не то, что трястись по ухабистым, раскисшим от грязи грунтовым дорогам на окраинах города. Вот только шансов найти Булыжную в этом районе было не больше, чем улицу Суворова на Забалке. Впрочем, сейчас голова шофера была забита другим.               
Надо, надо было стоять на своем до упора! И не поддаваться ни на какие уговоры!
Чем дальше ехал Михаил, тем больше утверждался  в своей правоте. С такими невеселыми мыслями он оказался у привокзальной площади, опоясанной широким асфальтированным кольцом, от которого разбегались три луча дорог. Один вел на Николаев, другой – к центру города, а третий уходил на Северный поселок, откуда, собственно, и прибыл Михаил. Трасса Херсон – Николаев образовывала плавную лекальную кривую, и кольцо в виде брошенной петли лассо, примыкало к ее внутренней стороне. С наружной  стороны тянулся каменный забор, над ним возвышалось огромных размеров панно, прикрепленное, для надежности, к металлическим фермам массой не менее трех тонн. С многометрового холста ласково, и вместе с тем сановно строго, взирал широкоплечий пожилой мужчина с могучей грудью и густыми черными бровями. Его маршальский китель венчали пять звезд Героя Советского Союза. Величественным мановением руки доблестный полководец указывал транспорту путь к центру города.
Сие монументальное сооружение Малышеву доводилось видеть, по меньшей мере, дважды за  смену – один раз, когда он вез утром заводчан на работу, и второй – когда развозил их по домам. Но сейчас он был нимало удивлен: «Мама моя родная! – пронеслось у него в голове. – Брежнев! И как же это меня сюда занесло!»
Не сбавляя оборотов, он поехал в обратном направлении. Позади осталась улица 200 лет Херсону, затем Некрасова... По обе стороны скверной дороги потянулись частные строения. На углу Булыжной Малышев еще издали  увидел худощавую женщину в бордовой кофточке. Повернув голову набок, она пристально смотрела на приближающийся автобус. В одной руке у нее чернел нераскрытый зонт, в другой была сумочка красного цвета. Не доезжая до перекрестка, Малышев включил сигнал поворота и сбросил скорость. В тот же миг женщина решительно двинулась наперерез.
Шла она без суеты, высоко поднимая ноги в черных чулках и осторожно ставя их на землю по одной линии, с носка на пятку, как канатоходец над ареной цирка. При этом женщина не забывала балансировать зонтом и сумкой. Одним глазолм она смотрела себе под ноги, как курица, на рассыпанное по земле зерно. Другой глаз был  нацелен на автобус.
Резко, до отказа, надавил Малышев на педаль тормоза. Машина юзом проползла оставшиеся до камикадзе метры. Женщина в бордовой кофточке невозмутимо вышла из-под капота. Малышев свирепо распахнул дверцу; голос его загремел, как полковая труба:
– Куда вы прете, это самое? Вам что, жить надоело? Задавлю как лягушку – и квакнуть не успеете!
Раздосадовано плюнув ей вслед, Михаил яростно хлопнул дверцей и рванул с места с таким расчетом, чтобы посильней обдать грязью эту сумасшедшую, из-за которой он едва не угодил в скверную историю. Это ему удалось и, несколько успокоившись, он свернул на Булыжную.
Тишина и покой – как в добрые гоголевские времена... Большая лужа гостеприимно раскинулась меж почерневших заборов. За ней выгуливается свора собак. Нигде не видать ни единой человеческой души. Глядя на эту патриархальную благодать, Михаил был готов поклясться, что по утрам тут слышится голосистое пение петухов, а в луже находят себе пристанище свиньи и утки.
«Вот тебе и Кремлевская площадь! – уныло подумалось ему. – Как раз для приема парадов.
Без всякого энтузиазма взирал Михаил на грязевые хляби. В них утопала глубокая разбитая колея, уводящая прямиком в лужу. Из лужи – Малышев был уверен в этом на все сто процентов – выбраться ему не удастся. Скрипя сердце, он поехал вперед... И оказался прав!               

* * *
Да, снова оказался прав! И теперь имел новый неоспоримый довод в пользу того, что ему не следовало никуда ехать!
 Ай болван! Ай, глупец! Дожить до 37 лет – и быть таким лопухом!
Ну, что теперь прикажете делать? Как отсюда выбираться?
Он дал передний ход, дал задний ход... Побуксовал, побуксовал, да и засел, как ожидал, еще сильней.
Угрюмо опустив руки на руль и сгорбясь, словно старик, Михаил созерцал осенний пейзаж...
Нет, так ему ни за что не выбраться из этой трясины – это ясно, как божий день. Все его потуги решить задачу, полагаясь лишь педаль акселератора, заранее обречены на неудачу. Так стоит ли заниматься тем, что не имеет ни малейшего смысла? Ведь для этого надо быть последним бараном!
Придя к такому заключению, Михаил газанул еще разок, надеясь, что, авось, ему все-таки удастся, вопреки всем доводам рассудка, каким-то чудом выехать из лужи. Чуда, однако,  не случилось.
Автомобиль с яростным ревом штурмовал грязевые хляби, когда к луже неторопливо приблизился человек в темно-синем костюме. Из расстегнутого пиджака незнакомца вываливалось округлое брюшко в белой рубахе, и это придавало ему некоторое сходство с  пингвином. Впечатление солидности и чувства собственной значимости отлично подчеркивалось широкими очками, шляпой и галстуком.
–  Стой! Стой! – хрипловатым голосом выкрикнул мужчина, взметнув руку. – Да что ж ты делаешь, дурила! Ты что, сметану хочешь взбить?
С гласными у него дела обстояли еще так сяк, но вот согласные, в особенности звонкие, давались ему с превеликим трудом.
Выбрасывая из-под колес комья грязи, автобус с лязгом рванул вперед. Не дотянув до края лужи совсем немного, он откатился к исходному рубежу. Белогрудый в сердцах махнул рукой и весьма рискованно покачнулся:
– Назад! Назад сдавай! Понял? А потом переключай на первую и жми на всю железку!
Снова взвыл двигатель, и Малышев с сосредоточенным, как у летчика во время боя, лицом, бросил машину вперед.
Привлеченный надрывным воем мотора, из калитки ближайшего дома вышел еще один мужчина. На ногах у него болтались боты, выкроенные из резиновых сапог. Понаблюдав за буксовавшим автобусом, человек в ботах подошел к луже и поднял руку. Малышев выглянул из кабины.
– Ну что, застрял? – спросил мужчина, доброжелательно улыбаясь.
Он стоял метрах в трех от открытой дверцы, смешно растопырив короткие косолапые ноги. Его плешивый лоб окаймляли седые волосики.
– Да,– сказал Малышев. – Засел.
– Ничего,– утешил его человек в ботах. – Не ты первый – не ты последний...
Михаил злобно захлопнул дверцу. Плешивый вновь поднял руку. Малышев высунулся из кабины.
– Так у тебя ничего не получится,– сказал человек в ботах.– Обожди.
Он пошел к дому. Минут через пять Михаил увидел, как из калитки высовывается конец бревна; затем показалась уже знакомая ему голова и, наконец, возник весь человек в ботах. Он нес бревно, обхватив его, словно артиллерийский снаряд.
– Под правое колесо клади,– распорядился белогрудый. – Под то, что сзади.
Человек в ботах подмостил бревно под ближайшее к нему левое колесо. Белогрудый консультант неодобрительно качнул полями фетровой шляпы:
– Под правое! Под правое класть надо было!
– Благодарю за ценный совет,–  улыбнулся человек в ботах.
Затем обратился к Малышеву:
– Сейчас я еще чего-нибудь подыщу.
На этот раз он вынес горбыль и подложил его под другое колесо.
Под громкие выкрики белогрудого «Давай, давай!» и «Пошел, пошел!» автобус выехал из лужи. Малышев открыл дверцу и сказал человеку в ботах, благодарно прижимая руку к груди:
– Спасибо! Большое вам спасибо! Если бы не вы – я бы тут еще долго загорал.
– Ничего, ничего,– великодушно заметил ему на это белогрудый, скромно принимая слова благодарности на свой счет.– Все мы должны помогать друг другу. А если в следующий раз со мной стрясется, какая-нибудь беда – ты же меня выручишь?
– Обязательно,– пообещал Малышев.
– Все правильно,– словоохотливо сказал консультант. – Сегодня я тебе помог, а завтра – ты мне. Так?
По всему было видно, что он нуждается в собеседнике.
– Ты клапана погляди,– сказал между тем человек в ботах. – По-моему, у тебя клапана стучат.
– И проверь кольца,– не преминул вставить белогрудый назидательным тоном. – Вишь, как у тебя масло из выхлопной трубы гонит?
Выслушав еще несколько мудрых рекомендаций подобного толка, Малышев спросил:
– А вы не подскажете, где тут сорок пятый номер?
– А кто там живет? – уточнил консультант.
– Кудрявцев.
– А это кто? Колька, что ли? – спросил человек в ботах.
– Сам ты Колька? – усмехнулся белогрудый. – Колька – это же Тимохин!
Затем с чрезвычайно умным видом спросил у Малышева:
– Он где работает?
– На цементном заводе,– сказал Михаил.
– Крановщиком?
– Да.
– А! Ну, так это же Гришка! Его ж вся Булыжная знает! Он как закеросинит – так и играет на баяне вальс «На сопках Манджури».
– И часто этот вальс на вашей улице звучит? – проинтересовался Михаил.
– Да каждый день. Вчера, я слышал, с вечера звучал. Позавчера тоже звучал. А сегодня, кажись, было тихо: наверное, Гришки дома не было. Но ты не беспокойся, к вечеру вальс зазвучит. Уж ты не сомневайся.
– Да я не сомневаюсь.
– А у тебя к нему шо, дело есть?
– Ну да.
– Сурьезное?
– Серьезней не бывает.
– Тогда слушай сюда. Его не слушай,– он пренебрежительно махнул рукой на человека в ботах. – Слушай внимательно, чего я буду тебе говорить. Значит так... Поедешь вперед... один, два... Да, проедешь два квартала... И на углу увидишь почтовые ящики. А наискосок – синяя калитка. Это и есть дом керосинщика. Ты понял?
– Так точно.
– Заходи к нему прямо во двор. Смело заходи. У них собака на привязи. А то они могут и не услышать. Ты понял?
– Понял.
– Не, я вижу, ты все-таки еще, как следует, не уразумел. Давай-ка я тебе еще разок растолкую...
Вскоре Малышев уже стучался в калитку Керосинщика. Ленивым басом залаяла собака, но со двора никто не выходил. Михаил постучал вновь – и с прежним результатом. Он приоткрыл калитку и заглянул во двор.
Кривая цементированная дорожка вела к домику, обмазанному глиной. Домик был похож на мазанки шевченковских времен – подобные хатынки Михаилу доводилось видеть на картинках, иллюстрирующих рассказы о тяжкой жизни крепостных крестьян.
Видя, что на его стук никто не выходит, шофер поднял с земли камень и забарабанил им в металлические ворота. Подняли лай все окрестные собаки – но это было все, чего он смог достичь.
«Да что они там, повымирали все, что ли?»
 Малышев опять забарабанил в ворота. Он уже решил уходить, когда во дворе показалась женщина. На ее плечи была накинута болоньевая куртка стального цвета. Еще издали Михаил заметил, что женщина беременна. Рядом с ней, держась за руку, шел белобрысый мальчуган. Женщина подошла к калитке, и Малышев увидел, что ее лицо покрыто коричневыми пятнами.
– Здравствуйте,– вежливо заговорил с ней Михаил. – Кудрявцев здесь проживает?
– Здеся,– ответила женщина, настороженно косясь на шофера.
– Он дома?
– Нету.
На ее лице он приметил какое-то растерянное выражение.
– А где же он? – испытующе глядя на женщину, спросил Малышев.
– Да вот, как ушел вчера помогать куму крышу крыть – так до сих пор и нету. А вы кто будете?
– С завода. Скажите, а он что, не знает, что ему на работе нужно быть? У нас там без кранового пол-участка стоит. Мастер бегает, это самое, как ошпаренный.
Под пристальным взглядом шофера женщина смутилась.
– Да, знает. Все он знает, подлец! – сказала она и всхлипнула. – Уж и ума не приложу, что с ним делать,– почему-то пожаловалась она Михаилу, горестно покачивая головой. – Каждый божий день пьяный!
Она утерла с глаз набежавшую слезу и доверчиво взглянула на Михаила, ища сочувствия.
– Уж как он заявится на работе, вы его там, на собрании пропесочьте! Что ж ты, дескать, босяк, делаешь? У тебя же двое детишек растет, жена скоро рожать будет!
У нее были очень красивые глаза. И измученное пятнистое лицо.
– Хорошо, хорошо, пропесочим,– пообещал Михаил и улыбнулся. – Пропесочим, это самое, вы не волнуйтесь.
– Вы его там припугните,– попросила Гришкина жена. – Выгоним, скажите, такой сякой, по статье!
– Ладно,– пообещал Михаил. – Припугнем... уж мы, это самое, ему перцу зададим! А ты, сорванец, чего к мамкиной ноге липнешь? – он взъерошил волосы на голове у ребенка. – Старшой?
Глаза женщины потеплели.
– Старшой! Виталей зовут.
Они потолковали еще немного. Михаил узнал адрес кума и направился к автобусу. По пути он обернулся. Он увидел кусок выцветшей черепичной крыши, с которой капала вода. Женщина стояла у открытой калитки, провожая его взглядом. «Э-хе-хе! – почему-то подумалось Михаилу. – Жены керосинщиков! И сколько же вас, горемычных, на матушке-Руси!»
Дом кума он разыскал без особых затруднений. На стук в калитку вновь вышла жена. Из разговора с ней Михаилу удалось выяснить, что вчера мужчины весь вечер «квасили» в сарае, а поутру пошли в магазин за сигаретами, и больше не возвращались. Поблагодарив за информацию, Малышев сел за руль и включил зажигание.
Двигатель не заводился.
Очень скоро стало ясно, что без применения грубой мускульной силы тут не обойтись. Он вооружился ручкой для прокрутки колен вала. Ему пришлось изрядно-таки попотеть, прежде чем эта колымага зафырчала.               
Глава третья
ЧЕЛОВЕК ИЗ ЛУЖИ
  Если уж неприятности начались – они так и прут косяком, и как ты ни старайся  выправить положение к лучшему, все равно выйдет только хуже. Эту закономерность Малышев подметил давно. И в тот день он нашел ей еще одно подтверждение.
Желая как можно скорее возвратиться на завод, Михаил избрал самый короткий, как он полагал, путь. Но не всегда короткий путь является кратчайшим.
Не поедь Малышев этой дорогой – и с ним не приключилось бы той нелепой истории, которая, увы, с ним все-таки приключилась. Вполне возможно – и даже весьма вероятно – что на другой дороге с ним стряслась бы другая нелепая история, ибо всякого рода скверные истории так и сыпались на его бедную головушку в тот ненастный осенний день. И, в таком случае, наш рассказ пошел бы совсем по-другому. Но на том пути, который избрал наш герой, с ним случилдось вот что.
Приближаясь к одному из перекрестков, Малышев увидел у обочины лужу. В ней не было ничего примечательного. Кроме, разве что, какого-то темного пятна. Что это было за пятно? Этой загадки Малышев поначалу разрешить не мог, но по мере приближения к луже становилось все более очевидным, что в ней лежит нечто в форме креста.
Притормозив возле лужи, Михаил выглянул из кабины. Теперь стало ясно, что в ней лежит не нечто, а некто. Причем этот некто был существом мужского пола.
Это существо лежало на спине, разметав руки по сторонам. Вода обрамляла его голову  с откинутыми назад длинными спутанными волосами, как серая мраморная плита рожу сатира на древнем горельефе. Судя по тому, что вода едва достигала мочек ушей незнакомца, лужа была неглубока.
Михаил  вышел из автобуса.
Уж не Кудрявцев ли это, мелькнуло в его голове.
Сходство с крановщиком было несомненным: то же зверское, испитое лицо. Те же густые длинные патлы...
Выбирая места посуше, шофер двинулся в обход лужи. Остановившись, он приподнялся на носки и приставил ко лбу ладонь козырьком.
Лицо незнакомца было ужасным.
Впалые, заросшие густой щетиною щеки... Нос длинный, с горбинкой, похожий на птичий клюв. Под глазами виднелись ужасные синяки. Лоб покрыт ссадинами и запекшейся кровью. На худой шее рельефно прорисовывается острый кадык.
Малышев задумчиво почесал за ухом. Нет, это был все-таки не Кудрявцев. Таким крановщик станет, если «прокеросинит» еще годик-другой.
Между тем, человек в луже не подавал никаких признаков жизни, и Малышева вдруг кольнула неприятная мысль: а уж не мертв ли он? Но в этот миг кадык на горле у незнакомца пришел в движение и стало ясно, что человек жив.
Тем временем погода не прояснялась. С хмурого неба сыпал мелкий, точно просеянный сквозь сито, дождь, и безликие дома по обе стороны дороги казались как бы смазанными водяной кисеей.
Изгибаясь под тяжестью авоськи, мимо проковыляла женщина в бурой куртке. Ее вид яснее всяких слов свидетельствовал о том, что она к этому человеку в луже не имеет никакого отношения.
Размеется, не имела к нему отношения и девушка в розовом плаще, скорым шагом двигавшаяся ей навстречу. Она посмотрела на человека в луже так, словно у нее вместо глаз были стеклянные шары.
 «Да, попал мужик в переплет! – сочувственно подумал Михаил.– Надо выручать человека».
Приняв такое решение, он направился к телефону-автомату, что висел на стене Гастронома. Телефон был сломан, и Михаилу поневоле пришлось пуститься на поиски исправного аппарата. Но в тот день словно сам черт ставил на его пути препоны: все как-то не клеилось, шло через пень колоду, и самое пустяковое дело вдруг перерастало в трудноразрешимую проблему.
Куда бы ни кинулся Малышев – повсюду телефоны были варварски поломаны, словно по городу прошлась диверсионная группа со спецзаданием: крушить кабины, обрывать ручки, разбивать диски, выводя всеми доступными методами средства связи.
С добрых полчаса проколесил Малышев по городу, прежде чем, напал наконец на телефон, способный, несмотря на страшно разболтанный диск, обеспечить связь.
Михаил набрал номер.
После первого же гудка в трубке раздался сухой щелчок и озабоченный женский голос сообщил:
– Скорая двадцать четыре.
– Здравствуйте,– вежливо улыбаясь в трубку, кивнул Михаил. – Я, это самое, вот по какому вопросу... Тут у нас, это самое, на Карбышева, человек лежит... Ему необходима медицинская помощь.
– Что с ним? – спросили из трубки сухим тоном.
– Не знаю. Он лежит без чувств. И у него лоб в крови.
– Пьяный?
– Возможно. Он лежит в луже, я к нему не подходил.
– Он что, ваш родственник?
– Нет.
– А кто?
– Просто человек.
– Звоните в милицию.
– А вдруг ему нужна медицинская помощь? – предположил Малышев.
– Послушайте, гражданин,– теперь голос в трубке зазвенел колокольной медью,– нам некогда по улицам пьяных собирать. Пусть ими милиция занимается. Ясно? А у нас и без того дел хватает.
– Ясно, ясно! – успокаивающе сказал шофер. – Вы не волнуйтесь. А еще вопросик можно?
– Какой вопросик?
– Позвольте узнать вашу фамилию? – ласкающим слух голосом произнес Малышев.
На другом конце провода воцарилось долгое молчание, и Михаил уже начал было подумывать, что связь прервалась, когда настороженный голос спросил:
– А зачем?
– Да так, знаете ли, на всякий случай. А вдруг с этим бедолагой что-нибудь случиться? Например, выяснится, что он умер от сотрясения мозга, или инфаркта, а скорая помощь отказалась ему помочь. Вон у моей теще в Новокаменке был такой случай...
– Минуточку! – прервали Михаила. – А вы уверены, что этому человеку действительно нужна медицинская помощь?
– Нет,– жестко парировал Малышев.– Я, это самое, ни в чем не уверен. Я только констатирую факт: на углу улицы академика Карбышева и Гастронома лежит человек без чувств, с окровавленной головой. А нужна ему медицинская помощь, или нет,– это, на мой взгляд, должны решать специалисты.
– Ладно! – раздраженно рявкнули в трубку. – Ваше сообщение принято Васильковой. 11 часов 28 минут.
Послышались гудки отбоя. Малышев нерешительно переступил с ноги на ногу, почесал за ухом и, для подстраховки, набрал еще один номер. В трубке раздался тягучий бас:
– Милиция.
Малышев робко кашлянул, прочищая горло для предстоящего разговора.
– Добрый вечер... То-есть, я хотел сказать, это самое, доброе утро,– не совсем удачно начал Михаил. – Вы понимаете, тут вот какая катавасия...  Еду я, значит, по Карбышева... Гляжу – человек лежит. Лет сорока пяти. Лоб окровавлен. И не шевелится.
Ленивый, с хрипотцой, бас уточнил:
– Пьяный?
– Вероятно. Дело в том, что он лежит в луже, и я к нему близко не подходил.
– И что же вы хотите?
– Что б вы его забрали.
– Проспится – сам дойдет.
Связь прервалась. Малышев выждал с полминуты и снова покрутил болтающийся диск.
– Это опять я,– приветливо сказал Михаил в трубку.
– Кто – я?
– Человек с улицы Карбышева.
– И что дальше?
– Так я насчет того человека в луже... Вы  не могли бы к нему подъехать?
– Зачем? Подушку привезти?
– Но он же может простудиться!
– Не порите чепухи,– сказал милиционер. – Такие люди в огне не горят и в воде не тонут. А что такое простуда – им вообще неизвестно.
– Но у него же голова в крови!
– Звоните на скорую.
– Я звонил.
– И что?
– Они сказали, чтобы я позвонил вам.
– Ну, вот вы и позвонили.
– Верно,– согласился Михаил. – Позвонил.
– И теперь, со спокойной совестью, можете ехать дальше.
– А вы подъедете?
– Послушайте, гражданин, а как ваша фамилия?
– А что?
– Назовите вашу фамилию!
– Ну, Малышев, Михаил Георгиевич. А в чем, собственно говоря, дело?
– Где вы работаете?
– На цементном заводе.
– Кем?
– Шофером.
– И кем он вам доводиться?
– Кто?
– Этот тип в луже.
– Ни кем.
– Но вы его знаете?
– Нет.
– Вы уверены в этом?
– Да.
– Ладно. Можете следовать дальше,– разрешил милиционер.
– А Вы подъедете?
– Будет машина – подъедем.
– А если не будет?
На другом конце провода немного помолчали. Потом дежурный сказал так:
– Вот что, гражданин Малышев, езжай-ка ты, братец, своей дорогой, подобру-поздорову, пока мы тебя самого не забрали.
Малышев осторожно повесил трубку на рычаг.



Глава четвертая
СТОЛОВАЯ № 37
Он озадаченно поскреб затылок.
Самым благоразумным в сложившейся ситуации было последовать совету дежурного милиционера. Тем более, что Тамара Игнатьевна, по всей вероятности, уже рвет и мечет. Да и Литвинов, наверняка, не в восторге от того, что его до сих пор нет.
Он уже было двинулся к автобусу,  когда его внимание привлекла скромная вывеска на одном из зданий: «Столовая № 37». И тут его мысли приняли иной оборот.
А что случится, если он задержится еще минут на 10 и перекусит? Остановится печь обжига клинкера? Навряд ли. Тамара Игнатьевна упадет в обморок? Он был уверен, что до этого дело не дойдет.
Придя к такому заключению, Малышев несколько скорректировал свои планы и, вместо автобуса, двинулся к столовой. Войдя в  в нее, он сразу понял, как ему повезло: очереди не было! Правда, и поесть тоже не было почти ничего.
За стойкой стояла толстая рыжая молодуха в высоком белом колпаке. За кассой восседало еще одно диво в таком же головном уборе. На облупленной стене красовалось панно с изображением двух розовощеких поворят. Один держал на подносе жаренного гуся, а другой – пироженные и прохладительные напитки. Рядом было пришпилено обявление, извещающее клиентов о том, что коллектив столовой №37 борется за высокое звание коллектива коммунистического труда. Правда, с кем именно борется вышеозначенный коллектив, не сообщалось. Непритязательный интерьер помещения украшало также и стихотворное изречение:
Хлеба к обеду – в меру бери.
Хлеб – драгоценность, им не сори.
Брать хлеба сверх меры, да еще и сорить им, Малышев не собирался.
Он подошел к грязному столику, на котором громоздилась стопа немытых разносов и выбрал тот, что почище. Затем передеслоцировался к стойке.
– Что у вас сегодня на первое? – вежливо поинтересовался он у толстухи.
– Ничего нету.
– Как это ничего нету?
Она равнодушно шевельнула плечами. 
«Колпак на тебе высокий»,– отметил про себя Михаил. И спросил:
– А почему?
– Еще не сварилось...
Слова слетали с ее губ, словно капли воды с сосульки на зимнем солнце. Взгляд был отсутствующим.
– А когда сварится? – поинтересовался Михаил.
На этот раз она даже не пошевелила плечами. Посто стояла перед ним, и молчала как пень.
– Я, кажется, задал вам вопрос,– терпеливо сказал Малышев, стараясь не терять хладнокровия. – Когда сварится?
– Не... знаю.
– А кто знает?
– Кому надо – тот знает.
Ему захотелось ей нагрубить.
– А что у вас варится? – он все же попытался изобразить на лице некое подобие улыбки.
– А вы что, из милиции? – угрюмо пошутила она.
– Нет, я из контразведки.
– Тогда не скажу.
– А все-таки?
– Ну, борщ.
Ему все-таки удалось ее «расколоть!»
– Так, может быть, мне имеет смысл подождать?
– Как хотите.
– А вы как считаете?
– Никак.
– Но я не могу ждать долго.
– А мы тут при чем?
Она была права.
– Я понял, понял,– Малышев дружелюбно улыбнулся рыжей толстухе. – Зарплата у вас маленькаая, вы тут одни, это самое, вкалываете, как проклятые, а нас много... Верно?
– В общих чертах,— согласилась она.
– А что у вас на второе?
– Шницель.
– И что, ни котлет, ни гуляша нету?
– Все перед вами.
Михаил обвел критическим взглядом тарелки с засохшими лепешками на застывшей вермишели, политыми какой-то подозрительной бурдой. Они оставляли гнутущее впечатление.
– Так, говорите, все?
Она не удосужила ответом.
– А остальные блюда что, тоже варятся?
– Нет,– сказала толстуха. – Уже съедены.
– Давно?
– Вчера.
– Н-да... Не повезло...
– Раньше приходить надо было.
– А это когда?
– А это когда все нормальные люди приходят.
С детских лет Малышева учили, что грубить женщинам – это очень нехорошо. Он и на сей раз сдержался. Но, видит бог, это далось ему нелегко.
Ни слова не прибавив к сказанному, толстуха чинно повернулась, показав Малышеву широкую, как у борца, спину и важно поплыла в заднюю дверь.
– Куда она пошла? – спросил Михаил у кассира.
– Откуда мне знать? – труженница за кассой широко зевнула. – Я не экстрасенс.
– Вам что, неизвестно, куда ведет эта дверь?
Ответа он не получил.
«Странно,– подумал Малышев. – Ни борща, ни котлет нет – а ряшки аж трескаются.»
Минут через пять, едва волоча за собой ноги, толстуха вошла в заднюю дверь, остановилась посреди раздаточной, уперла руки в оплывшие жиром бока и завела с одуревшей от скуки кассиршей речь о румынских полусапожках, «выброшенных» вчера в ЦУМе. Обе дамы явно игнорировали присутствие привередливого клиента.
– Ладно! Давай мне вашу подошву! – не выдержал Михаил.
– Мою вы не разжуете.
Но он не принял остроту.
– И компот!
– Компота нет.
– Ну, кофе.
– И кофе нет.
– А что есть?
– Чай.
– Ладно! Лейте чай!
– А у вас что, рук нет? Чай в бачке.
Она не глядя сунула на стойку тарелку с застывшим блюдом.
– Да что вы мне суете! – возмутился Малышев. – Ему же завтра именины справлять надо будет!
– Не нравится – не берите.
– Подайте свежее блюдо! – загремел Михаил. – Я вам за это деньги плачу!
Она угрюмо ухмыльнулась.
Он недовольно наблюдал, как она навалила в тарелку несколько ложек серого мессива, накрыла его задубешей лепешкой, полила бурдой и, движением робота-автомата, сунула «свежее» блюдо на стойку. Казалось, она отбывала трудовую повинность.
– И чем эта порция отличается от предыдущей? – Малышев иронически усмехнулся.
– Ничем.
Она злорадно улыбнулась, и он был вынужден признать, что она и на этот раз оказалась права.
Чувствуя себя круглым дураком, он открыл краник и нацедил в стакан мутной жидкости, выдаваемой здесь за чай. Затем перемесился к кассе, отсчитал, сколько требовалось, денег, и отдал их кассиру.
– С вас еще две копейки,– тоном снежной королевы сообщила кассирша.
– Какие копейки! – нервно воскликнул Михаил. – Вы что, считать не умеете? Пересчитайте получше!
Они пересчитали вместе. И сннова он оказался в дураках, поскольку не учел двух кусочков хлеба. Под презрительными ухмылочками работников общепита, Малышев доплатил причитающиеся две копейки, сел за грязный столик и с отвращением вонзил зубы в холодный вязкий шницель.
Глава пятая
У ЛУЖИ
Отобедав в столовой №37, Малышев решил ехать на завод, уже нигде больше не задерживаясь. Но, проехав несколько кварталов, все-таки надумал, на свою голову,  заскочить по пути к луже. Ему хотелось убедиться в том, что скорая помощь забрала того бедолагу.
Однако бедолага по-прежнему лежал на месте.
Что было делать? Оставлять его околевать в холодной воде?
Михаил проторчал около пьяного еще минут десять, надеясь, что скорая помощь вот-вот подъедет, но никто не приезжал.
Естественно, он и не ждал, что они примчатся сюда, сломя голову, скрипя на поворотах тормозами и завывая сиренами. Но за это время, можно было уже добраться и на волах.
Видя, что от государственных струкрур толку нет, Малышев решил, хотя бы, вывести несчастного на сухое место. Насобирав на обочине камней, он стал прокладывать, с их помощью, путь к пьянице. Балансируя на камнях, как канатоходец над ареной цирка, он добрался до потерпевшего и, склонясь над ним, потряс за плечо:
– Эй, земеля, вставай!
Пьяница разлепил веки.
– О, Мишка! – прорычал он.– Пр-ривет!
Откуда пьяный мог знать его имя? Скорее всего, он его с кем-то спутал.
– Давай, давай, братуха, поднимайся, а то простынешь,– с добродушной улыбкой сказал Михаил, и потянул незнакомца за локоть. – Ну! Опля! Оп!
С превеликим трудом ему удалось поставить пьяного на ноги. Вид его был ужасен.
Вывести человека из лужи оказалось не так-то легко. Пьяного водило в стороны, как карася на крючке. Пытаясь удержать его, Малышев соскользнул с камней и оказался по щиколотки в грязи. Когда они вышли на твердую почву, в горле у Михаила першило, и он поймал себя на мысли о том, что теперь-то уж наверняка схватит простуду и сляжет в постель.
Усадив пьяного у телеграфного столба, он стал обмывать испачканную обувь. Он уже вымыл один туфель и принялся за второй, когда за его спиной раздался шум подъезжающей автомашины. Он обернулся и увидел скорую помощь. Дверь приоткрылась. Из нее выглянул человек в белом халате.
– Это вы скорую помощь вызывали? – окликнул он Михаила.
– Я! Я! – радостно закивал Михаил.
Так и не домыв второй туфель, он двинулся к врачу. Им оказался человек средних лет с угрюмым лицом, излучающим почти физически осязаемые потоки меланхолии. За толстыми линзами очков поблескивали водянистые настороженные глазки.
Врач вышел из машины. За ним показалась  молоденькая медсестра, и Малышев сразу отметил, что ножки у нее были просто великолепны.
– Ну, где больной? – спросил врач.
– Там, под столбом сидит,– сказал Михаил.
Впрочем, больной уже не сидел, а лежал на боку, неестественно скрючившись и подогнув под себя ногу.
Под водительством Малышева, медики приблизились к пьяному. Михаил перевернул его на спину и похлестал по щекам:
– Эй, земеля! Очнись! К тебе доктор приехал!
Алкоголик расплющил очи.
– А... Эт-то ты, зверь,– вымолвил он заплетающимся языком. – Н-ну, ты и зверь... Н-ну и зверюга...
Михаил потянул его за руку.
– Давай, вставай, браток.
– А ты зверь... зверь ... – бормотал пьяный. – Ну и волчара...
Малышев поставил его на ноги, удерживая под локоть.
– Или я не прав? – пьяный попытался потрепать Михаила по щеке.
– Прав, прав,– сказал шофер.
– Вот то-то и оно... Ты волк. Запомни это. В-волчара! Все люди – звери. С-серые волки... И  я волк... И ты – волк. И он волк,– пьный небрежно махнул на врача. – Все волки! Человек человеку – кто? А? Кум? Брат? Сват? Н-не... ш-шалишь... Он – во-о-лк. Я внятно излагаю?
– Вполне.
– Ну, я-то, положим, свинья,– продолжал развивать свою концепцию алкоголик. – Свинья и есть... Эт-т мне известно... А ты – волчара... ух, волчара! – пьяный сделал попытку поцеловать шофера.
– Не понял,– строго хмуря брови, сказал врач.– Вы зачем скорую вызывали?
Малышев довольно глупо улыбнулся:
– К пациенту.
– К какому еще, черт возьми, пациенту? Он же пьян!
– Кто? Я? Пьян? – пьяный удивленно выпучил глаза. – Мишка, а это что за зверь?
– Это доктор,– пояснил Михаил, размышляя о том, что с такой мрачной физиономией врачу следовало бы работать в похоронной команде.
– Кто? Док-тор? – пьяный обалдело выпучил глаза. – Ай-болит?
Казалось, у него в голове произошло короткое замыкание.
– Огонь! – вскричал пьяница и вдруг нанес неожиданно хлесткий удар врачу в лицо. Очки хрустнули и слетели в грязь. Врач отступил шаг назад, прикрывая глаз ладонью.               
– Черт... – пробормотал он.
– Владимир Иванович, что с вами? – воскликнула медсестра. – Сильно ударил?
– А... Пустяки,– сказал Владимир Иванович. – Очки... Что с очками?
Девушка нагнулась и подняла очки с земли. Она протерла их носовым платком. Малышев все еще удерживал пьяного за локоть. Он был нимало удивлен тем, что человек, не способный самостоятельно стоять на ногах, сумел нанести такой сильный удар.
– Ну что, получил? – просипел пьяница, извиваясь, словно змей. – Еще з-амочить?
– Спокойней, браток,– сказал ему Малышев. – Не шуми. И так уже натворил делов.
Медсестра протянула очки Владимиру Ивановичу. Одно стекло было разбито. Когда врач отнял руку от глаза, под ним уже проступила красноватая припухлость, обещавшая в скором времени перерасти в большой синяк.
– Черт...– сказал врач, рассматривая очки.– Разбил, с-аба-ка.
– Ничего, можно и склеить,– брякнул Михаил. – У меня в Новокаменке есть, это самое, один знакомый, так он так хорошо стекла клеит!
– Маразм... – проворчал врач. – Наташа, куда мы с тобой попали?
Медсестра озабоченно осмотрела синяк:
– Владимир Иванович, давайте-ка, я вам ранку обработаю, а? А то еще инфекцию занесете?
– Не стоит,– сказал врач. – У него же кулаки проспиртованы.
Неожиданно Малышев поймал себя на мысли о том, что у медсестры была красивая фигура и просто изумительные ножки.
– А эт-то чо за к-лизма? – засипел керосинщик,– Мишка, эт-т чо за коза? Проф-фес-сионалка?
Девушка опешила. Ее лицо залила пунцовая волна негодования.
– Да как вы смеете? – вскричала Наташа. – Владимир Иванович, да что ж на них смотреть? Надо милицию вызывать!
За ее спиной раздался тягучий бас:
– Не стоит. Мы уже тут.
Глава шестая
БЛЮСТИТЕЛИ ЗАКОНА
Их было двое, и они приближались неторопливою походкой. Позади милиционеров виднелась машина с будкой щучьего цвета. Подойдя к месту событий, один из них козырнул:
– Сержант Сокольский.
Он обвел взглядом собравшихся. Особое внимание было уделено им медсестре и, в частности, ее ладной фигурке и стройным ножкам. Не находилась ли девушка с подобными приметами во всесоюзном розыске?
– Тэк-с... И что здесь происходит?
– Вот эти двое,– взволнованно сказала Наташа, указывая на Малышева и человека из лужи,– Владимира Ивановича избили!
– Тэк-с... Ясненько... – оптимистическим тоном произнес сержант.
Казалось, именно такое развитие событий он и предвидел. Сержант с довольным видом потер руки.
– Сперва вызвали нас,– уточнила девушка,– а потом избили врача!
– Так, так!
Милиционер подбоченился и с глубокомысленным видом вывернул ноту пяткой вперед:
– Гражданин Малышев?
– Он самый,– нехотя признал Михаил.
– Так, значит, это вы нас вызвали?
– Ну, я.
– И скорую помощь тоже вы вызвали?
– Так точно.
Сержант укоризненно покачал головой:
– Что ж это вы, батенька, вызвали к пьяному скорую помощь, оторвали врачей от такой нужной и важной работы...  Доктора вот избили... Ай-яй! Нехорошо...
Он явно не принадлежал к числу богатырей. Рост – где-то метр шестьдесят сантиметров, вместе с ботинками и фуражкой. Плечи – узкие, лицо рябое...
– Да никого я не избивал,– запротестовал Михаил. – Это вот он его заметелил!
– Ага... Так значит, «заметелил» врача, как вы выражаетесь, ваш дружок?
– Какой дружок! Какой, это самое, дружок! – рассерженно возвысил голос Михаил. – Да я его знать не знаю!
– Как не знаешь? – засипел человек из лужи. – Да ты чо? Н-ну, ты и зверь! Н-ну, и волчара, в натуре! Ведь мы ж с тобой так чуд-ненько б-бух-хали! И были ж д-де-вочки! А потом ты еще принес полбанки с-самогона... Отменный, между прочим, пер-вачок. А сам слинял, а? Мне Райка и говорит: «А... где же М-мишка? Куда он, п-подевался, пьяная его рожа?» Н-ну? Чо я должен был отвечать д-дам-ме? А? Т-ты куда свалил, с-студент?
– Действительно, куда? – вставил сержант.
– Черт знает что такое,– проворчал врач. – Они, видите ли, с какими-то шалавами бухали, мне вот под глазом фингал засветили... Маразм.
– Да дайте объяснить! – вскричал Михаил.– Я этого гражданина впервые вижу! Я ехал на завод. Гляжу – он лежит в луже. И не шевелится. Так было дело, браток?
– Дай пять,– сказал браток, пьяно пошатываясь.
– Вот я и решил его выручить.
Врач усмехнулся:
– Вызвав скорую?
Шофер заулыбался:
– А что, пожарную команду надо было вызывать? Естественно, я вызвал скорую!
– К пьяному?
– Да откуда мне было знать, пьяный он, или нет? А, может быть, ему просто плохо стало? А если даже и пьяный –  что же тогда, по-вашему, пускай околевает в луже, как собака? А если б вы на его месте оказались? А? Что тогда?
– Маразм,– сказал врач.
– Ну, почему же маразм? – заспорил шофер.– Почему же, это самое, сразу маразм? Вот наш главный механик – царство ему небесное – уж, на что, кажется, крупный специалист был, а тоже как-то раз лежал пьяный в луже и застудил себе почки. А через полгода умер. А прояви о нем тогда кто-то заботу, приди вовремя на помощь – и, может быть, он и по сей день, был бы жив!
– Вот что, любезный Михаил... Как вас по батюшке?
– Георгиевич.
– Так вот, Михаил Георгиевич,– сказал Владимир Иванович с вежливой улыбкой.– Вы к психиатру не обращались?
– Нет. А что?
– Вам стоит наведаться,– сказал Владимир Иванович дружелюбным тоном.– Это я вам как врач рекомендую.
– А что, есть отклонения?
– По-моему, да.
– И как? Сильно заметные?
– Да как вам сказать... Не так, чтоб уж очень... Но кое-какие аномалии обращают на себя внимание.
– А если бы я, это самое, проехал мимо этого бедолаги? Если бы я пил, курил, воровал, брал взятки и изменял жене? А? Как тогда? Признал бы меня психиатр нормальным?
– Спокойнее, Малышев, спокойней,– вмещался сержант Сокольский.– Утихомирьтесь. Вам нельзя так сильно волноваться.
Он обратился к толстяку с погонами лейтенанта:
– Ну что, будем брать?
– Обязательно,– сказал лейтенант.
Сержант махнул рукой:
– Витек! Давай сюда! Будем паковать!
Из кабины «воронка» высунулась черноволосая голова Витька. Он стал сдавать назад.
– К-ого мочить? – прохрипел пьяница, встряхивая головой.– Эту свинью в кокарде?
– Ого! – сказал сержант. – Так, значит, опять продолжаем буянить? Нехорошо...
Он подошел к пьяному и заломил ему руку за спину. Тем временем толстяк расстегнул футляр величиной с портативную пишущую машинку,  пристегнутый  к ремню на поясе, и выдвинул антенну рации:
– Сокол? Сокол? Говорит Ястреб. Нахожусь на Карбышева, возле Гастранома. Здесь пьяная драка. Провожу задержание.
Сквозь шорох и треск радиопомех донесся металлический голос:
– Помощь не требуется?
– Нет,– сказал лейтенант. – Управимся сами.
Он задвинул антенну. Тем временем Витек уже вылез из машины и заломил пьяному другую руку. Человек из лужи выгнул грудь колесом:
– А! Врете, гады, не возьмете!
Он тут же получил пинок под зад коленом.
– Повыступай, повыступай тут у меня, баламут,– по-отечески ласково проворчал лейтенант. – Пятнадцать суток тебе уже обеспечены.
Он тоже не был Геркулесом. Вся его мощь – если уж вести речь о богатырской мощи – ушла в живот. Бедра оплыли, как и у сонной толстухи из столовой №37.  Двигался Ястреб со скоростью вышеупомянутой дамы. По всей видимости, он был столь же ловок, отважен и умен.
 Между тем к месту событий стали подтягиваться зеваки. Слышались голоса:
– Что, что тут происходит?
– Вот эти двое доктора избили!
– Да ну! За что?
– А вызвали скорую и стали требовать наркотики. Врач не дает. Ну, они его и отмутузили.
Теперь уже никто никуда не спешил. У всех было достаточно свободного времени. Женщины, как представители наиболее эмоциональной части собравшихся, вознегодовали:
– Вот сволочи, а! Вот сволочи! Где-то, может быть, человек от сердечного приступа умирает, а эти...
– Вешать таких надо, вешать! Прямо на площади. И чтоб все видели!
Пьяный запел:
Не шумите, ради бога, тише:
Голуби целуются на крыше.
Да что вы такое болтаете? – вскипел Малышев. – Вы хоть отдаете себе отчет в том, что тут плетете?
Человек из лужи продолжла распевать:
И как будто целый мир ликует,
Когда голубь голубку целует...
– Расходитесь, граждане. Расходитесь,– сказал лейтенант. – Тут нет ничего интересного. А вам, Малышев, придется проехать с нами.
– Зачем?
– Так, гражданин Малышев, садитесь в свой автобус и следуйте за нами. А не то мы сейчас упакуем и вас и поедете вместе со своим подельником.
На губах Михаила заиграла саркастическая улыбка:
– В наручниках?
– Не обязательно. Доставим и так.
– Но мне же на завод надо! Неужели не ясно? Я и так уже  задержался с этим козоводом, начальство там, это самое, рвет и мечет!
– Ничего... Разберемся,– флегматично произнес лейтенант. – Протокольчик составим... Тут рядом.
– Да не могу я! Понимаете? Не могу-у! – Малышев застучал себя кулаком по груди.
– Это в ваших же интересах,– сказал милиционер.
– В моих интересах?
– Ну да... – лейтенант дружелюбно заулыбался. – Знаете, как говорят в народе? Раньше сядешь – раньше выйдешь.

Глава седьмая
КОНТАКТ ВТОРОГО РОДА
Представление о работе правоохранительных органов сформировалось у Малышева, главным образом, под впечатлением книг «Будни милиции», «Записки следователя», и кинокартин типа «Следствие ведут знатоки». А посему милицейский участок ассоциировался в его сознании с тем местом, где можно, ничуть не опасаясь за последствия, потолковать о жизни, излить душу перед сердобольным следователем и уж, само собой, разумеется, блеснуть эрудицией и остроумием. Личный опыт контакта второго рода  с сотрудниками МВД развеял эти иллюзии.
Когда Малышева с медиками (им тоже пришлось «проехать») ввели в кабинет, там вместо совестливого идеалиста Знаменского оказался некий капитан Лялько. Капитан Лялько идеалистом не был, остряков не жаловал, но, к несчастью для Малышева, он понял это, когда дело зашло уже слишком далеко.
Итак, за рабочим столом мирно восседал угрюмый детина с маленькими поросячьими глазками и с нездорово красным, словно распаренным в бане, лицом. Он не питал к Малышеву злых чувств. Отнюдь. Но Малышев повел себя слишком уж вызывающе. Мало того, что этот «шоферюга» не выказал ни малейшего трепета перед самим Лялько, он, сверх того, еще имел наглость дерзить! Но даже и в такой ситуации работники милиции обошлись с «задержанным» очень человеколюбиво: они не выбили ему ни одного зуба, не отбили почек, не оштрафовали и не запрели в КПЗ! Эти кроткие миролюбивые парни в синих мундирах ограничились лишь тем, что предложили шоферу подписать протокол, составленный по его же собственным словам. Что же до пьяного, то с ним поступили еще гуманней: дебошир был определен в вытрезвитель, где ему была гарантирована высококвалифицированная помощь со стороны их коллег. Итак, все разрешилось самым наилучшим образом и, после выяснения всех обстоятельств «дела»» Малышев с бригадой скорой помощи был отпущен восвояси. Казалось, Михаилу оставалось лишь радоваться такому счастливому исходу. (И именно так и поступил бы на его месте всякий здравомыслящий человек). Но наш герой (не даром ведь Владимир Иванович отмечал в его психике некоторые аномалии) – так вот, наш герой вместо этого лишь недовольно проворчал:
– Ну и работнички! Сидят тут, это самое, штаны протирают! А у меня, по их милости, без обеда весь завод сидит...
У протиравшего штаны капитана Лялько оказался на редкость острый слух.
– Идить, граждане, идить,– Лялько благодушно махнул рукой экипажу скорой помощи, проявившей во всей этой истории завидное здравомыслие. – К вам у меня больше вопросив нема. А вас, Малышев, я попрошу еще немного задержаться. Надо кое-шо прояснить.
Когда дверь за медиками закрылась, Лялько сурово обронил:
– Так... Сидай.
Малышев подчинился. Капитан достал из пачки сигарету и стал неторопливо разминать ее в коротких волосатых пальцах.
– Так как ты там говоришь? – он чиркнул спичкой, закурил. – Шо мы тута у милиции даром штаны протираем?
Он поднял на шофера задумчивый взгляд. Симпатии в его тусклых, холодных глазах не отмечалось. Малышев внутренне напрягся, понимая, что назревают весьма и весьма неприятные события.
– То ж, по-твоему, выходит,– продолжал развивать свою мысль Лялько, не спуская с Михаила тяжелого угрюмого взора,– шо тута в милиции собрались одни бездельники и тунеядцы? А? А он – бач якый герой!
У окна стоял сержант Сокольский, небрежно привалившись к батарее отопления. Лейтенант занял пост позади Малышева, заложив руки за спину и широко расставив ноги в черных туфлях. В общем же и целом обстановка в кабинете Лялько была довольно зловещей, как в кинокартине «Семнадцать мгновений весны», когда Мюллером был схвачен личный шофер Бормана.
– Так что ж нам делать с этим героем, а? – с озабоченным видом произнес капитан. – Вот нэ мала баба клопоту – та й купыла порося.
Милицейские чины призадумались.
— Ну, шо скажешь, Сергей?
Лейтенант сосредоточенно нахмурил лоб, мобилизуя  свои недюженные умственные способности. Наконец внес предложение:
– А, може, припаять ему мелкое хулиганство? Или оскорбление властей?
Его брюшко, похоже на то, в любой момент, было готово, скатится на пол. К счастью, милицейское чрево надежно подстраховывал от подобной неприятности широкий кожаный ремень.
Лялько стал размышлять над предложением своего подчиненного.
– А чи не будэ йому цього замало? –  проронил капитан, сосредоточенно массируя виски. – Цэ ж шо? Пятнадцать суток – та и годи? А ты ж погляди, якый перед нами орэл! Та не, ему трэба паять – так вжэ паять. Чтоб он уже нигде потим не мог языком тилипать, шо наша советская милиция даром штаны протирает.
Ястреб почесал свой толстый живот, подумал немного и внес новое предложение:
– Ну, хорошо, тогда давай оформим ему пьяную драку с нанесением тяжких телесных повреждений. Это потянет уже от года до трех.
– О! Цэ вжэ посолиднише! – оживился капитан. – Це то, шо трэба! Молодец, лейтенант!
– Стараемся...– скромно потупился его подчиненный.
– А шо ж он накойв?
– Как шо? Вызвал скорую помощь к пьяному корешу и стал приставать к медсестре. Врач заступился. Ну, он его и... – Ястреб красноречиво взмахнул кулаком.
– Он як! Ты посмотри... Орел! Орел! И шо, был сильно пьяный?
– Как зюзя. Да он и сейчас на ногах еле держится, пришлось на стул усадить, чтоб не упал.
– Так так...
Лялько нахмурил брови.
– Они там с утра с корешами на малине бухали,– прояснял детали Ястреб. – Там, кстати, были девочки. И, в частности, некая Раечка...
Толстомордый забарабанил пальцами по столу:
– Так, говоришь, Раечка...Он як! То ж вин, я бачу, неравнодушен до жинок?
– А кто ж к ним равнодушен? – ухмыльнулся Ястреб, разводя руки.
– Гм... А нам в последнее время никаких заявлений об изнасилованиях не поступало?
– Поступало.
– Личность преступника уже установлена?
– Пока что нет. Но, предположительно, это худощавый длинноволосый мужчина лет тридцати пяти. Возможно, водитель автобуса.
– А хто потерпевшая?
– Пенсионерка Малеева. Была изнасилована в общественном туалете. Лампочка там разбита, я проверял. Но, думаю, на очной ставке она его опознает.
Лялько недобро улыбнулся:
– Га! Ну, шо скажешь, Малышев? Будем запираться, чи як?
Ястреб дружески ткнул Михаила кулаком в ребра.
– Давай, давай, Малышев, сознавайся. Не тяни волынку. Нам и без того все известно. А чистосердечное признание, сам знаешь, смягчает вину.
– Да что там изнасилование! – каменея от злости, сказал Михаил. – Давайте, паяйте уже сразу убийство!
– Ты глянь! – изумился Лялько. – Недоволен! Он еще и недоволен? Мы ж тут для нього, як для ридного батька стараемось, а вин... А чего это ты, Малышев, все время всем недоволен, а? Тебе што, наша советская власть не ндравится? Она ж тебя вырастила, выкормила, дала тебе бесплатное образование, в люди вывела! А ты – недоволен! Ты шо, диссидент?
– Или шпион? – это сказал лейтенант.
– А шо, може и шпион... – потешался Лялько. – То ж я дывлюсь, якыйсь вин чудный, як двэри у КПЗ...
 Малышев решительно встал:
– Ладно. Побалагурили – и будет. Мне пора на работу.
– Сидеть! – грохнул кулаком по столу Лялько.– Я тте пакажу «пора на работу!» Ты тут агнелочком-то не прикидывайся! Накоив делов – так отвечай! На кого работаешь! Пароли? Явки? Живо!
– Да вы чо, мужики? Спятили?
– А ты шо думал? Шо мы тута с тобой в бирюльки играть будут? Ты знаешь, куда ты попал? Тут ще и не таким орлам перья выщипывали!
Капитан стал грузно подниматься со стула. Он грозно похлопал пухлой ладонью по толстой книге в коричневом переплете:
– Знаешь, шо цэ такое?
– Ну, книжка,– простодушно брякнул Михаил. – И что?
– А то,– хрюкнул Лялько.
Он взял книгу и зашел шоферу за спину.  Малышев с опаской оглянулся.
– Сидите, Малышев. Сидите,– на его плечо легла жирная  рука лейтенанта. – Не волнуйтесь. Вам вредно нервничать.
– Кныжка...– недобро усмехнулся Лялько. И с размаху ударил шофера книгой по голове. Оглушенный ударом, Малышев свалился на пол.
– Цэ уголовный кодекс Украины! – торжествующе воскликнул капитан. – Ось це какая кныжка! Усим кныжкам книжка!
Малышев поднялся на колени. Из носу шла кровь. Он встряхнул головой:
– Да что же вы такое творите, сволочи? – осевшим голосом сказал шофер. – Ведь вы же – милиция!
Сержант Сокольский по-прежнему стоял, привалившись к батарее отопления – перенимал опыт работы со свидетелем у своих старших коллег.
Глава восьмая
РАЗБОР ПОЛЕТОВ
Створки ворот со старческим скрежетом поползли в стороны, впуская автобус. Тамара Игнатьевна Вербицкая спешила ему навстречу, возбужденно размахивая руками. Злое, лопатообразное лицо ее не предвещало ничего доброго. Малышев проехал шлагбаум, нацеленный, как зенитка, в хмурые небеса и заглушил двигатель. Он уже заранее решил не вступать ни в какие пререкания с этой вздорной бабой и быть начеку.
Он приоткрыл дверцу.
– Приехали! – с неподражаемым сарказмом произнесла Тамара Игнатьевна и сделала ернический книксен. –  Здрасьте!
– Добрый день,– поздоровался Михаил.
– И где ж это мы были, позвольте узнать?
Малышев спрыгнул с подножки.
Рассказывать правду о том, как он попал в милицию, и вообще обо всей этой истории у лужи, было нельзя ни в коем случае – поднимут на смех.
– Ездил... за Кудрявцевым ... – взвешивая каждое свое слово и стараясь сохранять спокойный тон, сказал шофер.
– Вот как! И кто ж тебя просил?
– Мастер.
– Какой мастер?
– Ну, этот... как его, это самое... – Михаил почесал за ухом. – Николай Васильевич? Не, кажись, его Василием Николаевичем зовут.
– А разве ты не знаешь,– раздраженно накинулась на него Тамара Игнатьевна,– что без моего ведома никто не имеет права распоряжаться машиной?
– Так ведь и я тоже самое Николаю Васильевичу говорил.
– Какому еще Николаю Васильевичу? Гоголю, что ли?
Пришлось набросать его словесный портрет:
– Ну, лысый такой, пузатый.
– Литвинов?
– Во во!
Вербицкая начальственно уперла руки в бока:
– И где же Кудрявцев? Что-то я его в упор не наблюдаю!
– Пошел помогать куму крыть крышу,– пояснил Михаил.
– Вот как! – Тамара Игнатьевна криво усмехнулась.
– Да...– шофер нервно потер руки.– Поехал я, значит, это самое, к нему домой...
– К кому? К куму?
– Нет. К Кудрявцеву... Поехал я, значит, к Кудрявцеву, и по дороге застрял в луже.
– Прекрасное начало!
– Пока буксовал! Пока выбирался из лужи... Прошло, наверное, больше часа... Наконец все-таки выехал...
– Ну, слава тебе, господи!
– Приехал, это самое, по адресу... Стучал, стучал в калитку... Стучал, стучал в калитку... Стучал, стучал...
– О, Боже!
– Наконец достучался...
Тамара Игнатьевна качнула головой – мол, продолжай.
– Вышла жена Кудрявцева и сообщила, что он пошел к куму помогать крыть крышу,– по-военному четко докладывал Михаил.
– Ага! Крыть крышу...– Тамара Игнатьевна вновь понимающе кивнула. – Как интересно!
– Ну да... Так вот, поехал я, значит, это самое, к куму... А кума дома тоже не оказалось...
– Ну, что ж... Интрига становится все интересней... Хоть пиши роман.
Он пропустил эту язвительную шпильку мимо ушей и продолжал доклад:
– Из разговора с женой кума выяснилось, что они пошли в магазин за сигаретами.
– И ты поехал в магазин? – попробовала угадать Тамара Игнатьевна.
– Нет,– сказал шофер. – Потом у меня, это самое, мотор заглох.
– А потом, это самое, что? Колесо, это самое, отвалилось?
Чего он никак не мог понять, так это то, откуда в ней столько желчи. Она держала себя с ним так, словно он был мальчишкой.  А ведь он, по меньшей мере, на десять лет старше ее.
Послышался насмешивый голос:
– Ну что? Опять разбор полетов?
Это подошел один из рабочих в замусоленной робе.
– Ну,– в тон ему, сказал другой. – Мишка с задания вернулся.
Тамаре Игнатьевне, обожавшей устраивать подобные спектакли, это было лишь на руку.
– И как, были глобальные проблемы? – спросил подошедший.
– Пока не очень: буксовал в луже, мотор заглох, колесо отвалилось.
– Бензин не кончался?
– Пока нет.
– А корова дорогу не перебегала?
– Возможно. Сейчас услышим.
– Да... В прошлый раз было поинтересней...
– Это когда он рассказывал историю с петухом?
– С каким петухом?
– Ну, как же: он буксировал на коротенькой веревочке ЛУАЗ, а тут как раз дорогу перелетал петух. Петух врезался в лобовое стекло. Мишка тормознул, ЛУАЗ въехал ему в задок и разворотил себе передок. Во всем была виновата, конечно, курица, за которой гнался петух но поди, докажи это Тамаре Игнатьевне!
– Да нет,– ленивым голосом сказал подошедший. – Я имею в виду случай с заблудившейся старушкой.
– С какой старушкой?
– А помнишь, как он подцепил на улице какую-то бабулю? И полдня катался с ней по городу, отыскивая ее дом. А когда, наконец, привез ее обратно, выяснилось, что они стоят как раз напротив ее подъезда.
Малышев крепился. Видит бог, крепился. Но тут подошел Литвинов и радостно забасил:
– О, Михаил Георгиевич! Добрый вечер, дорогой! – мастер взглянул на часы. – Оперативно же ты смотался!
– Да уж! – кольнула Тамара Игнатьевна. – Пулей слетал.
– Ты хоть расскажи нам, как ты ездил,– добродушно басил Литвинов,– через Мелитополь, или через Кишинев?
– Так я же вам объяснял! – раздраженно воскликнул Малышев.– Машина в технически неисправном состоянии! А вы что?
– Так почему же ты тогда, едрена корень, не засучил рукава и не устранил неисправность? – начальственно загудел мастер.– Или ты как тот летчик: сделал рейс, выпрыгнул из кабины – а там хоть трава не расти?
– Он у нас как космонавт,– с ехидцей вставила Вербицкая. – Как Юрий Гагарин!
– Так, где же ты все-таки проболтался, а? – наседал Литвинов.
– Во-первых, не проболтался – а ездил за Кудрявцевым,– внес ясность Малышев, чувствуя, что начинает терять контроль над собой.
– Бабушка у тебя есть? – поинтересовался мастер.
– Ну, есть.
– Вот бабушке своей эти сказки и расскажешь.
– Не сказки – а святая правда!
– Какая правда? – ухмыльнулась Вербицкая. – Ты что нас тут, за идиотов считаешь?
– Так я же объяснял: пока буксовал в луже! Потом мотор заглох! Потом поехал к куму... Неужели не понятно?
– К какому еще куму? – с удивлением спросил Литвинов.
– Кудрявцева... – с неподражаемым сарказмом пояснила Вербицкая.
Николай Васильевич недоуменно вскинул брови:
– А почему не к теще? Я слыхал, у Кудпрявцева теща еще молодая. Напекли бы блинов, и сидели бы вместе, чаи гоняли.
– Вам что здесь, цирк?
– Нет, тут не цирк! Тут производство клинкера и цемента, едрена корень! – загремел Литвинов. – И мы хотим знать, с какой это радости тебя полнесло к куму, в то время, как ты был послан к крановщику!
– А с той,– Малышев застучал себя по груди,– с той радости, что я проявил инициативу! На неисправной, между прочим, машине! По вашему, кстати, заданию! На свой страх и риск!
Глаза мастера озорно блеснули:
– Тамара Игнатьевна, да что ж ты от нас такого ценного работника скрывала? Ты посмотри, сколько он дел за сегодня успел переворошить: и в луже набуксовался! И к куму Кудрявцева съездил! Ты ж там ему хоть премию за особо важные не забудь выписать.
– Уж я не забуду,– пообещала Вербицкая. – Тут он может быть спокоен. Сегодня же напишу на него докладную.
– Ну и пишите!
– А ты как думал? – загудел Литвинов. – Что тут с тобой цацкаться будут? Нет, елки-моталки! Тут тебе не детский сад!
Тамара Игнатьевна, словно в театре, возвела очи горе:
– Ну , Малышев, ты меня уже задрал!
Кто-то из рабочих заметил:
– Готовься, Мишка. На рассвете тебя расстреляют.
– О-хо-хо! – Вербицкая со вздохом взялась за голову. – Вот Бог наградил работничком!
– Не Бог – а отдел кадров,– парировал Михаил.
– Гнать таких работников, как ты, с завода поганой метлой надо! – резюмировала Тамара Игнатьевна. – Чтоб и духу и тут не было!
Через полчаса, когда она вязала  в своем кабинете белый мохеровый шарф, к ней без стука ввалился Малышев.
– Так тут, кажется, кое-кто собирался гнать меня с завода поганой метлой? – с этими словами он швырнул на стол листок бумаги, исписанный крупными прыгающими буквами. – Вот, подпишите заяву!
На заявление об увольнении Михаил Георгиевич положил ключи от машины.
– И возьмите ключи. Смену с завода можете везти сами. Только учтите, там зажигание барахлит, так что, в случае чего, запускайте от рукоятки.
Глава шестая
КОНЕЦ РАБОЧЕГО ДНЯ
Ну почему, почему так всегда получается? Почему, когда ты хочешь сделать людям добро – это тебе же выходит боком? И, главное, каждый надутый гусак (да и гусыня тоже!) считают себя вправе поучать его, словно нерадивого ученика?
А ведь он – взрослый мужчина, отец двоих детей! За его плечами – служба в армии и 17 лет работы за баранкой. Он никому ничего не должен. Но почему-то всегда выходит так, что каждый считает его своим должником.
Нет. Все! Навоевались. Баста! Больше он никуда не поедет на неисправной машине – даже если начнется всемирный потоп. Он не остановится около истекающего кровью человека – его проблемы! И уж, конечно, не станет буксировать поломанный автомобиль, или возиться с выжившей из ума бабушкой.
Все. Решено окончательно и бесповоротно. Он тоже заделается эдаким благоразумным пескарем,– без всяких глупых аномалий.
Дворники деловито снуют по залепленному дождевыми каплями стеклу, прочищая два чистых оконца. Малышев сидит за баранкой, напряженно всматриваясь в ухабистый рельеф дороги. От удара уголовным кодексом ужасно болит голова, и он чувствует, что его знобит, а щеки – пылают.
Как прожит сегодняшний день?
Подъем – около шести часов. Жена и дети еще сладко спят. Он наскоро пьет чай с бутербродом и – в гараж.  В половине восьмого он уже на «Курской дуге», забирает там смену. В восемь часов – на заводе. К двенадцати необходимо доставить на завод  бидоны с обедом  (содержать свою кухню ради трех десятков человек, работающих на их предприятии, руководство считает нецелесообразным, и обед им готовит столовая ). И вот около десяти часов Литвинов отправляет его на поиски загулявшего крановщика.
Малышев, разумеется, понимает, что в его истории нет ничего Шекспировского. (Ну, подумаешь, стукнули по голове уголовным кодексом Украины, отчитала Тамара Игнатьевна, – с кем не бывает!)  И все-таки, в его груди бушует буря.
Почему, почему все так бестолково, так скверно, и ты не чувствуешь себя в этой жизни по-настоящему полноценным человеком?
Вот, ему уже под сорок, а до сих пор с ним обращаются, как с мальчиком на побегушках. Нет ли в этом и его собственной вины?
Он сидит за рулем, зло стиснув зубы, как обиженный мальчик.
Из салона доносятся громкие голоса:
– Масло из-под фундамента третьей мельницы с июля месяца течет! С июля! И никому дела нет!
– А что ж ты хотел? Служба механика выполняет особо важное задание.
Первый голос принадлежит борцу за справедливость, смело бичующему всевозможные упущения глупого начальства. В отсутствие оного, понятно. Второй – насмешливый, с ехидцей.
– Якэ задание? – слышится зычный женский голос.
Людей с такими бесхитростными голосами, все прочие, звонко бренчащие голоса, как правило, стремятся заморочить, возглавить и повести за собой.
Зазвенел иронический тенор:
– Третью неделю семеро слесарей, во главе со своим премудрым Али ибн Копейкиным, занимается сложными пусконаладочными работами!
– Якымы роботамы?
– Пытаются ввести в действие шлагбаум на проходной родного завода!
Салон наполняется радостным ржанием.
– Хай йому бис з його шлагбаумом! – перекрывая хохот, зычно выкрикивает женщина.– В мэнэ ось вже трэтю смену вибратор нэ робыть, а вин цэй дурацькый шлагбаум ладнае!
– Э, как ты узко мыслишь, Маруся... – укоризненно произносит иронический голосок. – Шлагбаум – это, можно сказать сердце завода.  А вибратор – так, мелочь, пустяк. Смотри, какая ты моцная тетя. Бери в руки молот и гати по юбке .
– Так стучу ж, хай йй чорт, вжэ аж рукы гудять!
В разговор вступает неприятно дребезжащий старческий голосок:
– Да что там вибратор! Этот «Шлагбаум» уже второй месяц на цементных силосах задвижки сменить не может.
– А что он может? Языком тилипать? – сказал машинист вращающейся печи, Сергей Иванович Донченко. Он сидит, развалившись на одном из сидений. Фетровая шляпа съехала ему на лоб. Красноватое, скуластое лицо машиниста со свернутым набок носом освещено огоньком сигареты.
Малышев обернулся на голос и увидел, что Донченко курит.
– А ну, потушите папиросу! – раздраженно крикнул Михаил. – Тут вам, это самое, не винный бар!
– Не папиросу – а сигарету,– спокойно поправил Донченко.
В свое время он отбыл десять лет в лагерях строго режима за зверское убийство своей жены. Это не мешает ему пользоваться в трудовом коллективе репутацией взвешенного, здравомыслящего человека.
Противный старческий голосок задребезжал с заднего сиденья:
– Кто не курит и не пьет – тот здоровеньким умрет!
Все очень весело рассмеялись. Сергей Иванович добродушно спросил:
– В чем дело. Мишка? Какая муха тебя сегодня укусила?
– Его сегодня Тамара Игнатьевна раздолбала! – радостно пояснил гундосый.
– За что?
В разговор влез Парашютист:
– За то, что он весь день прокалымил, а потом стал ей лапшу на уши вешать!
Этот человек – живая легенда завода. Совершил, в определенном смысле, героический поступок: спрыгнул, за бутылку водки, с переходного мостика у вращающейся печи, на бетонную площадку. Учитывая, что высота падения составила около четырех метров, попал в больницу, где и пролежал два месяца с переломом ступней. (По его словам, неправильно сгруппировался – а так все было бы О’кей!) 
Как и тщедушный старикан, этот человек провел значительную часть своей непростой, сложной жизни в неравной битве с Зеленым змием. Одним словом, был, как и большинство его знакомых, нормальным мужиком, без каких-либо подозрительных аномалий. Он тоже чиркнул спичкой, закурил.
– А ты, часом, не баптист, а, Миш? – поинтересовался кривоносый убийца. – Не куришь, не пьешь, баб не...
Малышев стиснул зубы. На площади Ганнибала он остановил автобус:
– Все! Приехали.
– Да ты чо, Миша,– удивился патетический тенор.– Ты погляди, погода, какая! Добрый хозяин собаку на улицу не выгонит.
– Ничего не знаю,– зло отрезал шофер. – Я вас доставил, куда следует, а дальше – добирайтесь, как хотите.
– Э, брось ты,– примирительно сказал убийца своей жены. – Ребята пошуткувалы, а ты... Вот, смотри, я уже тушу сигарету.
Скорее всего, он  развез бы их по домам, но тут в дело вновь влез мерзкий старикан:
– Да ты человек, или нет?
В жизни своей Малышеву не доводилось слышать столь омерзительного голоска.
– Да, я человек! – запальчиво выкрикнул Михаил. – Я – человек! А вы скоты, это самое, а не люди!
Конечно, не стоило так говорить. Он и сам понял это. Но эти проклятые слова вырвались у него прежде, чем он успел их осмыслить.
Нависла очень неприятная тишина... Спина шофера в сером клетчатом пиджаке – изогнута дугой. Рабочие молча смотрят в эту спину.
– Ну и козел! – не выдержал Парашютист и, бросив окурок на пол, демонстративно растоптал его носком ботинка.
Он первым шагнул к двери. За ним потянулись остальные. Лица – холодные, злые. Некоторые, проходя мимо шофера, роняли:
– Сволочь.
– Шоб в тэбэ скат лопнув, собака така.