Однажды утром я проснулась, взглянула в окно и увидела неровные, молочного цвета крошки безе, летящие откуда-то с неба, словно кто-то разломал огромное пирожное пополам. Дул ветер, крошки летели вниз, затем наискосок, потом ветер стих и все прекратилось…
Париж – это Эйфелева башня в утреннем тумане.
Да-да, ужасная банальность. Смейтесь, я не оригинальна.
Я тоже смеялась, когда увидела ее из гостиной и просила отца открыть окно настежь, чтобы убедиться, что это не декорация.
Смеялась, когда обнаружила - Париж светло-бежевого цвета, весь, снизу доверху, вдоль и поперек...
А пахнет он свежей выпечкой, аромат которой, когда проходишь мимо, доносится из лавочки под странным и пафосным названием «Дом хлеба».
Круассан, размоченный в черном кофе, и горький шоколад – это вкус Парижа.
Люди Парижа – красивые мужчины с непременными шарфиками поверх пальто.
Музыка Парижа – Даниэль Лавуа. «Они любят друг друга, словно дети…». Аккомпанемент - каблучки по мосту Художников: цок-цок…
Сердце Парижа – Нотр-Дам, бежевое кружево, уносящееся в стальное небо. Там остался кусочек и моего сердца, брошенный розовым листком с тремя желаниями в прозрачный ящик посреди собора. Признаться, я не знаю, что пишут люди на розовых, желтых, голубых и зеленоватых листках и зачем кидают их туда, но думаю, мой почерк не разберет даже понимающий русский язык. Но Тот, кому надо, видит все. Наверное, Он улыбнулся…
Загадка Парижа – Левый берег, на котором не помогает ориентироваться даже карта, даже три карты, в том числе и схема метро, которыми меня предусмотрительно снабдил отец. Все равно, переплетенье улочек уводило меня не в ту сторону от бульвара Сэн-Мишель, и я, блуждая, кружа по одному и тому же месту по нескольку раз, проклинала себя за незнание местного языка и за неподключенный роуминг...
Безумство Парижа – японцы, спешащие, как на паломничество, в магазин сумок Луи Вьютон. Таксист, везший меня из аэропорта, так и сказал, причем, по-английски: «Зэй а крэзи!». И действительно…
Мона Лиза – мечта Парижа, мы наконец-то с ней встретились, и, кажется, она была рада встрече, смотрела на меня поверх голов японцев и их цифровых фотоаппаратов, в окошках которых еще и еще раз отражалась ее улыбка. Мне было жаль покидать ее, мы не виделись всю жизнь…
Наслаждение Парижа – о, это не передать словами. Там можно наслаждаться всем. И пятиминутным снегом, внезапно выпавшим и так же неожиданно закончившимся, но заставившим, однако, лакеев из «Георга Пятого» побегать за зонтиками для богатых клиентов. И пестротой ночных огней на Елисейских Полях, совершенно не похожих на нашу Пешков-стрит. И сладостным словом «скидки» в модных магазинах на модной Рю де Риволи. И величием Дома Инвалидов в солнечный день, где покоится грешный раб Божий Наполеон. И воздушным поцелуем, пойманным случайно, когда просто обернулась вслед кому-то. И уткой «по-пикински», хрустящая корочка которой в сладком соусе тает во рту, и это, пожалуй, одно из самых чувственных наслаждений мира…
Ярчайшее впечатление, яркое и живое, словно снятое на новенькую видео-кассету – несколько минут в предпоследний день. От Рю де Риволи отходит множество улочек, таких же «рю», а то и меньше. Одна из них, узкая, вымощенная булыжником. Мы с отцом проходим мимо лавки со сладостями. Я, как в детстве, останавливаюсь и заворожено смотрю на гору молочного цвета безе, усеянных какими-то невиданными породами орехов и еще черт знает какими вкусностями, да политых розоватой патокой. Отец снисходительно хмыкает и обращается к продавщице: «Мадам, силь ву пле, се ля…» Через несколько мгновений приторно-сладкий вкус пирожного у меня на языке, воздушное лакомство тает во тру, крошки рассыпаются по черной ткани пальто и прилипают. Липнут пальцы, когда я пытаюсь отряхнуться, отец в шутку бранится, дует ветер, белые крошки безе теперь и у него на пальто, и на прохожих, я смеюсь, крошки летят…
Февраль, 2005