Он с бьющимся сердцем распечатал конверт с оттиском, изображающий шатер шапито и надпись почти неразборчивой причудливой вязью. Пробежал глазами небольшой белый листок, и у него затряслись руки. Дирекция цирка «Амарилло» приглашала его на предстоящие похороны «достопочтенного сеньора Бальдо Кавалли», умершего на арене от обширного инфаркта во время конферанса. Франц рухнул на кровать, комок подступил к горлу, слезы хотели выйти – и не могли, он задыхался, но заплакать не мог. Бальдо, старина Бальдо умер!!! Единственный друг, помогавший ему все пять злополучных лет, чьи письма с ободряющими, обнадеживающими словами и прибаутками находили его даже на другом краю страны, образчик стиля и этикета, любитель женщин и веселых попоек – его больше нет. Должно быть, он не сумел пережить крах старого цирка и смерть брата Бруно. Перед глазами всплыла газетная статья: «Не сумев предотвратить банкротство семейного дела, знаменитый директор цирка–шапито «Братья Кавалли» Бруно Кавалли вчера вечером покончил жизнь самоубийством, застрелившись из револьвера». После ликвидации когда-то знаменитого шапито, основанного более ста лет назад предком братьев, иммигрантом из Вероны, Чезаре Кавалли, Бальдо, наступив на горло фамильной гордости, пошел работать конферансье в гастролировавший тогда в Москве итальянский цирк «Амарилло», благо язык первой родины в семье не забывали. И вот, наконец, сердце старого весельчака не выдержало. Что ж, прощай, старый друг.
Чтобы успокоиться, Франц вздохнул так сильно, что у него засвистело в груди и закололо в боку. Он встал, огляделся и прислушался - в квартире никого не было, хорошо, стало быть, никто не видел его переживаний, пусть даже и искренних. Взгляд зацепился за печатную машинку на столе, «ах да, сегодня же встреча с издателем», он надел куртку и вышел, закрыв дверь на свой ключ. На улице было мерзко, слякотно, сырой ветер пронизывал до самого нутра. Зима уходила тяжело, то и дело прихватывал морозец, и по ночам, случалось, шел снег. Его холод уже давно не беспокоил – искупавшись несколько раз не по своей воле в мартовской реке, он вместе с хроническим насморком раз навсегда избавился от понятия «мёрзнуть». Молодой человек медленно шел по улице, обгоняемый редкими похожими, заглядывая в витрины магазинов, пиная мусор, попадавшийся под ноги. Возле одного из домов его вдруг посетило странное ощущение, что-то такое знакомое, далекое, и вместе с тем мучительное, царапающее, как будто кошка прихватила за руку когтистой лапой и не пускает. У него был однажды такой случай: как-то вышел на улицу и испытал странное волнение, то ли оттого, что в воздухе было разлито нечто особенное, то ли температура и погода, и снег, лед на лужах, земля стылая. И что-то в тебе такое - кровь бурлит, чувства обострены, точно тебе снова пятнадцать лет, и желания распирают так, что всего корежит. Тогда он куда-то поехал, где-то ходил, забыв обо всем, руки мёрзнут, сердце стучит как колокол, и судорожно пытаешься понять, ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО….В тот день он так и не смог понять, откуда взялось это сладкое воспоминание.
Сейчас у него снова было похожее состояние, Франц помотал головой, сделал несколько шагов, но его словно отбросило назад, судорога свела лицо. После аварии это иногда случалось, психиатр, помнится, сказал, что это может прекратиться через несколько месяцев, а может остаться на всю жизнь. Франц приложил руку ко лбу – нагревается, сердце тоже начало подозрительно замедляться. Он огляделся - двор, куча мусора, забытая на улице машина с проржавевшим кузовом, снег, лежащий потемневшей грудой. Снег. Молодой человек зачерпнул его рукой, сделал снежок и перекинул его из руки в руку. Сразу же стало легче. Он поймал себя на мысли, что делает это как тогда….. Франц отогнал непрошеную, и зашагал дальше, продолжая бездумно перекидывать снежок туда-сюда. Возле здания какого-то бывшего научного института он остановился. Уже начало темнеть, и возле крыльца, освещенного устаревшим фонарем, стояли двое - молодая женщина в беличьей шубке и такой же шапке-«боярке», и высокий представительный мужчина в бобровой шубе с непокрытой головой, украшенной местами поседевшей «львиной» шевелюрой, несколько не сообразующейся с довольно еще молодым лицом. В число молодых Франц включал людей в возрасте до пятидесяти лет включительно. «Льву» было от силы сорок пять. Впрочем, ему доводилось видеть и седых подростков.
Заметив его, «лев» вежливо распрощался со своей спутницей, проводил до ожидавшей её новенькой «Волги», помахал вслед рукой, и затем, решительно повернувшись, направился к нему.
- Господин Виноградов, я полагаю? – у него был звучный, глубокий, достойный оперного артиста баритон.
- Совершенно верно.
- Меня зовут Алексей Протопопов, заместитель главного редактора литературного журнала «Евразия». Известный вам Дональд Убанги познакомил меня с вашими стихами и рассказами, – молодой человек усмехнулся, услышав это имя. Донни всё-таки утащил у него папку со старыми произведениями. Креол был совершенно уверен в его поэтическом даре, читал его стихи везде и превозносил его перед всеми знакомыми
- Честно скажу – не ожидал ничего подобного. Любовная лирика местами достойна сравнения с лучшими поэтами девятнадцатого века. Географический очерк прямо просится на страницы путеводителя, а то и журнала «Вокруг света». Триллер….. Жаль, что это не ваш главный жанр – Стивен Кинг нашел бы в вашем лице достойного конкурента.
- Вы преувеличиваете, - не выдержал Франц, - Вы ещё, пожалуй, скажете, что мои неромантические стихи когда-нибудь войдут в учебник по русскому языку.
- Войдут, - спокойно сказал Протопопов, - Лет через десять-двадцать, когда вы станете знаменитым поэтом. Но одно могу точно сказать – наш журнал их напечатает, и немедленно. Надежность моего слова вам может подтвердить Дональд. Ну, до встречи.
- До свидания. Весьма благодарен, - Протопопов сам протянул ему руку и пожал его. Рука у него по твердости вполне могла сравниться с клешней омара. Откланявшись, заместитель главного редактора уехал на «Хаммере», на удивление незаметно стоявшем в тени крыльца. Франц повернулся и прошелся вдоль фасада здания, раздумывая, где ему на радостях напиться. «Дома никого нет - Донни у своей подружки, сестры Темниковы сегодня выступают в студенческой самодеятельности, Четверкины сегодня работают в ночь. Значит, дом исключается, так, «Старая харчевня», нет, сегодня не её смена, остается кафе у автовокзала». В этот момент Франц поднял голову и увидел вывеску пивного бара «У веселого слесаря». Название было вполне логичным для заведения, расположенного в подвале технологического института. Он подумал, спустился по ступенькам и потянул дверь на себя….
Когда он вышел, было уже темно, и фонари ярко освещали улицу и двор стоявшего неподалеку дома. Во дворе играли дети. Он посмотрел на небо - звезды светили ярко-ярко, светил тонкий месяц, легкий холодок обдувал лицо, и его вдруг охватила какая-то эйфория. Он забрался на руины старого моста, и крикнул «И-эх»!!!», дети с удивление посмотрели на него. Он под ногами лежал снег, он словно в тумане зачерпнул его, сделал несколько снежков, и…. стал жонглировать, хохоча при этом как ненормальный. Его темный силуэт резко выделялся на фоне реки, освещенной лунным светом, дети бросили играть и с ужасом и интересом следили за ним. Он ступил на длинный остаток пролета, который постепенно сужался, выдвигаясь вперед небольшим отрезком метров трех, не шире гимнастического бревна. Франц эффектно разбросал снежки и поднял руки, чувствуя, как внутри разгорается знакомый огонек. Он не отдавал себе отчета. Он сделал фляк, потом еще, и, кувырнувшись, сел верхом на опасно закачавшийся бетонный выступ. Дети аплодировали, кричали браво, а он сидел, закинув голову. Слезы катились по щекам, он их не унимал, впервые за много лет он сумел заплакать на людях, не беспокоясь, что его увидят.….
«Старая харчевня» была открыта – он видел это по флагу, вывешенному над входом. Он, как обычно, обошел заведение сзади и вошел внутрь через черный ход. Лампочка в коридоре перегорела, и он чуть не убился, запнувшись об ящик с чешским пивом. Яркий свет ударил в глаза, мужчина зажмурился. Вверху, на ступеньках, и у стола рядом с лестницей уже сидели завсегдатаи этого места - задиристые украинцы Коля и Дёма, грузчики, оба черные, как цыгане, круглобокая хохотушка Груня, уборщица, вечно красящаяся в радужные цвета, и толстый малоразговорчивый экспедитор Тимофей, почти лысый, некогда имевший каштановые волосы. Увидев Франца, Тимофей сделал каменное лицо. Оба они находились здесь из-за одной женщины, и экспедитор втайне (как он сам думал) недолюбливал конкурента, но выяснят отношения не рисковал – Франц слыл хоть и пьяницей, но человеком, способным в одиночку сдвинуть «Запорожец». Женщина эта тем временем приближалась. Была она небольшого роста, круглолицая, с окрашенными в пепельное волосами и большими черными, «в пол-лица» глазами. Фигура её, хоть и слегка расплывшаяся, носила след некогда регулярных физических упражнений – так выглядят вышедшие на отдых спортсменки. Тем не менее, она, причина противостояния, 25 лет от роду, была не спортсменкой на отдыхе. Она была официанткой, и отличной, и хозяин «Старой харчевни», с полным основанием считавший свое заведение одним из лучших в районе (а может, и в городе), называл её своей лучшей сотрудницей. Обращались к ней все по-разному. Франц называл её Минни, хозяин и экспедитор Тимофей – Натальей Петровной, остальные сотрудники ресторана – Наташей.
Вот она подошла к одному из столов, принимает заказ, повернулась к стойке и потянулась, подняв руку, привлекая внимание к себе. У Франца всё внутри заледенело. Этот жест так живо напомнил ему….Он не смог удержаться…. Цирк-шапито, все ряды забиты, люди сидят и стоят, на арене темно, и только в высоте, в луче прожектора видна девушка в белом, идущая по проволоке с веером в руке. Оркестр играет что-то легкомысленное, но все зрители замерли в ожидании. Проволока раскачивается, то и дело кажется, что вот сейчас девушка упадет вниз, на опилки арены. Но девушка доходит до маленькой площадки на противоположном конце, ухватывается одной рукой за шест и, прогнувшись, взмахивает рукой со сложенным веером. Включается свет, зрители бурно аплодируют, слышны крики «Браво», уцепившись за лонжу, эквилибристка спускается вниз под звуки бравурного марша….
- Э, старичок, ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает Коля, тряся его за плечо. Франц опомнился:
- А, что?
- Да ты бледный, как покойник, - сообщает ему Коля, - Вона, как напрягся, чуть перилу не разломал.
Только сейчас он замечает, как болит левая рука, судорожно сжавшая перилу возле стены. Он переводит дух, но в этот момент Минни поворачивается к нему лицом, они смотрят глаза в глаза, и вот (Франц даже забыл о затекшей руке) – она впервые за полгода не отводит взгляд. Это длится недолго, всего несколько секунд, но за эти секунды он успевает увидеть то, на что так надеялся все эти шесть с половиной месяцев. Минни отвернулась, Франц опустил голову, сейчас ему даже кажется, что он увидел в её взгляде лишь то, что ему хотелось увидеть, но она ведь не отвела взгляда, не отвела……
За столом возле окна, с кружкой «Гёссера» сидит молодой человек в темно-синем костюме, и широко раскрытыми глазами смотрит на эту мизансцену. Он видит, как от черного хода поднимается мужчина в кожаной куртке и джинсах, с нервным лицом, носящим первые следы злоупотребления алкоголем. Как он смотрит на официантку, и лицо его искажается страшной судорогой, а официантка, словно почувствовав спиной его взгляд, вздрагивает как от удара током. Ему не верится, что он видит этого человека, и он, отхлебнув из кружки, тихо спрашивает у своего спутника, сухопарого, седоватого пожилого мужчину с эспаньолкой:
- Антоний Иванович, неужели это он, тот самый? Ван Рейзен?
- Это, несомненно, он, - восторженно подтверждает седой, рассмотрев указанного собеседником человека.
- Ура, наконец-то, - молодой в восторге стучит кулаком по столу, - Я его нашел!!! Нашел!!!
- Успокойтесь, Гвидо, его надо еще уговорить, - качает головой Антоний Иванович, - Даже если нам удастся, паче чаяния, поговорить с нами относительно наших планов, то неизвестно еще, согласится ли он. После всего, что он пережил….
- А кстати, дядя, расскажите мне, почему он вдруг в самом расцвете карьеры так внезапно исчез?
- Видите ли, друг мой, - сухопарый снова поглядел в зал. Официантка, сняв фартук, подошла к компании у лестницы, Какой-то лысый расточал ей комплименты, а мужчина в кожанке, молча рассматривал её профиль, время от времени участвуя в общем разговоре. Случайно повернувшись, она заметила взгляд, присмотрелась, и, улыбнувшись, помахала рукой.
- Видите ту официантку, что стоит у лестницы?
- Конечно.
- А знаете, кто это?
- Нет, но вы-то её, похоже, знаете?
- Конечно, - усмехнулся бородатый, - Я работал с ней в одном цирке целых семь лет, до выхода на пенсию.
- Она что, тоже из цирка Кавалли?! - Гвидо не мог поверить своим ушам.
- И, тем не менее, мой мальчик, это так. Эта так тривиально выглядящая официантка – некогда знаменитая эквилибристка, Минни де Марко, - бородатый засмеялся, - В цирке братьев Кавалли, как ты знаешь, была традиция выступать под псевдонимами. Ну а так как у твоего дяди была неуёмная фантазия, то он и наградил простую девочку из Суздаля столь звучным именем. Также как и прибившегося к цирку бывшего преподавателя литературы, которого ты знаешь под именем Франц Ван Рейзен.
- А как его зовут на самом деле?
- Если честно, я не знаю, - признался Антоний Иванович, - Его мне представили уже как Франца, и мне в голову не приходило интересоваться его настоящим именем.
- Так что же дальше относительно его исчезновения?
- Ты ведь видел его на арене, хотя бы в записи? Видел, значит, знаешь, что его основной номер - жонглирование тяжелыми предметами. Никто, кроме него, с пятикилограммовыми шарами не работал, и правильно делал, я думаю. Так вот, когда Минни как раз исполнилось семнадцать лет, у них начался бурный роман. Все, конечно, знали, завидовали – кто ему, кто ей. И вот внезапно, на каком-то курорте, на гастролях она познакомилась с одним маститым режиссером. Ну, ты понимаешь – тут сразу и «Хотите сняться в кино», и шикарные букеты, и рестораны, весь набор. Чтобы не разводить кисель, скажу – она ушла к режиссеру. Франц с горя задурил, начал пить, и по пьянке попал под фургон. Выжил, но потерял память, не смог работать, из цирка ушел, где-то его носило, и вот он сейчас, кажется, работает кочегаром в местной котельной. Живет, по слухам, в какой-то коммуналке, пьет помаленьку, стихи сочиняет.
- Откуда вы всё это знаете, Антоний Иванович?
- Покойный Бальдо был с ним очень дружен, переписывался с ним, как-то мы встретились, и он мне всё это рассказал.
- А Минни что же?
- Ну что Минни, снялась в какой-то низкопробной картине, поездила по курортам, с этим режиссером, потом закрутила любовь с одним его другом, потом с другим. Короче, пошла по рукам. Но вовремя опомнилась, к тому времени цирк разорился, и она решила пойти доучиться. Понятное дело, не в эстрадно-цирковом училище. Точно не скажу, но вроде бы она собиралась стать менеджером по персоналу – уж людей-то она теперь хорошо знает.
- И они встретились здесь? – прошептал Гвидо.
- Да, с полгода, или как-то так.
- Охренеть, - выдохнул Гвидо. - Охренеть!!! Если бы кто другой рассказал, ни за что бы ему не поверил…
Франц вернулся домой, и рухнул на кровать без сил. Ночью он спал беспокойно, ему снилось прошлое - манеж, девушка, идущая по проволоке, он сам, подбрасывающий в воздух стальные шары, вскрики зрителей, когда один из массивных шаров, кажется, начинал ускользать, грозя упасть прямо в ряды. Последними ему приснились конюшня, женские руки и запах «Злато скифов». Стон, вырвавшийся из его груди, разбудил соседей за стеной, они стали стучать в стену, но он этого не слышал. На следующий день Минни снова смотрела на него, а, проходя, коснулась его руки своей. Он работал всю ночь, и пламя в топке, казалось, было похоже на буйные локоны, а ночь за окном смотрела её глазами. Когда он в очередной раз пришел туда, он обнаружил, что компания претерпела небольшие изменения – отсутствовал Тимофей. Его место занял какой-то незнакомый мужчина лет сорока с небольшим, новый менеджер по кадрам, как его представили. Он был чем-то похож на режиссера Кончаловского, и еще на кого-то, кого Франц не смог вспомнить. Но тут Тимофей появился и на удивление спокойно воспринял появление еще одного претендента на внимание пепельноволосой официантки. Франц очень устал, и поэтому сел на пол. Минни стояла рядом, иногда заглядывая ему в глаза, и проводя своей маленькой ладошкой по его лбу и волосам. Он уловил запах - рука пахла «Златом скифов». Он потом отметил этот факт в своей памяти как отчетливый. Потому что дальше события замелькали, как стеклышки в детском калейдоскопе. Из общего разговора вырвалась фраза Тимофея, обращенная к нему:
- Вы ведь, кажется, познакомились в цирке?
- Да, в цирке, это было давно…
Что сказал «Кончаловский», и что он сказал ему в ответ, он не запомнил. Четко прозвучало только:
- А ты наглый. А если отвечать придется?
- Могу и тебе портрет попортить!!!
Дальше он не помнил ничего. Всё как будто провалилось в темноту. Потом из темноты начали выплывать картины. Вот он дома тренируется наносить удары, ведя бой с тенью, удары получаются довольно быстрые. Вот он в каком-то магазине, вокруг телевизоры компьютеры, и на всех экранах прокручивается хентайное аниме. Красивые тела, красивые позы, страстные вздохи…..
Он очнулся, и сразу же почувствовал чьё-то присутствие рядом. Увидел и не поверил своим глазам, но они не лгали – Она лежала рядом с ним, обнаженная, прекрасная, желанная, её глаза сияли, её волосы, незабываемые волнистые волосы снова были золотыми, солнечными волнами расходясь по подушке. Он приник к ней, ощутив сладость её губ, живое тепло её тела, сильное биение её сердца. Когда, задыхаясь, он прервал поцелуй, она заговорила, и в этих словах мешались и страсть, и радость, и страх:
- Слава Богу, ты очнулся!!! Ты цел!!! Я боялась, что ты снова, … как тогда,… никого не сможешь узнать. Милый мой, хороший, любимый, я тебя никогда больше не оставлю, ты больше не будешь страдать. Мы всегда, всегда будем вместе, - она целовала его, награждая множеством ласковых слов, называя его настоящим именем, тем, которым он уже давно не пользовался, и которое, быть может, вообще помнила только она одна. Ната все еще что-то говорила, задыхаясь от страсти, но Франц уже не разбирал, что – её горячие губы, её маленькие руки, щекочущая волна её кудрей погружали его в пучину сладкого забвения. Она выгнулась, маленькие ладошки упёрлись ему в грудь, золотая волна взлетела в небеса, и их общий крик наслаждения пронзил облака и улетел куда-то в космос….
Она лежала на нём, уткнувшись лицом в лицо, и её ароматное теплое дыхание согревало его лицо. Он лежал, гладя её по спине, и перед его глазами проносилась вся его жизнь после того злополучного падения. Кома, амнезия, уход из шапито, скитания в поисках работы, какие-то полубогемные тусовки, алкоголь, наркотики, случайные связи, попытки литературного творчества. Всё это нужно было пройти, чтобы вот сейчас, здесь, и теперь уже навсегда, вновь соединиться с той, которая составляла смысл его существования. Она вдруг приподнялась:
- Послушай, - в расширившихся глазах мелькнула тревога,
- Что такое?
- Ты простишь меня за то, что я тогда ушла от тебя? Ведь если бы не этот режиссер…
- Если бы, да кабы, да во рту росли грибы…. Ты здесь, со мной, ты обещала, что мы больше не расстанемся – мне больше ничего не нужно, остальное меня не интересует. Прошлое останется прошлым. Никому не дано знать, что было бы «если бы…».
- Но…. – только одно могло заставить Нату замолчать, и он прибегнул к этому способу. Он перевернул её на спину и начал покрывать поцелуями её лицо, плечи, руки, грудь… Её тело, такое знакомое и незнакомое, тело взрослой женщины, оно чем-то неуловимо отличалось от тела той юной семнадцатилетней девушки, которую он знал когда-то. Он попробовал понять, изучая его клеточка за клеточкой. Ната, закрыв глаза, вцепившись в простынку, между короткими стонами удовольствия пыталась вставить какие–то кажущиеся ей важными, слова, какие-то извинения за потерянные годы, за причиненные страдания, за пережитые им несчастья. Но ему всё это было не важно, не это было главным – главным была эта комната, вновь обретенная любимая женщина, её красота, её замирающие счастливые вскрики, волшебной музыкой звучащие в его ушах. Он как в бреду – словно со стороны - увидел её закинутую голову, и золотые локоны, невиданным водопадом стекающие с подушки. В её вдруг распахнувшихся глазах открылся омут сладостного безумия, оно выплеснулось и поглотило его…..
- О Боже, да, еще!!!…. А помнишь, тогда, в первый раз, в вольере со львами? Когда я чуть не навернулась почти у самого шеста? О, милый….
- Еще бы… я никогда не забуду…. Ты набила шишку на лбу, когда я прижал тебя к пустой клетке….. и чуть не оторвал кусок юбки.…Твои волосы так прекрасно пахли…
- Мы ведь напугали старика Ахилла, ха-ха-ха!!!!…. Ты…был…так ...стремителен, любимый!!!!!……
Они лежали, обнявшись, то молча, то переговариваясь, вспоминая былое, плача и смеясь. В почтовом ящике Франца, еще не найденное, лежало письмо, адресованное «Господину Ван Рейзену». В нем, написанное пространным и цветистым языком, содержалось «знаменитому во всем цивилизованном мире артисту» приглашение в труппу цирка-шапито Гвидо Кавалли, племянника и полноправного наследника ныне покойного достопочтенного Бальдо Кавалли.