Лилия и лилит

Таша Загорская
ЛИЛИЯ и ЛИЛИТ

****1.Лилия****

Давно стемнело. Ужасно холодно. Мелкий сухонький снежок, который резко и неприятно колет доверчиво распахнутые глаза.

Одна, всегда, всюду одна. Всегда и всюду ее ждет неминуемый холод и озябшие пальцы, и дрожащие ресницы, беспомощно принимающие на свои черные волны гадкие мелкие снежинки.

А ей хорошо, ей так приятно и – как ни странно – тепло от этого могильного холода одиночества. Ее согревают мысли о том, что для счастья ей вполне достаточно самой себя, о том, что она сама себе хозяйка и сама плетет узор своей чудесной будущей жизни.

Она – Лилия, величественный символ французских королей, прекрасный белый цветок, дурман, окутывающий каждого, кто вдохнет терпкий, густой аромат царственного растения...

И в эту ночь – еще не было шести, но Город уже погрузился в темно-синий с неоновыми бликами неспешный сумрак и дышал свежей зимней ночью – Лилия одна прогуливалась по берегу светящегося фарами тысяч автомобилей Проспекта. Она, как всегда, думала о высоком-глубоком, о смысле своего удивительного бытия и составляла стратегию искоренения своих наиболее противных недостатков на ближайшую пятилетку.

Разве важно все то, что так красиво и романтично сверкает вокруг? Сплошной вечерний поток машин, новенькие вывески салонов красоты и китайских ресторанов, улыбки молодых и ужасно стильных парочек, разноцветные рекламные щиты и афиши – все это было отличной декорацией для ее внутреннего философского диалога – но всего лишь декорацией, ничем больше.

Она очень любила эту ночную городскую романтику, но так свыклась с ней, что вся эта красота, это богатство и мелодичность послезакатного Города давно перестала занимать ее пытливый ум.

Чего только она ни передумала за те короткие полчаса, что гуляла по Проспекту! Столько всего жизненно важного и потрясающе мудрого, что, едва затолкнувшись в поезд переполненного метро, забыла почти все гениальные открытия сегодняшнего вечера.

“Что-то будет?..” - спрашивала она себя, и тут же отвечала, что не будет ровно ничего особенного, потому как особенное всегда приходит неожиданно – а раз она его посмела ожидать, то ничего сегодня и не случится.

Такая же женщина, что и каждый вечер, грузно шлепнулась на освободившееся место прямо перед носом у замешкавшейся Лилии.

* * * * *

- Лиля! Ты сегодня что-то рано! – любимая тетка стояла на пороге в рваных шлепках и улыбалась буратиновской улыбкой.

Теть-Даша была до странного непохожа на свою сестру, Лилину мамашу. Светловолосая, худая и высокая, она обожала строить ужасные рожицы, моментально уродовавшие ее красивое бледное лицо, любила побеситься, пошокировать общественность своими странными выходками и одеваться в дико несочитающиеся сами с собой туалеты, хотя, в общем-то, у нее был неплохой художественный вкус.

Мамаша же была, как и Лиля, шатенка, пухленькая, простая и аккуратная, вела себя, как правило, прилично и сдержанно.

Лиля прошла в прихожую, наклонилась, чтобы расстегнуть сапожки, и вдруг заметила на полочке незнакомые мужские ботинки из светлого нубука.

- Теть-Даш, а кто это у нас? – тихо спросила она, и тетка, сделав загадочный вид, прошептала:

- А-а, да ты его не знаешь, это мамин знакомец, какой-то спортсмен-чемпион, Валерой зовут!

- Знакомец, говоришь?!.. – Лиля усмехнулась. Она вечно приписывала мамаше каких-то тайных ухажеров, хотя папаша-то точно знал, что их нет и быть не может... Значит, спортсмен-чемпион, Валерой зовут? Что ж, надо разглядеть этого субъекта получше.

Разглядела. Да так внимательно, что тот аж заерзал на стуле. Так, ничего особенного: темненький, чуть смугловатый, на вид лет тридцать, фигурка симпатичная, стройная и крепкая, глазки небольшие, но красивые – чуть раскосые, карие, и какие-то приятные. Редко найдешь нынче глаза, в которые захочется заглянуть – а эти были как раз такие, спокойные и мягкие.

Занимался он какой-то там китайской фигней – Кун-Фу или Су-Джок, или Дзюдо – что-то такое непонятное, одно слово – китайское. Наверное, его двоюродный прадед был китаец – от того и глазки немножко такие... китайские. Точнее, китайсковато-русские.

Когда Лиле надоело разглядывать гостя, она перевела взгляд на теть-Дашу... Тут ее ждал сюрприз: теть-Даша вся растекалась в блаженной улыбке, глядя на спортсмена-чемпиона, и ее изумленные большие русские глаза жадно впивались в его добрые маленькие китайсковатые. “Ха-ха! Так вот где измена!!!” – обрадовалась про себя Лиля и принялась, в теткиной же манере, бросать на последнюю трагические ревнивые взгляды. Но теть-Даша была совершенно погружена в сладостный разговор с чудо-Валерой и ни в какую не замечала Лилиных гримас.

- Так-с! Что это за охи-вздохи?! – прижала Лиля тетку к стенке сразу же после его ухода.

- Все тебе скажи да расскажи... И вообще, откуда ты это взяла: охи-вздохи... Безобразие! Уже взрослым людям и поговорить нельзя!

- Взрослым? Это что же, тут кто-то взрослый, а кто-то нет?

- А тебе восемнадцати еще нет...

- Глупости! У меня уже скоро... Стоп! Теть-Даш, куда ты опять увиливаешь?! Вернемся к нашим барабанам: ты втрескалась в Валерочку, так? Да или нет?

- Что это за допрос с пристрастием?! Кыш, малолетка, мыть посуду – живо!

- Ого-го!.. Вы тут своих ухажеров чаем поите, а Лиля – посуду за вами мой?! Еще чего! Все, у меня завтра зачет по истории, всем спасибо и спокойной ночи!

С этими словами Лиля удалилась в свои покои “учить историю”. Тетка смачно высунула язык и поплелась на кухню греметь чашками.

Ой, цветет калина
В поле у-у ручья!
Парня маладого
Палюби-ила я!..

- до поздней ночи доносилось из кухни.

Валера приходил почти каждую неделю. А потом – каждую, а чуть позже два, три раза в неделю. Теть-Даша расцвела. Ей было тридцать четыре года, но, хотя оказалось, что Валере всего тридцать один, она не выглядела старше его.

Однако мамаша поведала Лилечке страшный секрет: они еще не встречались. Валера много общался с Лилей, мамашей и папашей, а больше всех – с теткой, но не спешил заводить с ней “серьезный разговор”.

Уже прошло два месяца с тех пор, как он появился в их доме, но ничего не происходило. Теть-Даша стала задумчивей, грустнее, чем была до всей этой истории, чаще уходила из дому по вечерам – если, конечно, Валера не приезжал в гости – словом, бедная влюбленная тетка начала терять надежду на благоприятный итог их “отношений” – то есть, на свадьбу.

Вечером 30го декабря, в субботу, дядь-Валера, как его в шутку прозвала Лиля, явился к ним с конфетами и тремя букетами цветов. Мамаше он вручил пять больших голландских роз, теть-Даше – дорогущие толстые желто-красные хризантемы, а Лиле – одну-единственную веточку белой лилии.

Увы и ах, он, видать, нес их по десятиградусному морозу – и бедные голландские неженки вскоре сыграли в ящик. За ними сгинули и толстоногие хризантемы.

Только лилия дождалась Рождества, а один из трех белых цветков дотянул аж до Старого Нового Года. Когда теть-Даша чувствовала его все крепчающий горьковатый запах, ее почему-то бросало в дрожь.

* * * * *

Начались студенческие каникулы, и Лилия совсем перестала уделять время своим чудным одиноким прогулкам. Пьянки-гулянки, бильярды-киношки, в которых она принимала участие почти ежедневно, хотя совсем не пила крепкого спиртного, отвлекали ее даже от любимых философских дебатов с самой собой. К ней клеились однокурсники, симпатичные и не очень, ее дергали и постоянно таскали с собой бесконечные подружки, близкие и не очень, и от всей этой белиберды она совершенно забегалась, задергалась и – вместо долгожданного отдыха – дико устала. Она за все каникулы ночевала дома раза два-три и потому совсем не знала, как идут амурные дела теть-Даши.

За два дня до начала семестра, в погожее субботнее утро она наконец отправилась со своими домашними на семейную прогулку в парк. Приехала также ее старшая сестра Оля с мужем Колей и сыном Толей, и весь их клан змеей растянулся по дорожкам белоснежного солнечного парка. Лиля шагала сначала рядом с теткой, но та упорно молчала, и это становилось ужасно скучно – и тогда она переместилась поближе к родителям, шедшим впереди.

Они еще ее не заметили и продолжали разговаривать вполголоса.

- Да, нехорошо выходит с этим Валеркой... – удрученно заметил папаша. – Уж неделю не появлялся...

- Две. – отозвалась мамаша. – И даже не звонит. Он ее больше не любит.

- А кто сказал, что он вообще ее любил? Ну ходит и ходит – может, ему просто нравится у нас чай пить! Вечно вы, женщины, придумаете себе черт знает чего, а потом страдаете, что это оказалось фантазией!

- Может, и не любил. Но только какой нормальный человек будет через день заваливаться к людям чай пить просто из симпатии? Это абсурд...

- Он же твой друг...

- Как же, друг! Да я с ним познакомилась за неделю до того, как он пришел к нам в первый раз, я ж тебе говорила. Теперь я, конечно, могу считать его своим другом, но два месяца назад – ни коим образом! И зашел он тогда по делу – занес мне материалы по тренингу...

Папаша почесал голову сквозь шапку.

- Ну, знаешь ли... как это сказать-то? – он снова почесал голову. – Может он в тебя тайно влюблен?

Мамаша захохотала на весь парк. Мамы с колясками и пенсионеры с палочками, степенно прогуливавшиеся по парку, разом обернулись на ее смех.

- Ну... дорогой мой... – она снова захихикала, на этот раз как-то хитро и тихо, - ну ты и выдумал! Мама родная!..

Немного успокоившись и промокнув платочком выступившие слезки, она договорила:

- Может, он в кого и тайно влюблен, да только не в меня, это я тебе точно могу сказать.

Папаша почему-то грустно вздохнул и через некоторое время заговорил о том, где лучше купить обои для гостиной. Лиля догнала их и присоединилась к обсуждению цен и качества отделочных материалов.

Вечером того же дня Лилия отправилась в центр Города. Она соскучилась по своим философским прогулкам, а тут как раз подвернулось дело, требовавшее глубокого и тщательного анализа.

Лилия бродила по всем Бульварам, Площадям и Проспектам, которые шаг за шагом открывала для себя все последние годы, и теперь, хотя вечер был удивительно приятным, и хлопьями падал красивый голливудский снег, ей было совершенно наплевать, по какому историческому месту она топает и какие чудеса архитектуры и промоушена ее окружают.

У нее было какое-то количество денег, и почему-то ей страшно хотелось их сейчас же потратить. Посему, когда Лиля набрела на большой и очень популярный кинотеатр, она не задумываясь повернула к кассам.

Как раз начинался новомодный “Фантастический Триллер-3”, и Лилия, купив билетик “VIP”, уселась в самой середке черного-черного зала и приготовилась лицезреть придурковатый американский ужастик.

Ее надежды не оправдались. Фильм был удивительный, трогательный, волшебный – и совсем не американский. Она вышла из зала через два с половиной часа, одной рукой старательно соскребая пятна туши с щек, а другой подсчитывая оставшиеся на дне сумочки финансы. Их как раз хватило, чтобы посидеть часок в любимой кафешке неподалеку и совершенно упиться пенистым капучино.

Лилию что-то беспокоило в этом фильме, лицо главного Героя стояло перед глазами и не позволяло ей вернуться к прерванным философским размышлениям...

Герой, что такое в нем, в этом Герое? Похож, так похож... Ну конечно! Он просто ужасно похож на Валерку! И фигура, и глаза, и даже нубуковые ботинки, которых у Валеры была целая коллекция! И дрался он тоже в какой-то китайской манере!

Что это могло значить? Такие случаи – большая редкость. И по-высоконаучному они именуются Истинные Знаки.

Вот так чудеса! Впервые в жизни Лилия увидела такой отчетливый, ясный Знак – и не могла понять, что он говорит ей.

Мужчина-Всей-Ее-Жизни? Не-ет! Уж эту мысль она отмела сразу. Он старик и совершенно ей не нравится. Да, совершенно. Просто ни капельки не нравится!

А что тогда? Может, он ее Учитель, посланный небом? Странно, потому что он не высказал еще ни одной новой для нее мысли, да и вряд ли знает больше ее, Мудрой Девочки.

Еще варианты трактования Знака: нужно свести его с теткой; нужно свести его со свету; нужно запретить ему приходить; нужно срочно его позвать в гости, – и еще много всего... Что же решить?

Еще чашка кофе. Не помогло. Остается одно – встать, одеться и пойти куда глаза глядят. Обычно это не помогает решить проблему, зато успокаивает нервы.

 
****2.Лилит****

Видимо, сегодняшний день был совершенно особенным. Потому как поход куда глядели глаза все же помог решить проблему.

Помог весьма своеобразно. Два пьяных урода пристали к Лиле на Бульваре, стали преследовать. Она сдуру свернула в Переулок, и оказалось, что там людей вообще нет. Бежать нельзя, ругаться опасно, драться бесполезно и смертельно опасно.

Лилия резко остановилась в тени между двумя фонарями и развернулась лицом к настигающим ее преследователям. Все отвращение, вся ненависть, на какую она только была способна, сосредоточилась в ее остром и злом взгляде, страшно засверкавшем во мраке. Пьяные дружки замерли в полутора метрах от нее, так, что она почувствовала мерзкий запах перегара, старого пота и дешевых сигарет, который они источали. Туповато хихикнув и что-то пробормотав друг другу, уроды развернулись и поковыляли в сторону Бульвара.

Ох, и натерпелась она страху, осознав, что опасность миновала! “А что, если бы...”, “А вдруг в другой раз...” - так и завертелось в ее гудящих мозгах, и жуткие мысли не покидали ее до самого дома.

А дома на кухне сидел “Герой” и пил чай с мамашей и папашей. Тетки не было дома. Лилия с порога выпалила:

- Все, со следующей недели иду на курсы самообороны!..

Услышав такое странное заявление, домашние и гость мигом подбежали к ней, Лилю провели на кухню и принялись отпаивать чаем, пока она сбивчиво рассказывала о своем жутком приключении.

- А зачем тебе самооборона? Иди лучше к нам в клуб! – вдруг сказал Валера. Лилия вздрогнула. Да уж, два Знака за вечер, и если их привести к общему знаменателю, получится, что это и есть разгадка.

- Надо подумать... – все же уклончиво ответила она, хотя сама для себя все уже решила.

Она купила кимоно, деревянный “меч”, какие-то палки и прочие “необходимые” приспособления, и уже через неделю вступила в стройные ряды клуба восточных боевых искусств “Мастер”. Сначала шла общая подготовка, позже предполагалось начать обучение новоиспеченной “мастерицы” всяким примочкам Карате-До, Айкидо, Кун-Фу и прочих “великих единоборств”.

Занималась Лиля ну не то чтобы хорошо, но учитель – лично Валерий Николаич – все равно поддерживал ее на тренировках, давал отдельные советы и, ко всему прочему, предложил проконтролировать ее домашние тренировки.

По этому поводу Валера стал почти каждый день бывать у них дома. Теть-Даша или уходила “по делам”, или сидела за столом, молча разглядывая чаинки на дне чашки. В один прекрасный день она привела домой своего, как она выразилась, “жениха”, и тут же торжественно сообщила, что переезжает к нему. Из ее комнаты сделали маленький домашний спортзальчик для Лилии и, по совместительству, папаши – бывшего крутого лыжника.

Теть-Даша приезжала совсем редко и только по утрам. Лиля очень быстро заскучала без нее, но каждодневные домашние тренировки и занятия в клубе не оставляли времени на уныние.

Все же особых успехов в боевых искусствах Лилия не достигла. Научилась хорошо концентрироваться, собирать силы в единую точку и... брыкаться. Иначе это извращенное дерганье конечностями назвать нельзя. Проигрывала Лиля все соревнования, кроме тех, где ее дисквалифицировали за нарушения, и редко побеждала даже своих друзей по клубу.

Но, несмотря ни на что, Валерий Николаич, по всей видимости, уделял этой неуклюжей ученице особое внимание, терпеливо объяснял ей снова и снова самые легкие приемы и упражнения.


А однажды вечером, проследив за ее очередной садомазохистской домашней тренировкой, Валера вдруг сел на стул и замолчал. Лилия удивленно обернулась к учителю. Валерий Николаич посмотрел на нее как-то странно, долго, как всегда прямо и как никогда печально – и произнес:

- Лиля, закончились отпущенные мне два года преподавания, и теперь мои Учителя ждут меня к себе.

- ?!..

- Я уже десять лет, как состою в служащих одного монастыря в Тибете, и мне после долгого обучения при нем же велели вернуться в Россию и два года обучать детей азам боевых искусств, медитации и науке единения со Вселенной... Я говорю сложно?

- Нет, это совсем не сложно... Только я ничего не понимаю... – ошарашено пробормотала Лилия и внутренне содрогнулась от какого-то ужасно тоскливого предчувствия.

- В общем, эти вещи тебе знать совсем необязательно... Суть в том, что я уезжаю. С тобой и твоей группой остается Василь Федорыч, он тренер получше меня, у него и слон сядет на шпагат...

“Я же не слон, на что мне ваш дурацкий Василь Федорыч?!..” – почему-то подумала Лиля, но, конечно, промолчала.

- И надолго? – все же после долгой паузы спросила она.

- Ну уж не знаю... Теоретически – навсегда. Но Бог его знает, что будет лет этак через десять...

Лилин дом загрустил. Загрустили чайные чашки и блюдца, загрустил ковер в спортзале, загрустила полочка для обуви, что стояла в прихожей. Мамаша, папаша и сама Лиля тоже, сами того не понимая, загрустили без такого привычного, такого уютного и теплого дядь-Валеры.

Даже теть-Даша, несмотря на явное облегчение, которое она почувствовала после его отъезда, в тайне от самой себя грустила, консперируя грусть под следствие мартовского авитаминоза.

Со временем все они привыкли к этой грусти настолько, что совсем перестали ее замечать. Эта маленькая ссадинка на их сердцах плохо зарастала, но почти не давала о себе знать.

Что же до теть-Даши, то она давно уже для себя уяснила, что Валера ей просто не пара, и даже если бы он испытывал к ней какие-либо сильные чувства, то все равно не задумываясь предпочел бы им свой ашрам.

В первых числах апреля состоялась ее помолвка, свадьбу наметили на сентябрь. Все семейные искренне радовались за милую теть-Дашу, на горизонте которой наконец забрезжило исполнение ее самой заветной мечты.

Когда это стало известно, она пришла в первый раз. Лилия тихонько спала в своей мягкой постельке, как вдруг ее рука коснулась одеяла, соскользнула на подушку и, мягко погрузившись в Лилины густые кудри, резко толкнула тяжелую голову вперед. Лиля, задохнувшись от испуга, вскочила. Но встать не смогла – на ее бедрах верхом сидела жуткая черная женщина, затянутая в мерцающую змеиную кожу, и ее белки зловеще светились в темноте. Ее веса Лиля не ощущала, она была как призрак, невесомая, но отчетливо видимая.

Страшный дух молчал, только черные руки скользили по одеялу, очерчивая на нем границы юного тела. Лиля вся похолодела. Ее сковал ужас, она боялась дышать в лицо этой странной черной женщине.

“Кто ты?” – подумала она боязливо, и демон тотчас же отозвался:

- Я – это ты, ангелочек! Ну что ж ты молчишь, неужели не узнаешь себя, родимую?! – черная женщина тихо засмеялась, и ее ледяной, как промерзшая железная труба голос разорвал на куски пространство между ними.

“Лилит...” – промелькнуло вдруг в Лилиной голове, и новая волна могильного холода пробежала по ее побелевшему телу.

- Лилит! Лилит! Какое хорошее имя, детка! Теперь я буду Лилит, но помни, что и ты теперь зовешься так же... Лилит!.. – демон громко захохотал, и содрогающийся от этого зловещего хохота воздух с каждым ударом размывал черную женщину, пока наконец она не растворилась совсем, оставив за собой только звон улетевшего прочь железного голоса.

Утром Лиля встала совершенно разбитая. После того, как демон ушел, ее мучили какие-то непонятные, бессмысленные сны, из которых она запомнила только заплаканное личико маленькой девочки, которая горевала, потому что ее переехал огромный паровоз.

Голова раскалывалась, как с жуткого перепоя, сил не было, даже есть она совсем не хотела. Было еще рано, и Лиля села смотреть телевизор. Когда через полтора часа сонный папаша выполз на кухню, доча все так же сидела, тупо уставившись в светящийся экран. Под ее ясными очами нарисовались синие тени, волосы стояли торчком, а из под халата выглядывала все еще не переодетая ночнушка.

Поглядев на такие дела, папаша отправил Лилю в ванную, а сам сварил ей крепкого кофею с корицей. Через часок Лиля, тихо поругиваясь, поковыляла учиться.

Лилит не спешила появляться снова, но Лилю все равно одолевало мрачное беспокойство. Она действительно боялась, что эта встреча – не просто страшный сон, что Лилит существует и существует где-то очень близко.

Лиля стала быстро меняться. Это замечали все, кроме нее одной. За ее спиной подружки шептали друг другу о том, что Лиля никогда раньше на людей так не кидалась, - и не могли понять, что с ней такое случилось.

Домашние видели ее редко, но все же и в их сознание закралась мысль, что с девочкой что-то не так.

Василь Федорыч, ее новый тренер, недолго терпел ее дикую обидчивость и агрессию, и настал день, когда он решил поговорить с ней по-хорошему.

Не получилось. Только он намекнул на то, что она ведет себя не так, как принято в клубе, как на него обрушилась лавина упреков и не слишком вежливых посланий в какие-то дремучие леса. Тренер, в ужасе заткнув уши, чуть ли не бегом выбежал из зала.

Из “Мастера” Лиля ушла в тот же день. Ее действительно достала постоянная ругань и недовольство Василь Федорыча, все его едкие шуточки на тему ее кривоты и безнадежно паршивой техники, да и сами монотонные каждодневные тренировки ее совсем изматывали и потому давно уже тихо бесили.

Это была первая и последняя лилина попытка заняться серьезным спортом, и эксперимент, как и следовало ожидать, провалился. Нет уж, спорт и Лилия – это какое-то совершенно неудобоваримое сочетание!

Несмотря на обилие освободившегося времени, Лиля не стала бывать дома чаще. Куда девались часы с пяти до одиннадцати вечера, точно не могла объяснить даже она сама. Лиля где-то бродила по уши в мартовской грязи, жевала гадкие хот-доги, лазала по заброшенным стройкам и свалкам металлолома, которые чудом находила в самых неожиданных местах.

Во время этих увлекательных путешествий в ее голове царила гулкая пустота, сквозь которую тянулась нить низкочастотных шумов. Мелкие мыслишки – мол, откуда взялась вот эта железяка, куда ведет эта подворотня – лениво ворочались в воспаленных мозгах. А иногда ее посещали и более глобальные, но абсолютно безобразные мысли... Например, как вот этой железякой врезать по черепу вон той бабульке, чтоб она не успела даже вякнуть. Или как угнать рыжий грузовик напротив и, въехав на полной скорости на тротуар, задавить всех мерзких мальчишек, что так бестолково носятся целыми днями, чтоб у них рожицы превратились в кровавые лепешки с серым желе, а переломанные кости торчали из драного мяса, как палочки из эскимо.

Со временем подобные увлекательные путешествия стали занимать все больше времени, и ради них пришлось жертвовать последней парой, а иногда и предпоследней...

Были бы у нее настоящие друзья – они бы точно заметили и, главное, заставили ее заметить происходящие с ней перемены. Но те, с кем ей довелось учиться, знали ее плохо и, в общем-то, не совсем долюбливали. Скорее немножко полюбливали время от времени – в основном на семинарах, когда она героически спасала их зачетки от некрасивых каракуль.

Были друзья раньше – да сплыли в канализацию. Она сама отгородилась от старых-добрых-ненаглядных, сначала под предлогом сложного поступления (к которому, тем не менее, почти не готовилась), затем в виду острой нехватки свободного времени.

Она стала гораздо сильнее. Она стала настолько сильнее прежнего, что даже самые нахрапистые педагоги, раньше пытавшиеся давить на Лилию, теперь старались держаться от нее подальше и ни слова не говорили, если она посещала их занятия через два раза на пятый...

Лилино настроение менялось каждый день. То она впадала в полное безразличие ко всему окружающему (в такие дни могла запросто забыть поесть, причесаться), то вдруг погружалась в сладостно-страстные мечтания о каком-то туманном нубуковом Принце; на другой день ею овладевало бешенство, мания разрушения – и бедные те, кто попадался ей под руку! от несчастных оставались рожки да ложки. А назавтра она вдруг могла стать очень чуткой, очень жалостливой и ранимой. Или веселой и болтливой. Или наглой и грубой до крайности. Или снова улететь в какие-то далекие фантазии.

Знакомые и родственники тихо седели от такого цветастого калейдоскопа настроений. Истеричка, дура, сельхоз-артистка – как только не кликали втихоря бедную душевнобольную, которая упорно не желала видеть своего бурно развивающейся истерического психоза.

Восьмого апреля Лилии исполнилось восемнадцать лет. Это был совершенно необыкновенный день. Начался он с того, что рано утром, за минуту до того, как проснуться, Лиля снова – хотя и мельком, но весьма отчетливо – увидела Лилит. Демон стоял в углу комнаты напротив кровати и этак нехорошо ухмылялся.

Лиля снова начала задыхаться и заерзала в постели – пребольно стукнулась лбом о спинку кровати и от испуга широко распахнула глаза. Немного отдышавшись, потерпевшая поползла в ванную зализывать раны, и лишь там вспомнила, что сегодня великий день – начало ее взрослой жизни.

Однако эта мысль ее почему-то не слишком обрадовала. Скорее наоборот – праздничек пришелся на субботу, а значит, через пару часов к ней домой завалится целая куча гостей с самодовольными лыбами.

Мамаша на кухне пекла пироги, папаша уже час как пропадал в ближайшем супермаркете. Лиля немного потянула в спортзале ручки-ножки – сказывалась еще не до конца позабытая привычка – и попыталась помочь мамаше на кухне. Разбила блюдо с еще горячими безе, которые фейерверком взмыли в воздух, описали красивые дуги своими крохотными белыми тельцами и с тихим шмяком бухнулись на плитки пола. Затем уронила в раковину полный воды электрический чайник, опрокинула таз с чистым бельем – и черт знает что бы сделала еще в помощь несчастной мамаше, если бы та ее срочно не выгнала с территории кухни.

От нечего делать Лиля пошла выносить ведро. У мусоропровода курили какую-то пакость, чего она терпеть не могла, и потому именинница поплелась на улицу. Погодка стояла солнечная, но серые тучки, наползая, постепенно закрывали все больше ослепительно-чистой голубизны весенних небес.

Зайдя обратно в подъезд, Лиля инстинктивно потянулась к почтовому ящику. На самом его дне лежало тощее письмо. Лиля взволнованно провела по нему рукой, шагнула в подъехавший лифт и, не читая адреса, принялась судорожно рвать конверт. Это была маленькая поздравительная открытка, нарисованная каким-то восточным искусником на неровном кусочке самого настоящего желтого пергамента. На картинке красовались алые с синим иероглифы в рамочке из вьющихся беленьких цветочков.

Лиля не стала долго рассматривать рисунок, а сразу перевернула открытку. На обороте ровным, довольно убористым почерком было написано: “Эта надпись означает: “сердце младенца и дух воина, объединенные сиянием души”. Я знаю, что это о тебе, дорогая взрослая Лилия. Поздравляю! Валера.”

Ей захотелось плакать. Почему? Откуда ей было знать! Просто ни с того, ни с сего ужасно защемило в груди, как будто эта странная открытка причинила ей нестерпимую боль. Лиля решила никому не показывать это письмо.

Потом пришел папаша с авоськами, через час приехала “помогать” теть-Даша, затем начали подтягиваться многочисленные гости. К четырем часам вся квартира была набита народом, человек десять “взрослых” – всяких родственников – ютилось на кухне, а еще пара дюжин гостей, сверстников именинницы, бродила по всей квартире, особенно плотно концентрируясь в холле и Лилиной комнате...

 
****3.Ли & Ли****

Недели и месяцы пролетали все быстрей, они словно гнались куда-то – и Лиля не заметила, как пришло лето. Однако от промчавшейся так быстро весны у нее осталось тяжелое ощущение незавершенности, как будто она что-то обещала себе сделать и не сделала.

Кое-как сдала последние экзамены и укатила в леса – зализывать раны после трудного учебного года.

Житье в сырой палатке на краю дикого леса медленно, но верно приводило ее в чувство... Чувство было чем-то средним между ужасной, вдруг навалившейся всем весом усталостью и доброжелательным спокойствием голодного боа.

Вместе с тем в ней с каждым днем все росло какое-то непонятное, и потому неприятное беспокойство. Лилия становилась все уравновешенней и рассудительней, но это скрытое внутреннее беспокойство сильно замедляло процесс успокоения нервов, а в какой-то момент и вовсе повернуло его вспять.

Лиля стала нервничать. Дергаться. Психовать. Срываться на друзей. И сделала вывод: усталость от городской жизни прошла, зато началась усталость от лесной.

В начале августа она в срочном порядке вернулась в Город. И тут поняла, что родимые выхлопы и бетонные пейзажи действуют на нее даже лучше, чем свежая роса и виды на речку.

Родители как раз укатили к бабушкам-дедушкам в Польшу, и весь остаток августа Лиля была в собственном распоряжении. Она навела свои порядки в квартире, набила холодильник “Миллером” и “Кока-Колой”, созвала те остатки друзей, что были в Городе, и устроила грандиозные полу-интеллигентные посиделки, совсем не похожие на обычную пьянку-гулянку. Ее гости, неторопливо потягивая пиво, рассуждали о философии Толкина, Толстого и Юнга, заводили долгие, обстоятельные споры о популярных нынче энергетических о оккультных практиках, etc...

Посиделки “У Лилии” продолжались два с половиной дня. Затем пиво кончилось, споры окончательно завяли, и самые стойкие гости наконец расползлись по домам.

Лиля осталась одна в неубранной, какой-то грязной и неприятной квартире, и вдруг у нее начался приступ безысходной жалости к себе: ее принялось мучить острое чувство одиночества и собственной сиротливой неприкаянности.

А беспокойство, на пару дней забытое, тут же вернулось к ней, причем оно выросло до патологических размеров: Лиля была не в состоянии даже убраться на кухне или выйти в магазин за хлебом, ее всю трясло, и поперек горла встал огромный горячий комок.

Тогда Лилия ушла в свою комнату, легла на мягкий ковер посередине и закрыла глаза. Она умирала, и мысль о приближающемся чуде Смерти казалась ей очень приятной. Нужно было только умереть – и все пройдет; и она откроет глаза в другом мире, радостном и светлом, в другой квартире, чистой и уютной, и на сердце сразу станет очень легко и покойно...

Лиля не знала, сколько прошло времени. Она очень долго лежала на полу, и ничего не происходило; но вот прошли мимо нее потоки бессвязных мыслей, пестрящих ненужными воспоминаниями, – и появился первый образ. Высокая Дева Мария, неподвижная, холодная, возвышалась над нею и простирала к ней руки. Затем она как-то замелькала, стала прозрачней и совсем исчезла. На ее месте постепенно стала проступать другая фигура. И чем четче очерчивались ее контуры, тем больше и горячее становился комок в горле, и тем сильнее безымянный, ледяной ужас сжимал сердце.

Черные волосы, очень длинные и очень спутанные, оплетали руки женщины, и, извиваясь, словно тоненькие змейки, спускались вдоль ее бедер к Лилии.

Воздух застрял в глотке, по телу Лилии пробежала короткая судорога, и последняя мысль отчаянно забилась о стенки мозга: “Нет, нет, нет!!!..”

И все стихло. Мягкая черная тишина окутала ее ласково, приподняла немножко в воздух и, тихонько покачивая, стала напевать нежную, совершенно беззвучную колыбельную.

Родители приехали двадцать шестого августа. Едва увидев их, Лиля разревелась. Сколько они ни мучили ее, она ничего не стала объяснять, только расцеловала в обе щеки и, все еще плача, ушла к себе.

* * * * *

Тридцать первого августа вечером приехала теть-Даша, еще какая-то нездешняя, топленая после двухнедельного отдыха с мужем в Египте. Она почему-то с порога заявила, что впредь племянницу будет называть только Лили, ибо в отеле она подружилась с француженкой Лили, которая оказалась просто замечательной, очаровательной и совершенно неподражаемой...

Лиля только недоуменно пожала плечами и отправилась на кухню ставить чайник.

- Лили... Ли-Ли... Мда... – бормотала она, ловко маневрируя меж кухонных шкафчиков.

Жизнь потихоньку возвращалась в привычное русло... Правда теперь этот налаженный быт, эти уютные посиделки на кухне, веселые тусовочки после занятий в скверике возле института – все это казалось Лиле каким-то мутным и безвкусным, вроде заваренного по третьему разу чая. Философствования во время одиноких прогулок по центру Города остались только корявой записью на полях потрепанного прошлогоднего ежедневника.

Что же осталось у Лили от той жизни, которая так мило журчала в ней год назад? Воспоминания, сожаления, разочарования... И, пожалуй, раздражение от этого многократного пережевывания и перетирания собственного прошлого.

Где-то в начале сентября Лили, по дружескому совету своей обожаемой тетки, решила завести дневник. Однако вместо каждодневных отчетов о своей бесхитростной деятельности она стала заносить в толстую зеленую тетрадку заметочки, в третьем лице описывающие ее давние, почти детские переживания. Первая глава этих странных мемуаров начиналась так:

. . . . . .

2-4 сентября(?) " Идолы "

Они всегда подстерегали ее где-то неподалеку, возле и над головой, они всегда, поборов слабое сопротивление рассудка, вклинивались в ее мысли и чувства и тогда принимались разрушать ее мозг изнутри, стирая из памяти старые мечты и чаяния, внося хаос и истерическую непредсказуемость в ее размышления и решения, подчиняя себе все то, что можно было в ней подчинить.

Хотя Ли-Ли никогда и не задумывалась над этим, но ко всем формам язычества, идолопоклонничества она относилась с презрительной жалостью. Почему? Потому что боялась признать, что сама вечно оказывается порабощена неким полумистическим, не совсем реальным образом, по какой-то нелепой случайности вдруг целиком и полностью завладевшим ею.

Она никогда не выбирала себе идолов, они сами находили ее в нужный момент, тогда, когда внутри ее вдруг образовывалась пустота, которую Ли-Ли не успевала заполнить настоящими, живыми чувствами и мыслями.

Первый идол познакомил ее с жертвенным столом, испещренным красочными, загадочными и прекрасными рисунками и надписями на всех языках мира и научил ее найти среди этих живых узоров нужный рисунок.

Жертвенные столы потому называются жертвенными, что на них жрецы возлагают свои жертвы - дары, отправляющиеся вместе с дымом жертвенного костра в небеса, к идолам. Эту очень простую истину Ли-Ли открыла для себя и по-настоящему ощутила на вкус очень и очень не скоро - лишь тогда, когда потеряла счет всем идолам и тем более всем тем бесчисленным жертвам, которые своими собственными руками предала огню...

. . . . . .

Идолами Лиля теперь стала называть всех тех, в кого когда-либо глупо, по-детски влюблялась. Были ли то вылизанные-залакированные голливудские актеры, огнедышащие рок-музыканты или просто знакомые красавчики – Лиля в конечном счете испытывала к ним одинаковый букет чувств: восхищение, обожание, разочарование, тихое отвращение и – по отношению к самой себе – жестокое ощущение безысходного одиночества.

А потом... Потом все это как-то замялось, забылось, стало неважно и глупо. Городская, молодая, неуемная жизнь не позволяла Лили уйти слишком глубоко в себя - и снова подхватила и понесла ее куда-то.

Как хорошо, что в сентябре у всех сплошные дни рожденья! Каждую неделю, а то и дважды в неделю кто-нибудь звал к себе, кто на восемнадцати-, кто на двадцатилетие, и вечеринки были одна другой веселее. Пиво текло рекой, но Лили к нему уже совершенно охладела, ее увлекла иная страсть - мартини. Мартини с лимоном, мартини с соком, мартини со льдом - или просто, мартини. Никакие самые изысканные лакомства не могли конкурировать с этим терпким, горьким напитком, от которого по горлу разливается самое нежное, самое бархатное тепло...


Девятого сентября мамаша принесла печальное известие: она собиралась одна, без Лили, ехать в командировку в Ялту на две недели... Лилия была в ярости, а впрочем... А впрочем, можно было сбегать к подружке-барменше в летнее кафе, она часто угощает за свой счет...

Десятого вечером мамаша долго собиралась прямо перед носом у злой Лилии, тряся будто нарочно купальниками и кремами для загара.

Наутро папаша впихнул семейство в тесный салон темно-синего пежо. Один чемодан влез в багажник, другой Лили пришлось посадить рядом с собой, на заднее сиденье. Она нежно приобняла чемодан, и стало будто бы легче, теплее и не так мерзко-зло.

Аэропорт был по-рассветному сырой и холодный, но народец, русский и не только, уже пробудился и, несмотря на столь ранний час (старые зеленые часы-табло показывали 7:15), деловито сновали туды-сюды.

Пока папаша с мамашей разбирались, куда засунули билет и документы, Лиля решила прогуляться за какой-нибудь газированной дрянью на первый этаж, к выходу из здания аэропорта. Она ужасно долго не могла определиться, какая дрянь безвреднее для желудка – рыжая или коричневая. Она раза три пропустила свою очередь, а когда наконец оказалась нос к носу с продавцом дряни, выяснила, что не взяла из дома никаких денег.

Ужасно злая, стиснув зубы, чтобы не опозорить доброе имя своих родителей каким-нибудь нескромным выражением, она рванула в сторону от прилавка и...

Замерла, все забыла, ничего не поняла. Хотела протереть глаза, но руки не слушались, запутались в карманах, и глаза остались неприлично вытаращенными и растерянными.

Он, в расстегнутом сером плаще, светлых брюках и светлых же, в тон брюкам, нубуковых ботинках, с блестящими солнечными очками на макушке, с черной спортивной сумкой в одной руке, зонтиком-тростью в другой, он стоял прямо напротив нее и внимательно-сочувственно на нее смотрел. Мягкий взгляд его странных, нерусских карих глаз был каким-то совсем новым, непривычным... Или она просто его забыла? Нет, нет, он вовсе не такой был этот взгляд, он был раньше спокойнее и равнодушнее, а теперь... А теперь он странный был, в нем какой-то огонь сверкал, что-то пугающее, горячее.

Он первым отмер, приподнял руку с сумкой и попытался ею приветственно помахать, что вышло не ахти, и потому он шагнул навстречу.

- Я... Здрасьте... – Выдавила из своих недр Лиля, силясь улыбнуться.

- Добрый день, девушка! Что это вы здесь одна, без вещей? Ждете кого? – ответил он чужим, низким, заигрывающим голосом.

Лиле стало сразу ужасно противно, захотелось убежать, хоть бы провалиться, со стыда она вдруг снова разозлилась, еще пуще прежнего:

- А вам что за беда?

Развернулась и ушла – нет, убежала вприпрыжку наверх, к мамаше, и, когда отыскала ее в толпе, бросилась обнимать и прощаться горько, чуть ли не плача, вроде как от тоски по уезжающей маман.


“Люблю! Черти меня раздерите, люблю! Его! Люблю! Что я за дура, а? Кого угодно могла бы полюбить, что, мало ли вокруг всяких мачо? Нет, втрескалась по уши в какого-то китайца недорусского!” – ревела она в подушку всю следующую ночь, пока, под самое утро, не уснула. Видела во сне что-то невразумительное, тоскливое, чего-то хотелось, а не моглось, словом, гадость какая-то.


Эти неприятные мысли и впечатления, однако, не вызывали в ней ни злости, ни ненависти к самой себе. Было просто ужасно горько и как-то... жалко себя, что ли. Потому что сердечко ее начало оттаивать. Потому что безграничная, беспричинная нежность стала все чаще подступать к горлу, а излить ее было не на кого. И снова – мартини, дни рожденья, дискотеки, и даже – ой-ой-ой! что бы вы думали? грязные танцы!

Но... Валера. Валера, Валера, Валера, милый, далекий Валера! Вот что, вот кто не давал ей теперь покоя! Вот о ком она глотала мартини стакан за стаканом, вот о ком пела под гитару, вот о ком танцевала в клубе до утра! И чем далече, размытее и непонятнее он был, тем сильнее Лиля чувствовала проступающую страстную тоску по этому такому серьезному, такому взрослому Валере.

А он... Куда там! Он был теперь не больше чем фантом, где-то там, в тибетской глуши, если не соврал, конечно. Мечты, мечты, мечты… Открытка его превратилась из безделушки в предмет культа, спортзальчик обратился храмом - налицо еще одно порочное увлечение, что Лили понимала отчетливо.

Было только одно отличие этой нездоровой страсти ото всех предыдущих и последующих: Лили изменилась с того дня, как осознала свои чувства к Валере. Ушел страх, растворился, улетучился куда-то. И пессимизм, и злость - все как-то смешалось и ушло, надолго, может быть, навсегда. Ушла Лилит.

. . . . . .

29 сентября, вечер " На будущее "

Я не знаю, люблю ли. Трудно говорить это избитое, банальное до приторности слово: лю-бовь… Но если этот трепет, этот еженощный горячечный бред, если это родное лицо перед глазами, эта нежная и лиричная до слёз тоска по его нежным, добрым рукам, по его теплым кофейным глазам, - если вся эта сладкая, томительная боль не есть она самая, то что же тогда л ю б о в ь? Не верю. Не верю, что может быть что-то больше и глубже. Время пройдет, я изменюсь, и чувства переменятся, я, может, снова встречу кого-то... Но я не буду отказываться от собственного прошлого, никогда не буду смеяться над собой и своими чувствами, считать себя – сегодняшнюю – наивной и бестолковой. Я твердо знаю и буду помнить всегда – его я действительно любила.

. . . . . .

зима 2003 – июнь 2004, февраль 2005 гг.