Эту парочку я видел частенько. Они встречались у входа в метро, где я дежурил на стоянке такси со своим видавшим виды ГАЗ-24. Свив руки, два молодых человека шли по проспекту Руставели, ворковали. Они обменивались томными взглядами. Мои коллеги, таксисты - народ, наблюдательный и склонный посплетничать. Но эту парочку они не замечали...
Я тоже не обратил бы на неё внимание, если бы всякий раз не вспоминал однокурсника Коку...
У того была мания – вычислять «голубых». Другие курили на балконе лаборатории, а он с высоты нашего этажа озирал прохожих и строил догадки о гомосексуальных тенденциях некоторых из них – дескать, походка выдаёт, жесты.
Но с некоторых пор Коку «вылечили» от перешедшей в навязчивое состояние привычки. Он стал даже заговариваться, видимо, поэтому Петю, нашего общего знакомого, назвал однажды в курильне библиотеки Педей. Спохватился, понял, что обмолвился, но было поздно. Петя – детина о двух метрах, залепил Коке затрещину. Подоспевшие курильщики приводили несчастного в чувство. Но дурь из его головы тогда выбили.
Кстати, впоследствии Кока стал «стильным» физиком, его часто приглашали за рубеж. Мне повезло меньше, стал таксистом.
Я точно ничего не знал ни об одном из них: ни о худощавом довольно интеллигентном с виду молодом человеке, и о высоком, внешне приятном, монголоидного типа парне (вероятно, студенте-иностранце). Помню, как завязалось их знакомство. К прогуливающемуся у метро не то корейцу, не то вьетнамцу обратился с вопросом тот самый худощавый тип. Иностранец выглядел напуганным. В тот момент, глядя на него, можно было подумать, что он только-только свалился с луны и не может понять, где находится. Трудно было предположить, что уличный приставала, по повадке весьма мягкий, неагрессивный, своим слабым голосом смог бы что-либо разъяснить впавшему в коматозное состояние азиату. Однако через некоторое время, проезжая по проспекту и увидев их вместе, слоняющимися у здания оперы, я дал протяжный сигнал - скорее от удивления, что этот «худощавый» всё-таки достучался до сознания иностранца. Клиент, сидевший рядом, спросил меня, чего это я сигналю. Я промолчал. Что мог сказать?
Прошло время, и парочка пропала. Куда? Я не задавался вопросами о безделках такого типа. Но однажды...
Случилось это через год. С одной соседской девочкой произошёл нервный срыв. Причиной называли переходный возраст. Подростка преследовал страх, она кричала, говорила «невероятности». Я вызвался повести её в психиатрическую больницу. В машине девочка притихла. Она сидела с матерью и отцом на заднем сиденье. Родители ласкали её, мать обвила дочь обеими руками. Когда въехали на территорию лечебницы, ребёнок, заподозрив неладное, встревожился. А когда мы подъехали к приёмному покою и из него к нам навстречу вышел санитар (огромного роста толстый гермафродит), девочка забилась в истерике. В какой-то момент она вырвалась из объятий матери и бросилась бежать. Отец побежал вдогонку – коротконогий маленького роста лысый мужчина. Я легко перегнал его и настиг девочку в конце аллеи. Она сама вдруг остановилась, прикрыв лицо руками. Я осторожно подошёл к ней, опустил руки на худенькие плечи и тут ... отвлёкся. Из-за розового куста на нас смотрел изнеможенного вида молодой человек в казённой пижаме. Неподдельному любопытству было не спрятать идиотического выражения лица. Это был один из той самой пары, прогуливающейся по проспекту.
- Женя, - окликнула его женщина в белом халате, - пора принимать лекарства.
По проспекту Руставели прошлась война. Я поменял место стоянки. Клиентуры не было. Из-за «нечего делания» поднимался к проспекту и со смежной улицы, смешавшись с толпой зевак, наблюдал. Как будто на сцене, по проспекту носились взад-вперёд ошалелые сторонники и противники президента Гамсахурдиа. Они истошно матерились и стреляли в друг друга из автоматов, даже миномётов. Иногда туда-сюда с угрожающим шумом носились БТРы. Эпицентр баталий находился в метрах двести, у здания Парламента. При желании можно было подняться выше по улице, к горе и обозревать панораму. Но это было связано с риском.
В «зону» боевых действий забрёл бомж – обросший, в грязной телогрейке. Не прячась и не пригибаясь, он шёл в сторону эпицентра. На него, хихикая, показал пальцем рядом стоящий тип. Я с трудом узнал в бродяге Женю. С криками: «Куда прёшь, сумасшедший! – к нему подскочил гвардеец. «Мне к метро надо», - слабо парировал несчастный. «Пулю в башку тебе надо, а не метро!» - кричал гвардеец, вталкивая Женю в толпу.
Я был совсем близко – от него разило. Он мямлил в полголоса, что-то о свидании с другом.
Позже я видел Женю в ещё более ужасных ипостасях. Упав на асфальт тротуара, он тянул губами воду из лужи. Его грязная борода промокла. Это - уже после войны, после того, как более или менее расчистили проспект и была восстановлена стоянка такси напротив метро. В это время до меня донеслось: «Молодой человек, что вы делаете? Где ваш дом?» – вроде отчитывая, обратилась к нему женщина. Вокруг было немало разных попрошаек, забулдыг, но его поступок был слишком шокирующим.
Вообще он часами сиживал на парапете, согбенный, что-то чиркая в ученической тетради. Всегда один. Иногда он вставал, скособоченный, прихрамывая от долгого сидения, куда-то направлялся.
- Посмотри на этого несчастного, - обратился я к коллеге. В этот момент Женя куда-то направлялся. Не глянув тому вслед, таксист ухмыльнулся и сказал:
- Он давно такой. Ещё с детства его периодически укладывали в психушку. С тех пор, как умерла его мать, некому за ним присмотреть. Вообще он - не дурак, много знает, пишет стихи, - ответили мне.
Я подивился информированности таксиста, но переспрашивать не стал, ибо принимал осведомлённость этой категории людей за данность. О дружке Жени я не спросил. Признаться, не помнил о нём в тот момент.
Прошло ещё время, как кончилась война. Руины оградили цветными заборами, за которыми суетились строители. Уцелевшие фасады подрумянили. Не было отбоя от клиентов. Я гонял свой старенький лимузин вовсю. Прохлаждаться не приходилось. Озираться тоже... Но однажды, когда подкатывал к стоянке свой лимузин, я периферийным зрением зафиксировал того самого не то вьетнамца, не то корейца. Он стоял в нерешительности и осматривался. Иностранец держал в руках подарок. Именно подарок, потому что свёрток был с голубой каёмочкой. Я не отрывал от него глаз, когда вышел из кабины своего «газика», когда закуривал у стоящего впереди в очереди коллеги-таксиста и когда поднял капот, чтобы проверить не перегрелся ли радиатор ... Женя пребывал в худшем из своих состояний. Весь почерневший от грязи, бородатый, в рванной обуви, откуда выглядывало полступни, он полулежал на парапете и тупо смотрел на проходящих. С замиранием сердца я ждал, когда их взгляды встретятся. Это могло быть «узнавание» как в древнегреческих трагедиях! Иностранец находился в метрах пяти от своего дружка, стоял боком к нему, чуточку только поверни голову. Сзади уже подстроились другие такси, послышались нетерпеливые гудки. Знаками я показал им, что задерживаюсь (ковыряюсь в моторе), мол, объезжайте. Меня объехали один, второй, третий таксист, а эти продолжали друг друга не замечать. Потом вьетнамец-кореец махнул рукой, повернулся и понуро двинулся дальше по проспекту. Женя по-прежнему смотрел в пустоту.
Тут подскочил клиент.
- До Нахаловки подкинете? – спросил он меня.
- Конечно, дорогой. 5 лари – красная цена, - ответил я.