Командировка сюда организовывалась в спешке и бездарно. Надо было провести социологическое исследование. Вопросники не удосужились перевести на русский язык. Между тем в этих местах проживало много азербайджанцев, не знавших грузинского, а нередко и русского. Так что, каждый раз, собрав вокруг себя респондентов, приходилось надрывать горло и переводить анкету с грузинского на русский. На азербайджанский язык меня последовательно переводили работники местного райкома ЛКСМ. Что они говорили респондентам - трактористам, скотникам и дояркам, мне неведомо.
Только-только вступал в свои права март. Было холодно и грязно. Опросы проходили на фермах. Говорят, что их запахи полезны и прочищают лёгкие, но с непривычки можно нанюхаться до умопомрачения, к тому же они подолгу тебя преследуют. Только и думаешь: “Поскорее домой, в Тбилиси... под душ!”.
Но, видимо, несмотря на неприбранный вид, моя персона ещё могла производить впечатление...
После одного из вояжей в дальнее село я оказался на молодёжном вечере. Местный комсомольский актив района веселился, танцевал под звуки популярных хитов. “Другая” молодёжь заглядывала с улицы в окно, и из “хулиганских побуждений” строила рожи и отпускала комментарии. Для такого случая на вечер был приглашён милиционер. Он подходил к окну и урезонивал грозными взглядами “хулиганов”. На его груди красовался комсомольский значок.
На вечере играли в “почту”. Роль “почтальона” исполнял чрезвычайно энергичный парень. Он изъяснялся на всех принятых здесь языках - грузинском, русском, азербайджанском - и приговаривал: “Почтальоны - тоже люди! Им тоже нравится получать письма!”. После изнуряющей работы в дальней деревне я подустал, и меня клонило подремать, когда этот малый громким голосом во всеуслышание провозгласил: “Письмо для гостя из столицы!”. Я встрепенулся, встал, принял сложенный вчетверо листочек бумаги и поблагодарил его. Письмо было от девушки. Она сожалела о моём унылом виде и призывала оглядеться вокруг. “Вы увидите глаза, исполненные любви”, - обещала незнакомка. Я был заинтригован, хотя отдавал себе отчёт, что это могла быть дежурная шалость. Некоторое время озирался, потом перестал.
Я так и не вставал из-за стола. Под конец вечера ко мне подошёл директор дома культуры - карликового роста крепыш. Он вывел меня из-за стола и стал теснить к основной группе гостей. Некоторое время я танцевал с девушкой-азербайджанкой, учительницей школы, как узнал из светского разговора во время нашего медленного танца. Мы держались на “приличествующем” расстоянии друг от друга, максимально демонстрируя взаимное почтение. “Письмо было явно не от неё”, - лениво подумал я. Пуще разболелась голова, в горле першило, гудели ноги. Улучив минутку, когда карлик-крепыш отвлёкся, я вернулся к своему столу. Но не успел сесть, как ведущая вечера, явно руководящий работник, зычным голосом в микрофон заявила: “Теперь наш гость из Тбилиси споёт нам что-нибудь или скажет тост!”. Я предпочёл сделать второе.
В разговоре с Вано, инструктором райкома, который помогал мне в моём многотрудном исследовании и гостеприимством которого я пользовался, было помянуто письмо. Он терялся в догадках и был заинтригован сильнее, чем я мог предположить. Послание Вано посчитал до неприличия “откровенным”.
На следующий день мы не стали опрашивать население. Было 8-е марта. Праздник справляли в актовом зале русской школы. Я приободрился. Прямо во дворе прохладным утром обмылся по пояс холодной водой. Мне поливала из ковша мать Вано. Побрился, почистил зубы...
Пришли в школу рановато. Вокруг бурлила организационная горячка. Я и Вано стояли в коридоре, прохлаждались. Внимание привлекла курящая дама лет пятидесяти. Она говорила, видимо, с учительницей школы. Та, кроткая с виду женщина, смиренно выслушивала обличительные тирады эксцентричной собеседницы, дескать, городок их - провинциальная дыра, а его жители - сонмище невежд. Окружающие всё слышали и ... улыбались.
Дама была облачена в невероятно яркий, розовый наряд, в тот же цвет обильно напомажены губы, лицо пылало от румян и пыла, с которым она говорила.
- Местная достопримечательность, Маргарита Геронтьевна Ч., Королева Марго, - прошептал мне Вано, - кстати, она - заведующая детсадом.
Я осведомился, не старая ли дева Королева Марго. Вано удивился моей наблюдательности, хотя дивиться было нечему. Тут его позвали присоединиться к организационным хлопотам.
В это время в коридор ввалилась ватага ребятни. Вокруг и так было много детей: пионеры, школьники постарше, помладше. Но это были пионеры с музыкальными инструментами - учащиеся музыкальной школы. Их сопровождала молоденькая учительница. Она была в непритязательном пальтишке, которое расстегнула перед тем, как войти в школу. Пуловер неопределённого цвета облегал её неразвитую грудь и шею, которая показалась мне высокой, может быть, из-за стрижки “каре”. Простые сапожки были грязными от мартовской распутицы.
- Мариночка, вот кого я люблю! Пусть кто-нибудь обидит эту девочку, будет иметь дело со мной! - заговорила дама в розовом. Она подозвала к себе учительницу музыки, привлекла и обвила своей крупной рукой её талию. Мариночка раскраснелась, неловко заулыбалась. Все неправильности лица - длинноватый нос, несколько асимметричный оскал, лёгкая косина глаз, слабый подбородок - улыбка сложила в мозаику живого девичьего лица. Но что меня взволновало - её тонкий стан заметно выгнулся в талии, когда она как бы невольно сопротивлялась объятиям Маргариты Геронтьевны, напряжение шло от шеи, чувстственность которой не скрывал даже толстый воротник пуловера.
Заегозили пионеры-музыканты. Учительница поспешила угомонить их. Марина выговаривала краснощекому толстяку-скрипачу, когда я незаметно подошёл к ней сзади. Она обернулась и вдруг зарделась, увидев меня. Возникла заминка.
- Вы сегодня выглядите намного лучше, - сказала она неожиданно и опустила глаза. Волнение во мне прибывало.
- Вы были на вечере? Странно, почему я вас не приметил?
Она улыбнулась и сказала:
- Моментами вы дремали.
Я не стал распространяться о неудобствах моей командировки. Когда открыл рот, чтобы представиться, по всему зданию школы пошёл клич: “Начинается, начинается!” Вокруг всё зашевелилось, заспешило. Марина неловко запахнула своё пальто, воротник которого несколько скривился. Не спрашивая разрешения, я попытался поправить его и случайно дотронулся до её шеи. Меня окинул слегка осуждающий и одновременно взволнованно-восторженный взгляд. Она посмотрела пристально.
- А письмо на том вечере... - заговорил я скороговоркой.
- Что за пошлости, - ответила она, не дослушав вопроса.
В зале мне досталось место на три ряда позади детишек из музыкальной школы и их учительницы. На сцене в президиуме восседало начальство, передовики производства. Вано всё это время “функционировал”, бегал туда-сюда. В какой-то момент он подошёл к секретарю райкома партии, сидевшему во главе президиума и, показывая на меня, сказал что-то тому на ухо. Секретарь быстро рассмотрел меня в зале и, кивнув головой, поздоровался. Мероприятие шло полным ходом, на сцене выступала самодеятельность, отпиликал на скрипке свою пьеску тот самый баловник-толстячок, натужно говорили стишки дети, а я ждал момента, когда Марина оглянется. Началось награждение передовиков района. В какой-то момент зал взорвался от оваций. Так бывает, когда на стадионе забивают гол. На задних рядах мальчишки скандировали: “Динамо! Динамо!” (Да, тогда тбилисские “динамовцы” играли превосходно). На самом же деле награждали Маргариту Геронтьевну. После этого церемония пошла вяло. Когда почётную грамоту передавали миловидной девушке-азербайджанке - доярке из совхоза (помню её косы), уже почти никто не аплодировал.
Присутствовавшие стали расходиться, снова закрутилась кутерьма, а я улучшил момент и встал у выхода в ожидании Марины. Она приближалась долго в нетерпеливой толпе и смотрела прямо мне в лицо. Когда она уже была на расстоянии вытянутой руки, вдруг потух свет. Зал весело зашумел. В темноте я схватил её за руку и привлёк к себе. Тут дали свет. Я, как ни в чём не бывало, сделал джентльменский жест - проходите, я после вас.
Уже был ранний мартовский вечер. Во дворе школы ко мне подбежал Вано. Он в спешке сказал, чтобы я не пропадал, потому что приглашён на обед к секретарю, и опять убежал. Марина в это время раздавала детишек их родителям. Потом она отделилась от группы учеников и родителей и ушла со школьного двора. В её левой руке был свёрток. Я на некотором расстоянии последовал за ней. Она направлялась в сторону площади.
- Можно вас проводить? - спросил я, чуточку запыхавшись от быстрого шага.
- Вас не хватятся? - спросила она шутливо, - мне надо заглянуть в музыкальную школу, оставить в кабинете директора журнал.
Школа располагалась чуть поодаль от райкома - в двухэтажном здании. В сгустившихся холодных сумерках оно с чернеющими глазницами разбитых окон казалось страшноватым. Марина достала ключи от входной двери, отомкнула её, и, ничего не сказав, вошла вовнутрь. По звукам её шагов можно было предположить, что она поднимается на второй этаж. Улицы городка были пустынными и тихими. Кое-где лаяли собаки. Только раз на некотором удалении с шумом прошла полная женщина, которая о чём-то говорила сама с собой. Кажется, Марго. Потом стихли и её голос, и звуки шагов. Я несколько помялся, потом вошёл в здание и в холодной темноте, громыхая по старой деревянной лестнице, бросился наверх...
Я стоял у клумбы в центре площади, когда меня перехватил Вано.
- Где вы, куда пропали? Главное, никто толком не знал, куда вы ушли. Нас ждут.
Позже, по дороге к дому Вано я расспрашивал о Марине. Он только неопределённо пожал плечами. Мол, чего это я о не самой видной девице городка.
Прошло лет восемь, как меня снова командировали в городок. Власть там, как и во всей стране, была другая. Из-за большого наплыва экологических мигрантов из Сванетии ситуация в районе резко изменилась. В городке совсем не стало азербайджанцев. Они жили теперь в основном в деревнях. Произошёл конфликт между мигрантами и местным грузинским населением, грозивший перерасти в вооружённое противостояние. Меня с моими коллегами послали провести опрос, что думает население о местном начальстве. Более мудрого решения от нашего руководства ждать было трудно! При въезде в район нас ждал БТР. Мы въехали в городок. Его улицы выглядели вымершими. Гнетущая ноябрьская погода сгущала обстановку тревожного ожидания. Не до конца оценив ситуацию, я расспрашивал сопровождающего нас свана о людях, которых помнил с тех пор. Никого из них он не знал. Только о Вано вспомнил - тот погиб в Абхазии. Вдруг, когда БТР разворачивался в сторону главной площади, я увидел Маргариту Геронтьевну. Она, ещё более расфранченная и располневшая, вся в розовом, вальяжно плыла по пустынной улицей. На её лице - брезгливое выражение. Когда выехали на площадь, я лихорадочно стал искать здание музыкальной школы. В окне той комнаты стоял свирепого вида мужлан с автоматом.