Горевший в камине живой огонь отбрасывал красноватые блики, кружащиеся в беспрестанном хороводе. Полумрак, царивший в комнате, казался уютным благодаря красноватому теплому свету огня.
Комната была небольшая, около 20 квадратных метров, почти квадратная, с двумя большими окнами, стекла которых были расписаны ледяными узорами. На подоконниках стояли комнатные цветы в горшках, в основном это были различные сорта пеларгонии; но попадались там и хлорофитум, пустивший стрелку в столь необычное для него время, и высокая ночная красавица... И бриофиллум дегремона, которому явно было тесно в своем горшке из-за многочисленного потомства... Висела в кашпо хойя, блестя своими гладкими листьями в свете уличного фонаря; эчеверия, походившая на зеленую розу, гордо раскинула свои мясистые листья... Одинокий кактус, затесавшийся в это сообщество, тянулся вверх, походя на стройную колонну.
У одного из окон, у того, что выходило на север, стоял письменный стол, девственно чистый, если не считать зеленую настольную лампу, склонившую свою голову к его поверхности.
Второе окно выходило на запад; и часто розоватый свет заката освещал комнату по вечерам.
Камин находился в северо-восточном углу; в северо-западном голубел экран телевизора и темнели книжные полки над ним. Между столом и телевизором втиснулся маленький узкий журнальный столик, на котором лежал футляр со скрипкой.
Вдоль южной стены располагались диван и кресло; у восточной, ближе к двери, стоял старый секретер. Дверной проем в южной стене, почти в самом углу, занавешивали бисерные нити. К люстре в самом центре потолка был подвешен небольшой колокольчик, время от времени позвякивавший, выдавая передвижение воздуха в комнате.
На каминной полке дымилась ароматическая палочка. Дым от нее, принимая причудливые очертания, поднимался вверх и наполнял комнату сладковатым ароматом.
У стола, боком к нему и лицом к камину, сидел человек в кресле-качалке. Он слегка покачивался и смотрел в плясавший огонь.
За окнами бушевала вьюга, завывая в трубах...
Была Рождественская ночь, и человек, сидевший в кресле, ждал чуда. Каждое Рождество ожидал он чуда, но оно словно не торопилось посетить его дом. Другой бы на его месте давно разуверился в чудесах, но он твердо знал, что чудеса бывают, и ждал, ждал...
Он приехал в этот город давно, еще юношей, а сегодня утром зеркало показало ему красивое благородное лицо зрелого мужчины, с легкой сединой на висках. Случайно наткнулся на объявление о сдаче комнаты и сразу же приехал сюда. Хозяин поставил одно необычное условие: пусть в комнате все сохранится, как было, а в остальном - полная свобода, разумеется, если плата будет своевременно вноситься.
Он не возражал...
Раньше в этой комнате жила дочь Хозяина; очевидно, что обставила комнату она по своему желанию; и здесь его и ее вкусы совпадали. Он не знал, что случилось с дочерью Хозяина; а поскольку был человеком тактичным, предпочитал не задавать лишних вопросов. В конце концов, коли Хозяин захочет - сам расскажет...
Первое время ему было довольно неуютно, его не покидало чувство, что он здесь ненадолго, как бы в гостях, но потом это прошло.
Он учился, потом работал. Для Хозяина он стал почти что сыном. И в один из дней Хозяин поведал, что дочь его исчезла в далеком прошлом, а было бы ей столько же лет, сколько было сейчас ему, постояльцу. Жена Хозяина уехала в Англию к своим знакомым, по-видимому, насовсем. Вторая дочь вышла замуж и живет теперь в доме мужа. Изредка она навещала Хозяина...
На эти новогодние праздники Хозяин уехал к родственникам жены, за город, и постоялец остался один.
В молодости он собирался жениться на одной юной особе, которую пламенно любил; но она, узнав, что он не имеет ни прописки в этом городе, ни денег, отказала ему. Он прекрасно понимал, что она совсем его не любила, а лишь играла с ним. Для нее он был очередной куклой; но ничего поделать с собой не мог. Со временем боль притупилась, но он вынес из своей молодости нелюбовь к женщинам. Он считал их всех жестокими обманщицами, пользующимися своей хрупкостью ради обогащения... И все же он верил в любовь.
Прописка у него теперь имелась (Хозяин любезно решил прописать своего постояльца), но богатства не было. Впрочем, бедным его тоже назвать нельзя. Мужчиной он был видным, женскому полу нравился всегда, вот только счастье все не приходило.
Вообще-то это Рождество он должен был встречать с Катериной, но она позвонила ему вечером и попросила его не беспокоиться, потому что она выходит замуж за Игоря.
Он пожал плечами, словно она могла его видеть, и повесил трубку.
А сейчас, покачиваясь в кресле, он ждал чуда: ее звонка.
Он верил в чудеса...
Тишину ночи нарушали легкое позвякивание колокольчика, скрип кресла да потрескивание огня.
Он страстно хотел напиться и забыть о своем горе и одиночестве, но не делал этого. Он обладал сильной волей и знал, что если напьется, то перестанет себя уважать...
Он любил смотреть в огонь. Его жаркое пламя словно отдавало ему свою энергию, забирало все горе, притупляло боль. Огонь очищал его душу от страданий, как, впрочем, и игра на скрипке.
Он задремал, а потому не услышал, как кто-то неуверенно начал ковырять ключом в замке, потом осторожно закрыл дверь, войдя в квартиру.
Не услышал, как пришедший легкими, почти неслышными шагами подошел к его комнате. Его разбудил неудачно приземлившийся на карниз голубь. Он открыл глаза и взглянул на часы, висевшие над камином. Цифры и концы стрелок были выкрашены светящейся краской, а потому, чтобы узнать, который час, не нужно было зажигать свет. Было десять минут первого.
Он качнул кресло и задумался над сценой его романа, ожидавшей его. Это была заключительная сцена. Он иногда любил пофантазировать, что у него получалось довольно легко. Но этот роман он не мог закончить уже не первый год. Последняя сцена никак не удовлетворяла его, и он придумывал ее заново снова и снова. Можно, было, конечно, внести изменения в роман, но ему не хотелось ничего менять. Это была история любви в сказочном королевстве, на которую весьма отчетливо наложились реальные обстоятельства его жизни.
Героиня, как он ни пытался внушить ей любовь к герою, напрочь отказывалась его любить. В последней, заключительной сцене любовь должна была вспыхнуть в ее сердце. И это-то у него не получалось. По сравнению с остальными главами последняя сцена была так бледна и скучна, что каждый раз доводила его до отчаяния. Однако он упорно придумывал все новые и новые варианты - не более красочные, чем предыдущие.
Может, последняя сцена не получалась у него от того, что подобной ей никогда не было в его жизни...
Неожиданно зашуршали бисерные нити, скрывавшие вход.
Он резко повернул голову и застыл в ожидании чуда. Секунды тянулись мучительно долго, словно внезапно они растянулись в часы.
В комнату медленно вошла женщина. Она подняла голову и осмотрелась, нашарила рукой выключатель, щелкнула им. Комнату залил яркий электрический свет. В тот же момент она вздрогнула, увидев человека, и отступила обратно, в тень.
Он порывисто встал. Он узнал ее. Она почти не изменилась; выглядела совсем так же, как на старой фотографии, что показывал ему Хозяин. То была его дочь.
— Нет, подождите, — внезапно севшим голосом произнес он, — не уходите!
Она снова вошла в комнату. Он почувствовал напряжение, которым повеяло от ее фигуры. Она не боялась; скорее она готова была не обратиться в бегство, а, напротив, остаться в этой комнате в любом случае.
— Я вас узнал, — так же хрипло сказал он, — вы — дочь человека, у которого я много лет снимаю эту комнату.
Ее ресницы взметнулись вверх, открыв изумительные зеленые глаза. Она окинула его внимательным взглядом, откинула свои цвета меди волосы и произнесла спокойно:
— Да, это я.
Он бросил взгляд в огонь, потом на маленькую нарядную елку у западного окна и улыбнулся.
Свершилось чудо...
...В камине тлели головни, то разгораясь, то пряча огонь под налетом пепла, освещая комнату мерцающим красноватым теплым светом. В окна, расписанные морозным узором, начинал проникать свет утра...
Сначала он задержался на комнатных цветах. В основном это были различные сорта пеларгонии; но попадались там и хлорофитум, пустивший стрелку в столь необычное для него время, и высокая ночная красавица... И бриофиллум дегремона, которому явно было тесно в своем горшке из-за многочисленного потомства... Висела в кашпо хойя, блестя своими гладкими листьями в слабом свете утра; эчеверия, походившая на зеленую розу, гордо раскинула свои мясистые листья... Одинокий кактус, затесавшийся в это сообщество, тянулся вверх, походя на стройную колонну.
У одного из окон, у того, что выходило на север, стоял письменный стол со склонившей свою голову к его поверхности зеленой лампой.
У стола сидел человек и покачивался в кресле-качалке. Он со счастливой улыбкой смотрел на тлевшие в камине угли. Он знал, как закончить свой роман, и, кроме того, он больше не был одинок.
На диване сладко спала женщина с огненными волосами. Она лежала на спине и тоже чему-то улыбалась во сне...
Наступало Рождественское утро.
Слабый и робкий поначалу свет заливал комнату, становясь постепенно сильнее и смелее. Небо было чистого голубого цвета, словно вчера и не бушевала вьюга. День предстоял солнечный и ясный...