Лиза

         
          Я проснулась в канаве. Так случилось, что вчера мне стало плохо прямо на улице, но все подумали, что я пьяна, и никто не подошёл. Когда обморок обратился в сон, я не знаю: возможно, сразу – со мной так бывало иногда,– но скорей всего, ближе к ночи, потому что я почти не замёрзла. Во время приступов, которые происходили три-четыре раза в месяц, моё тело разогревалось градусов до сорока, и жар не сходил, пока обморок не кончался. Наверное, это было опасно для здоровья, вернее, для жизни, но к врачам я не обращалась: не потому что не верила им или мне нечем было заплатить, но потому, что не встречала ещё человека, поверившего м н е.
          Всё началось года три назад, когда муж подарил мне на День защиты животных маленького рыжего лисёнка. Живого! Я понятия не имела, что с ним делать, и начала воспитывать, как собаку. Лисёнок оказался лисой, ласковой и игривой, так что порой я вообще забывала, кого же кормлю и балую: хищницу, которую вскорости стоит опасаться, друга, который никогда не подведёт, или пушистую забаву, годную лишь для игр. Детей у меня не было: сначала не хотели, потом не смогли. Я бодрилась и держалась, уверяя знакомых, что «мне и не надо!», но мне было надо, и по ночам я иногда плакала. Почему, думала я, всё так неправильно?! Почему у кого-то двое, а у меня ни одного? Чем я хуже? Что не так?! И корила себя за то, что слишком долго ждала.
          Рыжая подружка пришлась очень кстати. Через полгода она уже узнавала меня по запаху: будь то мой естественный или парфюмный аромат. Я назвала её Лиза: ничего более оригинального мне в голову не пришло. Я выводила её гулять в наморднике, потому что она норовила укусить каждую из рычащих на неё собак. Благовоспитанные псы, те, что при хозяевах, нетерпеливо перебирали лапами и срывались на обиженный визг от невозможности цапнуть Лизу за хвост. Псы, не отягощённые манерами, бешено лаяли и норовили цапнуть за ногу меня. Так что вскоре я перестала надевать на свою защитницу намордник и выгуливала её исключительно вечерами, когда и те, и другие собаки были настроены более миролюбиво по причине сытости или усталости. Ну, и то, что Лиза не давала им спуску, тоже сыграло не последнюю роль в достижении «консенсуса»!
          Так, в прогулках и обучениях, прошёл год. Лисичка оказалась на удивление способной ученицей: она знала и выполняла все собачьи команды, находила заброшенный неведомо куда предмет, приносила его мне и собирала хвостом пыль с земли в ожидании награды. Награда никогда не запаздывала: Лизавета питалась хорошо. Мы стали настоящими друзьями, и я уже не раздумывала, стоит мне её бояться или нет. Конечно, я не боялась! Беда пришла с другой стороны.
          На одной из прогулок бродячие псы меня разорвали. Почти.
          Сначала они набросились на лису. Та защищалась, как могла, вертелась и визжала и кидалась ко мне на руки. Я от ужаса боялась шевельнуться и ничем не помогла Лизе. Внутренне сжавшись, я даже сбросила её с себя, когда она вцепилась в мою грудь, спасаясь от окровавленных клыков. Ей перегрызли горло прежде, чем она упала на землю. Почти на лету. И бросились на меня.
          Люди уже бежали со всех сторон, но то были собачники, прогуливавшие своих питомцев, и требовалось как-то обезопаситься ещё и от этой, рвущейся с привязи, своры собак. Когда удалось освободить меня из плена лап и клыков, я была уже калекой.
          Муж выхаживал меня где-то с полгода, потом у него появилась другая. Я почувствовала её присутствие, как раньше Лиза чувствовала моё. Спросила почти равнодушно:
          – Ты её любишь?
          – Люблю,– взгляд был твёрдым и прямо в глаза.
          – А меня?
          – И тебя…
          – Ты что – султан?!
          – …
          – Не бросай меня, Олег. Подожди!
          Ещё месяца два он щадил мою душу и ухаживал за телом, после чего оставил, пообещав наведываться, если что. Квартира показалась огромной, когда я обнаружила себя вечером в центре зала на холодном полу. Но я уже могла обходиться без помощи и даже пыталась выходить из дома. Раньше за покупками ходил муж, потом – соседка. Когда это стала делать я, что-то изменилось. Во мне. Начались припадки. На том самом месте меня бил озноб, поднималась температура, кружилась голова; потом я видела Лизу и теряла сознание. Так повторялось нечасто, но было не по себе из-за видения лисицы.
          К первой годовщине её гибели муж, с которым мы так официально и не развелись, подарил мне – уж не знаю, с какой целью – пару великолепных шкурок серебристой лисы. Я слегка побледнела, но быстро справилась с дрожью, и накинула их себе на плечи, представляя, как это будет выглядеть на пальто. Получалось, что – прекрасно! Меха были удивительно красивы! Муж пообещал поближе к зиме сходить со мной в самый дорогой магазин и купить мне то пальто, которое я сочту достойным этих божественных лис. Я радовалась так же сильно, как и тогда, два года назад, когда он принёс мне лисёнка. Олег смотрел на меня странно; когда потянуло сквозняком от незапертой двери, я поняла, что осталась одна. В прихожей висело зеркало, я заставила себя взглянуть в него: над серебристо-серым пушистым воротником багровели неровные шрамы, неправильно сросшиеся порванные губы и синело совершенно обескровленное лицо. Когда-то синими были мои глаза, теперь же синева собралась в углах белка, размазав общий фон до серого.
          – Господи! Миллионер ты липовый! Лучше б на операцию подал!
          Я сбросила меха прямо на пол и не подымала их неделю. Да, так и перешагивала, когда ходила. А через месяц продала несостоявшиеся воротники, баснословно завысив цену. Их купили безоговорочно: покупателем был мой муж.
          Первая серия косметических операций заняла четыре с половиной месяца. К следующей годовщине моего уродства я подошла уже нормальной женщиной. Муж, который счёл свою миссию выполненной окончательно, в обмен на расторжение брака вновь подарил мне меха. Я приняла их. С удовольствием. Я превратила их в свою новую игрушку! Я куталась в них и мечтала о пальто, намереваясь приобрести его самостоятельно: не век же мне прятаться за спину богатого мужчины.
          С появлением серебристых лис приступы неизвестной болезни участились и обострились; я пыталась поговорить с соседями, с подругой, изредка забегавшей на чай с тортом… Они подозрительно косились и пожимали плечами. После того, как рассказала обо всём мужу (уже бывшему), решила никого более не посвящать в детали. Олег посмотрел на меня долго и странно, словно раздумывал, как поступить, а потом сказал:
          – Это похоже на манию. Или фобию. В любом случае лучше полечиться. Нервы у тебя явно не к чёрту. Да оно и понятно. – И, немного замявшись, досадливо: – Тут ещё я со своими мехами, будь они!..
          Больше он не приходил. А я с ним встреч не искала.
          И вот сегодня я проснулась в канаве. Рядом со мной спал мальчик. Лет семи. По правде, он спал подо мной, я его почти придавила, или он сам так улёгся, чтоб теплее было. На дворе стояла осень, октябрь. Мальчишка был «полуголый», в спортивных штанах и летней футболке. А на мне была куртка. С капюшоном. Я его отстегнула и подложила бродяжке под голову, одновременно прикрыв её. Потом встала и пошла домой. Мне захотелось чем-то загладить свою вчерашнюю вину: да хотя бы отдав мальчику неудельных лисиц. Почему-то они мешали мне! Почему-то… Нет! Я знала, почему они мне мешали! Это как раз и пугало меня больше всего. Это и мужа моего бывшего заставляло прежде подолгу и пристально вглядываться в безучастные мои, поблекшие глаза. Это не давало мне покоя ещё до появления мехов. Потому-то я и пестовалась с ними, как с игрушкой. Вернее, как с… лисёнком.
          Мой вчерашний приступ был сильнее прежних. Лисицы лежали на столе. Я пропускала пальцы в их длинный серебристый ворс, наслаждаясь мягкостью и теплом меха. Я гладила их и гладила – до тех пор, пока мне не стало казаться, что это и не мех вовсе, а моя Лиза! Тогда я взяла её на руки и начала подбрасывать верх: так мы раньше играли. А потом… она вцепилась мне в пальцы. Мёртвой хваткой. И я не могла отбросить её. Я кидала её и кидала, она всё бросалась на меня и сжимала пасть на моих пальцах. Я выбежала вон из дома. Уже на улице со дна моего сердца поднялся жар. Я била лису о землю, швыряла далеко прочь, но она снова и снова прыгала мне на грудь, хваталась зубами за руки и пыталась впиться мне в лицо. Этого я допустить не могла. Я собрала все силы, что ещё остались в покусанных руках, и отбросила хищницу так далеко, что она не сразу пришла в себя. Но она всё равно вскочила. И кинулась на бегущего ко мне ребёнка. Тогда я схватила камень. И метнула. И ещё. А потом очень большой камень, такой, что, попав в голову, свалил лисицу с ног. Она хотела встать. И я пустила вдогонку кирпич. Услышала крик – долбануло, как током. И тут Лиза, которая почему-то уже не была Лизой, упала окончательно, а когда подняла-таки голову, я вдруг увидела, что это – собака. Я закидала камнями собаку. Моя совесть посмеялась надо мной. Я погубила лису, а теперь ещё и собаку. Мне расхотелось жить, и я упала, где стояла. Оказалось, что это была канава.
          …Я пришла домой, наспех привела себя в порядок, напихала целую сумку барахла и еды, сверху бросила (подобрав с пола) лисьи меха и вернулась к мальчишке. Его уже не было. Капюшон от куртки лежал, а мальчик – нет. Но я всё равно поставила сумку туда, где мы с ним провели ночь. И тут появилась собака. Я вздрогнула. Вдохнула. Она обнюхала меня и потёрлась о ноги; я её погладила и выдохнула. У неё за ухом спеклась кровь, была перебита лапа. Но агрессивности в ней не было.
          – Эй, ты уже не злая? – донеслось до меня откуда-то снизу.
          Я огляделась: канава уходила вправо наклонно, почти обрывисто. Под кручей стоял мальчик. Он смотрел на меня с прищуром и почёсывал шею. Вновь заговорив, он никак не мог определиться с местоимениями и неуверенно перескакивал с «ты» на «вы».
          – Я думал – ты того! Да и все так думали.
          – Кто – все? – струсила я.
          – Ну, все. Полно было. Толпа сразу набежала, тебя в «ментовку» хотели. А я Цаплю на них науськал! Ты что – не помнишь?
          Я не ответила. Мальчишка шмыгнул носом.
          – А, ну да, вы уже лежали тогда. А Цапля никого не подпустила, хоть и досталось ей от вас! Она у-умная! поняла, что ты за меня испугалась. Токо меня бы она не тронула. Да и вас тоже.
          Я растерянно посмотрела на мальчика, потом на собаку. Та отстала от моих ног и потёрлась о сумку, унюхала съестное и свалила пакет набок. Ничего из того, о чём говорил ребёнок, я не помнила. А потому лишь глупо спросила:
          – Почему «Цапля»?
          – Так просто! – хмыкнул мальчишка. – У вас там что?
          Он вскинул голову, указывая  взглядом мне под ноги. Пёс что-то выволок из сумки и теперь обнюхивал. Бродяжка выжидающе застыл.
          – Это – тебе. Тут еда и одежда. Возьмёшь?
          – Возьму,– сказал он, подумав, и чихнул. – Холодно. Не отберёшь потом?
          – Зачем же? Тут даже мех есть – завернёшься в него зимой. Скажи… Почему ты не убежал? Я ведь…
          Он неловко улыбнулся и пожал плечами. На всякий случай я спросила и у Цапли:
          – А Галину ты совсем не помнишь?..
          – Галину? – переспросил мальчик. – Нет, не помню. А это вы?
          Я кивнула. Пёс приподнял голову от сумки и сказал (с к а з а л):
          – Галину? Бр-р! Галину не помню! – и, осторожно прикусив зубами обрубок извлечённой колбасы, побежал вниз, туда, где его ждал мальчишка.
          Так я их и запомнила: чёрно-белый с рыжими подпалинами пёс, припадающий на одну лапу, и чумазый полуголый мальчик, бесстрашно вынимающий из собачьей пасти нетронутый кусок колбасы.
          Приступы мои прошли. Бродяжку я больше не видела. Летом, в канаве, нашла истрёпанные лисьи шкурки. Совесть шевельнулась («Цапля трепала!»), кольнула в сердце и заснула. А может – умерла.