Что удалось узнать про этих людей:
1. До середины девяностых годов двадцатого века они жили на территории Парка Интернационалистов, что в Санкт-Петербурге возле проспекта Славы. Сейчас они живут кто где.
2. Наверное, они были язычниками. Сейчас же кто-то из них стал атеистом, кого-то окрестили по Православному Обряду.
3. По этническому признаку они были близки финнам, вепсам и другим народам из финно-угорской группы. Их дети будут в большинстве своем русскими.
4. Они казались дикарями – не признавали нормальной одежды и одевались в коровьи шкуры. Поклонялись богиням-коровам и богу-быку. И еще духу тепла – Солнцу.
5. Это были очень гордые люди. Они называли себя Шуры.
В интернете про шуров ничего найти не получилось. Что было вычитано в Большой Советской Энциклопедии одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года издания:
«Шуры – коренная микро-народность территории западно-приморской части Ленинградской области и юга г. Ленинграда. Численность не превышает двести чел.»
Ленинград, 1975 год.
Солнечным майским выходным днем отец и его сын школьник, то есть я, возвращались на новеньком сверкающем жигуленке домой из Военно-Морского Музея. Дома нас ждала мама, которая и отправила сынулю с папашей в музей, чтобы спокойно сделать в недавно полученной квартире уборку и приготовить вкусный обед.
Я таращился в окна, и радовался, когда на меня с завистью смотрели с тротуаров другие дети. Еще бы, ведь мы с папой едем в новых красных «Жигулях»! По дороге с Васьки, где находится музей, говорили о кораблях и о том, как мы всей семьей поедем летом на новой машине отдыхать в Крым. А еще мы проголодались и мечтали о приготовленном мамой обеде.
- А давай-ка, сынок, зайдем в этот гастроном, - сказал папа и остановил машину, - Здесь должны продаваться свежие зеленые огурцы. Купим и попросим маму сделать вкусный салат.
Папа отправился в магазин, а я остался в машине.
Через дорогу от магазина был лесопарк, огражденный забором. Так я впервые увидел Яре.
По ту сторону забора, по тропинке шел мальчик, такого же возраста, как и я, но только мальчик был одет в коровью шкуру, и с кнутом в руке гнал перед собой трех коров. Я выскочил из машины, перебежал через дорогу и прильнул к ограде.
-Ты кто? – спросил я мальчика.
-Я Миша, - ответил мальчик, остановившись. – А папа с мамой зовут меня Яре.
-У тебя два имени?
-Нет, одно. Яре это мое имя, а Миша это для милиционеров.
Ничего не понимая, я с любопытством рассматривал хорошо сложенного белобрысого мальчика с узкими глазами.
-А почему ты в коровьей шкуре?
-Папа сказал, что только русские ходят в самодельной одежде, а нам наши коровы отдают свою.
-Давай дружить?
-Давай,- шепнул Яре и щелкнул кнутом. – Только папа не очень любит русских. Но ты приходи. Я вон там живу.
Мальчик махнул рукой на видневшийся вдали круглый деревянный сруб. Я оглянулся и увидел выходящего из гастронома отца.
-Мой папа идет. Мне пора, ведь мы же на машине. Я приду как-нибудь.
-Принеси жвачку, - сказал Яре и, взмахнув кнутом, погнал коров дальше.
В машине я рассказал папе про свою встречу, и спросил у него, почему этот мальчик был в шкуре.
-А,- махнул папа рукой, - это шуры здесь живут. Дикари. Как индейцы в америке. Держись, сынок, от них подальше.
-А почему?
-Потому что почти все они пьяницы и уголовники.
Во времена «первобытно-общинной» экономической формации человечество нечаянно уцепилось за ниточку прогресса и цивилизации. В разные века это происходило в разных уголках планеты, произошло и здесь, на берегах Финского залива. Кто-то придумал колесо, кто-то придумал ткань, кто-то огниво или что-то в этом роде. И что же происходило дальше?
Вот сидит в пещере вокруг огня племя. Обсуждают изобретения молодого охотника. А в углу сидит один из старейшин и плачет. Потом встает и говорит: «Наши боги нас за наши хитрости накажут. Плевал я на эти изобретения, я хочу жить, как и раньше, собирательством и охотой, и, без всяких, там, плугов и таратаек. Кто со мной, ребята? Я пошел отсюда…»
Наверное, так и появились шуры.
Это был уникальный народ. Они веками жили на одном кусочке земли, никуда с него не снимаясь. Вокруг них развивалась история, строились и рушились крепости, менялись государства. Но шуры не менялись. Они продолжали разводить коров и есть говядину с травой и корешками. Они продолжали ходить в шкурах и поклоняться своим богиням-коровам и богу-быку. А еще Духу-Солнцу. И всегда их было мало. Не все шуры-дети наследовали странности отцов и матерей, и многие уходили в мир одежды, книг и пороха.
Что странно, в отличие от других диких маленьких народцев, их не трогали «большие» братья. Они мирно поладили с варягами, новгородцы их просто не заметили, финны и шведы не обращали на них внимания. Русские цари тоже подивились, да и махнули на них рукой.
С большевиками получилось сложнее. Те сначала гадали, как мировая революция должна к шурам относиться: то ли как к угнетенным народам, то ли, как мелкобуржуазным белофиннам. Шуры отказались идти воевать и отдавать революции своих коров. Встали стеной и молчали. Но, говорят, что кого-то из шуров пустили к Ленину, и тот запретил трогать шуров и их потомков.
С немцами вышло по-другому. Перед началом войны земля шуров еще не входила в границы города, но на ней в 1941 году начались бои. Будучи мирным племенем, они не воевали раньше никогда, но раньше и войны были другие, как-то проходили стороной от их земли. Когда в их поселке разорвалось несколько бомб, и десятка полтора коров погибло, к ним приехали комиссары. После разговора с комиссарами, женщины и дети шуров ушли жить в Летний сад, где им в срочном порядке построили двадцать круглых избушек. Еще их внесли в списки получающих карточки иждивенцев, а их мужчины сняли шкуры, надели форму и ушли воевать.
До войны их было около пятисот человек. После снятия блокады осталось 98 женщин и детей. Из Европы вернулось ровно пятьдесят мужчин. Все они тогда вернулись на свою землю, где ныне находится парк интернационалистов, и заново построили себе круглые бревенчатые избушки. Государство им выделило пятнадцать коров – по одной на две семьи.
И они снова надели шкуры и вернулись к прежней жизни. Только город с каждым годом подступал все ближе. И все больше детей, достигнув шестнадцати-восемнадцати лет, убегало в Ленинград. Еще по договоренности с Лениным, шуры не имели права запрещать своим совершеннолетним детям учиться и устраиваться на работу. Поэтому покинувшие их дети сперва принимались в интернаты, а затем обучались в вечерних школах.
К семидесятым годам город уже обступил их землю кольцом – деревня шуров в лесопарке оказалась окружена кварталами брежневских новостроек. Шуров оставалось не более ста человек.
Лениград, 1985 год.
Летом тысяча девятьсот восемьдесят пятого года я, будучи уже студентом, снова встретил Яре. Точно также, как и десять лет назад, я увидел белобрысого парня в коровьей шкуре, который шел вдоль железной ограды и с кнутом в руке гнал перед собой трех коров. Я вспомнил, что когда давно он обещал мальчику-шуру дружбу, и обратился к этому парню: «Не знает ли тот Яре?» Это Яре и был. После того, как у меня нашлись запрещенные отцом Яре сигареты, сначала завязался разговор, а затем Яре пригласил меня в свой дом.
Цивилизация и большой город давали о себе знать. Шуры, хоть и ходили в шкурах, уже не были безграмотным племенем. Вернувшиеся с войны отцы разрешили своим потомкам уметь читать. Правда, не более того.
Свои избушки шуры топили только по-черному, да и то, топили только зимой, в морозы. Их законы запрещали им какие-то излишества, наподобие отопления жилища и передвижений на колесах. Люди в их понимании должны были жить не лучще, чем их кормилицы – коровы.
Коров Яре загнал в обычный, как у русских крестьян, хлев, пристроенный к круглой избушке. Через хлев они вошли и в саму избу, не разделенную на комнаты и кухню, и без сеней. Только круглая дыра в крыше, чтобы зимой выходил дым, и место для костровища на полу.
Яре оказался очень приятным для меня собеседником, вовсе не тупым колхозником-дикарем, как считала ленинградская молодежь. Я пытал Яре про шуров, как они живут, и, главное, почему именно так. А Яре расспрашивал меня про кино, мотоциклы, машины и музыку. Шуры очень редко покидали пределы своей огражденной властями территории. Я спросил, есть ли у него братья и сестры. «Да, есть», - отвечал он. «Только они ушли. Убежали в город. Я – самый младший. Я тоже хочу уйти. Только боюсь. Боюсь за отца и мать. А еще мне жалко бросать наших коров». «А что их жалеть»? – спрашивал я. «Им будет плохо без нас», - говорил Яре. «Мы их любим, заботимся о них. Это – наши матери. Когда-то давно, коровы пригрели своим теплом голых замерзших людей. Поэтому мы их любим. А еще они дают нам шкуры, молоко и мясо».
-А что еще? – нечаянно спросил я.
-Что еще? – улыбнулся Яре. – Попробуй…
И он достал истертый кожаный мешок, из которого налил в старую солдатскую кружку какой-то мутной, маслянистой жидкости. «Видимо, еще дед с войны принес»,- подумал я про кружку.
-Попробуй, - сказал Яре.
Это был крепкий алкогольный напиток. Делали его шуры из закисающего говяжьего бульона, который они каким-то образом сбраживали. Никто, кроме шуров, не знал секрет рецепта этой штуки.
-Мы называем это «Лемос», - сказал Яре.
Через двадцать лет Яре сообщит мне точный рецепт, а еще через тридцать-сорок лет, в середине двадцать первого века, в барах Лондона, Берлина, Петербурга и других европейских столиц лемос будет стоить дороже самых изысканных коньяков. А сейчас несколько глотков лемоса сильно ударили мне в голову.
-Тебе пора, - сказал Яре. – Скоро придут отец и мать. Уходи. Ты добрый, я найду тебя, когда уйду в город.
Я хотел было дать ему адрес и номер телефона, но передумал. Долго объяснять было шуру, что такое адрес, и что такое телефон. И, шатаясь, я ушел.
Только увидев железную ограду, а за ней светящийся гастроном, я понял, что на улице стоит ночь, и моросит неприятный холодный дождик. А примерно часа полтора назад, когда я встретил у ограды Яре, был жаркий полдень. «Коварное чухонское пойло»,- подумал я.
Но, наверно это была еще не ночь, а поздний вечер, поскольку мне удалось сесть на автобус, маршрут которого проходил по моей улице. В автобусе я уснул – ехать надо было остановок десять.
Проснулся я следующим днем, сидя в автобусе, на кольце одного из пригородных маршрутов.
-Эй, мудила,- тормошил меня водитель. – Долго мне тебя в чувства приводить? Вытряхивайся.
Это было Парголово. Деревенька в нескольких километрах от северной границы Ленинграда. Совсем другой конец города, чем тот, где я сел в автобус вчера. И номер автобуса другой. Зевая, я вышел. Закурив, сел на скамейку на автобусной остановке. Через дорогу, недалеко от обочины, паслась привязанная к колу пестрая черно-белая корова. Она задумчиво жевала траву и смотрела мне прямо в глаза. И вдруг, мне показалось, что она улыбается.
В конце восьмидесятых годов появились американские инвесторы, предложившие Исполкому Ленинграда построить в городе «Дисней-Ленд». Лучшего место, чем территория шуров, власти города не нашли, и остаткам народа шуров было предложено переехать жить куда-то в область. Но те вновь, как во времена революции, выстроились стеной и молчали.
После того, как вмешались демократы, и в городе прогремело несколько митингов под лозунгами «Руки прочь от шуров», власти прекратили свои уговоры и угрозы. От шуров отстали. На этот раз навсегда. К началу двадцать первого века, в лесопарке шуров оставалось лишь три десятка стариков. Молодые семьи со своими детьми друг за другом ушли жить и работать в город. Тихо и незаметно, без широких огласок в СМИ, стариков шуров развезли по домам престарелых. Нескольких буйных отправили в психоневрологическую клинику.
Теперь там, где жили шуры, строится «Дисней-Ленд».
Приозерск, 2004 год.
Здесь я встретил Яре в третий раз. Я приехал сюда в командировку, по делам фирмы, а Яре здесь жил с женой и детьми. Работал водителем на деревообрабатывающем заводе. И звали его уже Яре Майнович Шур.
Раньше у шуров не было фамилий. Уходившим же в город, при выдаче паспортов, фамилии присваивались всегда одинаковые – Шур.
За кружкой пива в местном кабачке Яре рассказал мне, как он выучился на шофера и уехал из Петербурга в Приозерск. По его словам, почти все шуры, пожив в Ленинграде, уезжали из этого большого шумного города в провинцию. Не могли они вынести такие темпы жизни. И не могли простить городу смерти своего народа.
На груди Яре я заметил крест. Яре мне ответил, что покреститься его уговорили родители жены.
-И в кого ты теперь веришь? В Христа? Или в Быка? Или в Солнце?
Яре подумали произнес.
-Я их всех люблю. Христос дал мне жену, новую жизнь и детей. Коровы, наши матери, вырастили меня и моих предков. А Солнце согрело нас всех.
Очень часто можно увидеть Яре сидящим на берегу Ладожского озера. Он курит и с печалью в глазах смотрит на волны Ладоги, что веками орошала своей водой земли его предков.
И тихо шепчет на своем родном языке:
-Ветры, принесите тучи, пусть прольется дождь. Пусть высоко растет трава.
-Корми, трава, наших матушек коров, чтобы плодились они бесконечно, как мы их любим.
-Согрей нас Солнце, а также коров и быка нашего.
И всегда заканчивает на русском:
-Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий. Помилуй всех нас грешных, Спаси и Сохрани. Аминь.