Чужие все вокруг. Смотрюсь в зеркало - маячу там
противоположная. Солнце занимается любовью с прохожими цифровыми далекими ласками, обволакивая их кожу светом монитора и слабыми откликами нервных окончаний. Мы изменяем мужьям, существующим реально и потенциально, с солнцем. Со снегом, отражающим солнце и превращающимся в лучи, ослепляющие нас. Снег, вечный и еще полный своей белой мужской силы холода делает нам детей.
Они рождаются беззвучно, мы с легкостью выплевываем эти худенькие отродья резкими обрывочными фразами, внезапными порывами рисовать, горькой немотой и слепотой, жаждой выпить кофе без сахара и разжевать перечную горошину. Наши дети - разорванные в мыслях и жалко влачащие свою убогую целостность в реальности кричащие дневниковые записи, глупые смешения цветов на бумаге, замазанные пастелью ладони, сухие и пыльные. Снежные люди из бумаги и чернил, из выдохов и натянутых в напряжении мышц.
У этих новорожденных нет теплых складочек на животиках, ладошках, локтиках и коленках. Нет румянца и налитости в щечках. Эти грудные дети сосут не молоко, а жидкое солнечное из наших глаз, оставляя их распахнутыми в трупном оцепенении, растрескавшимися, отмершими. Их не хочется потискать и прижать ухо к их крохотным сердцам. Они смотрят так остервенело, с таким громким заявлением своего права на жизнь, с такой неистовой готовностью к борьбе за нее, к борьбе с теплом и красотой (пронзая их своей собственной холодной тяжелой красотой), с законом естественного отбора, что страшно подносить смоченную чаем ватку к их затянутым слизью векам. Эта сонная слизь разъедает им глаза и их и, без того полные ненависти и борьбы взгляды превращаются в монотонное тиканье, не покидающее наши головы, забивающее нас до отказа кислой любовью к ним, нашим детям.
И вокруг наших семеек одни враги. Только разговоры о прогнозах погоды и сводки мировых новостей, от звуков которых мы бежим в бомбоубежище. Только звонки телефона и сигналы смс, мучающие сообщениями, тратящими время, застревающими в часовых механизмах, в голосе, читающем вслух, между нотами мелодии, считываемой с диска. Застревают настоятельным утверждением того, что все, чего мы ждем и хотим - не существует(present simple: law of nature, Bible truth, a habitual action).
Вражеские глаза рассказывают как они были открыты и ресницами ощущали тонкую прохладу скальпеля где-то в районе предпаховой области и теплоту хлынувшей
крови+глаза грустно сожалеют, что не видели, как роются в их внутренностях, - а у нас в доме пахнет чаем и игрет Шуберт. Вражеские пустые керамические голоса говорят о скидках и распродажах. А мы играем в города и хрустим карамелью.
Вражеские руки выдавливают на клавиатуре предположение братства-близнецовости, их и нашего. Давят о том как им, рукам, плохо и хочется плакать. А мне не отвечается. Я, качая сосущих мое солнечно-жидкое детей, жму off или «da», я не помню уж что…
Я много ем, моим детям нужны мои жиры, белки, углеводы и минералы. Чтобы потом убеждать меня благодарно, по мою сторону зеркала, что мне все это простительно, ведь у меня такая ажурная тонкая душа, такой хорошо развитый материнский инстинкт.
Эти дети-строки, дети-бессмыслицы, дети-краски, дети-скривленные-лица, дети-мученические-взгляды-в-зеркало, дети-ненаписаные-письма теперь по кроваткам…бодрствуют и лают на всякого, кто входит в нашу тихую комнату с забросанным бумагами полом. Те, кого они впускают без звука, озираются по сторонам, но у них вдруг начинает ныть кишечник и из носа течет кровь. Они спасаются бегством или умирают от обезвоживания. А мы встаем с подоконников всей семьей, обнимаемся, собираем кровь в мерный стаканчик и идем чистить картошку и заваривать зеленый чай с лотосом. Смотрим в окно, на сильного отца и провожаем взглядом беглецов…