День знаний хроника бездорожья

***

След самолета пересекал все небо. Там где он заканчивался, была размытая и неконкретная дымка. Там же, где был самолет, и эхо с невероятной высоты, (которую, впрочем, по горизонтали можно быстро проехать) доносило дрожащий звук бешеной скорости, и след был очевидным, четким и прямым. Красные лампочки мигали. Как и у всех самолетов…
Внезапный ветерок (уж не от самолета ли?) принес запах перезрелых груш. Травинка больно кольнула в ухо. Я поднял с земли голову, повернул влево, расправляя затекшую шею, и заранее загадал желание. Четвертый самолет.

***

Прошлая неделя была отмечена некоторым оживлением на кладбище. Ночью с четверга на пятницу были сломаны еще четыре креста. По этому поводу я слышал множество комментариев. Кто-то из не определившихся полуатеистов нашей «Нивушки» высказал предположение, что это души умерших коммунистов продвигают таким образом свои идеи. Лично я был склонен предположить, что это работники «Памятников и надгробий – дешево, но красиво» пытались обеспечить себя работой. Я, конечно, ошибался, потому что, сколько ни гулял по кладбищу, ни одного креста никто восстанавливать не стал.

***

Единственным местом в нашем городе, лишенном комаров в это время, без сомнения являются морозильные установки скотобоен, моргов и магазинов.
Но доступ туда ограничен, поэтому спрос на нехитрые многообещающие приспособления как никогда велик, чем и пользовался Венька-коммерсант.

***

Когда «пробел» в клавиатуре окончательно заело, в голову пришли долгожданные мысли. Работа закипела. Ровные строчки сплошными рядами укладывались на лист и сливались, сливались, сливались…

***
Утро, которое я запомнил.
Это была тишина. Впервые в жизни я не услышал бабушек «службы новостей». Ни одной из них на скамеечке не было.
Тротуарные плитки были сдвинуты сегодня ненормально.

***

След самолета пересекла большая голова в фуражке. Милиционер поинтересовался моим здоровьем. Я пожаловался на комаров. Что-то большое зрело у меня в душе, когда он попросил встать и по возможности лечь на другом участке. Я не мог с ним согласиться. На другом участке фонари, сказал я. На другом участке, Вы внюхайтесь, товарищ… (две лычки) совершенно не пахнет перезрелыми грушами.
Я еще успел увидеть пятый самолет.

***

Ощущение тишины. То есть, когда ухо не может нащупать смысл своего существования. Оно, ухо, создано слышать звуки, а не прозябать. Поэтому, не услышав бабушек, я пошевелился. Когда тихо, шуршанье одежды звучит громко. Если же ты голый, то хотя бы хрустнет какая-нибудь косточка. Правда?

***

Очень похолодало.

***

В городском ДК, наверное, собралась приличная публика: столичный театр снизошел.
Но я ошибся. В зале сидело три человека. Они громко обсуждали последнюю выходку столяра, которому директор ДК, снабдив его спиртным, заказала мягкий уголок. Столяр полазил по запасникам, нашел старые доски и сколотил четыре гроба.
Гастроли отменились по причине бездорожья. (Единственная приличная дорога привела театр в город с похожим названием.)

***

Леся проснулась в хорошем настроении. Первое сентября – это повод похвастать новыми туфлями.
– Мама, я проснулась!
В комнату вошла какая-то чужая женщина и сказала:
– Лисочка, ты еще спишь и никогда не проснешься. Дорогу до школы размыло.
Леся удивилась, но спорить не стала. Она давно заметила, что мама ведет себя странно. После завершения актерской карьеры она никак не могла забыть своих любимых ролей и порою здорово раздражала.
Вскочив в душевую, Леся долго стояла зажмурившись и представляла, как вода струится по ее телу, как она мылится… Перед глазами мелькали рекламные ролики разных шампуней. Мысль никак не могла ухватиться за что-то конкретное, и, пока Леся не упиралась в лучшее пеномоющее средство, она никогда не включала воду. И поэтому часто опаздывала в школу.
Ее ученики были довольны.

***

Это странно – удивляться самолетам. Никто же не удивляется машине, которая бесконечно ездит, меняя только цвет и марку, так что иногда кажется, будто огромная гусеница, жужжа и повизгивая, ползет по улице.
Светофор странно реагирует на происходящее вокруг. Иногда ему хочется, чтобы вокруг него постояли. Но если он настаивает, чтобы стояли именно все, его почему-то приезжают чинить. Есть даже такая песенка, только, наоборот, там все бегут…
А самолеты летают. Это – «сбыча мечт» человечества. «Клюв», крылья, хвост; их там человек двести, если не меньше. И они летят. Я, – если кто-нибудь там об этом не знает, – даже не точка, не ноль, а минус единица. Но вот парадокс! Голова в фуражке перекрыла железную птицу и так обо мне тревожилась, что какое-то время я не думал о небе, звездах и самолетах.

***

Дорогу до школы действительно размыло.

***

Кто-то рассказывал, и раньше мне это казалось выдумкой, что бабушки иногда покидают насиженные скамеечки и, собираясь в косяки подобно птицам, вдруг срываются в путешествие по местам, где никто еще не слыхивал о последних событиях в бразильском сериале (таких мест, впрочем, все меньше); о хороших и соседях, об Ивановне-покойнице…
Так куда же подевались бабушки?

***

Щелканье клавиатуры, в общем, меня не удивило. Это «пробел», вдруг проснувшись, честно отрабатывал свое. Закрыв глаза, я отсчитывал, сколько раз он нажмется, не ошибется ли, не допустит ли опечаток, которых у меня всегда было много. Но технику не обманешь. Она добросовестно отщелкала те десять листов, которые я отпечатал четыре дня назад.

***

По-настоящему Леся удивилась, когда ее мама вместо трех горячих бутербродов приготовила какой-то салатик. Из кухни доносилось ее пение на французском. Мама не знала французского, но это ничего. Многие люди вдруг начинают делать то, чего раньше не умели. Вот у Леси был знакомый, он не умел играть в шахматы, но вдруг однажды обыграл всех.
Но этот салатик!..

***

Школьный сторож дед Антон не боялся блуждающих огоньков. Однажды он убедил себя, что это сигаретные крапальки светятся и блуждают, а не души коммунистов. Но такое массовое курение в школьном подвале, где мастерские, где склад, где все хозяйство!..
Огоньки были на разных уровнях, из чего дед Антон сделал вывод, что курят и старшеклассники, и первоклашки, и даже дошколята; и наконец-то он их всех застукал, ох, как достанется сейчас кому-то…
Дед Антон улыбнулся и шагнул в темноту.

***

Голова в фуражке не исчезла, когда я поднялся на ноги и пошел искать другой участок. Некоторое время она была перед лицом. Точно под таким же углом, будто милиционер шел передо мной задом, наклонив голову и повторял, странно окая, что «сударь, здесь лежать не положено, благонравие горожан оскорбляемо быть не должно»… (с каких пор мы заботимся о благонравии?..)
Но мне в этой голове понравились (когда я проходил мимо фонаря, лицо осветилось) большие, лихо закрученные усы и белогвардейская кокарда.

***

В кабинете председателя горисполкома обзвонился телефон. Леонид Матвеевич с интересом смотрел на мигающую красную лампочку, искренне удивляясь терпению столицы. Терпению и настырности. Он понимал, что о нем вспомнили. Портрет за спиной смотрел в затылок, и если бы Леонид Матвеевич оглянулся…

***

Самым счастливым человеком в это утро оказался Леха-комбайнер. Он был единственным, неповторимым комбайнером. Не пьющий, красивый. Когда в колхозе случался работающий комбайн, вся деревня сбегалась посмотреть на жатву. Иногда сам председатель колхоза посылал свою жену, и она потом рассказывала, как Леха лихо распевает про урожай, как озорной его глаз рыщет по полю в поисках неубранного хлеба…
… Потом зоркие старушечьи глаза и водянистые очи местных пьяниц с равнодушной завистью наблюдали, как Леха косит косой, потому, что комбайн все-таки не вечен.
Рано утром, поплевав на руки, Леха обнаружил пропажу косы.
Когда же он пришел в поле, уже приготовившись выдирать хлеб руками, то обнаружил, что все убрано! А посреди поля стоит какая-то бабка с его косой и манит…

***

Светофор упрямо светил красным во все стороны, и Леся терпеливо стояла и ждала. Машин сегодня не было – размытый и провалившийся асфальт как бы вздыхал. Вздыхал и салатик в Лесином желудке, и это было очень тревожно.
До школы оставался всего один квартал. Она не должна опоздать! Странно, что не слышно музыки – думала Леся. Обычно вовсю слыхать «Школьные годы чудесные…»
Два ученика, игнорируя правила дорожного движения, смело перешли на другую сторону, аккуратно придерживая два одинаковых букета синих хризантем. «Близнецы…» – подумала Леся и пошла за ними.
У парикмахерской ее окликнули по имени-отчеству, не угадав, впрочем, ни того, ни другого. Красивый, будто только что подстриженный мужчина вышел, на ходу пробуя на ощупь свежий затылок.
– Лизавета Максимовна! Я – отец Мишеньки, вы меня не узнаете?
Леся немного удивилась, но не сразу поняла почему. Они прошлись в сторону школы. В руках отца Мишеньки был букет синих хризантем.
– Миша много рассказывал о вас. Я очень рад, что мы, наконец, познакомились.
– А где же Миша? – спросила Леся. Она не помнила Мишу и не знала, кто такая Лизавета Максимовна, но была вежливым человеком. – Почему он не в школе?
– Мишенька не хочет учиться. Но он просил, чтобы я обязательно посетил сегодня школу. Первый звонок! Это незабываемо, правда? И отец Мишеньки стал кружиться в вальсе, напевая «школьные годы…»
Два человека в белых халатах озабоченно пробирались по вздыбленному асфальту. «Вы знаете, коллега, мне кажется, он уже умер» – говорил один. «Тогда  давайте зайдем в кафе, коллега», – задумчиво ответил другой. И, покопавшись в желтых чемоданчиках, они свернули в ближайший закуток.
Город просыпался как мог.

***

Я вышел на улицу. Было зябко. Почему-то именно у нас во дворе обильный туман появляется чаще всего. Это очень неприятно – жить ниже всех. Знакомый коммунальщик по секрету сказал, что по всем измерениям двор каждый год погружается на два сантиметра вглубь. Поэтому наши пятиэтажки с другой стороны улицы кажутся такими низенькими. Я этому не верю. Мне кажется, что коммунальщики просто набивают себе цену.

***

Столица не выдержала первой. Телефон замолчал ровно через полтора часа. Леонид Матвеевич улыбнулся, снял трубку и сказал «Алло». Телефон больше не работал. «Отомстили…» – мелькнуло в голове. «Ну и ладно…»

***

В редакции меня осенило. «Это один и тот же самолет!..»
Главный редактор спал в своем кресле. Или притворялся. Я не смог его разбудить. Он отбрыкивался и бормотал что-то несуразное. Но резолюцию на моих листах все-таки поставил. Я помчался в типографию.

***

Можно понять, почему взбунтовались дороги. Еще бы! Их просто заездили…

***

За кварталом школы не оказалось. Увлекшись папой какого-то Мишеньки и его синими орхидеями, Леся вероятно свернула раньше.
На соседней улице вообще уже не было асфальта – только песок и гравий. Поэтому основная часть горожан толпилась именно здесь, где еще удобно ходить.
Сюда же пока перебрались красные иномарки.

***

Я не дошел до типографии, мне тоже помешало бездорожье. Но досады я не испытывал. Материал, конечно, был интересный, но сплошной, без «пробелов», а в типографии работали так называемые «буквалисты». Они печатали «как написано» и благо, если бы рукопись была заранее отредактирована. Но…
Поскольку город не блистает количеством населения, что вменялось в вину еще царскому режиму, я решил, что все написанное можно будет прочитать на площади Терпимости. У «Нивушки» благодарных читателей много – единственная газета! (Интересно, почему из столицы не приходит?)

***

Леонид Матвеевич торжественно обратился по селектору ко всему зданию горисполкома. Обычно голос его отдавался эхом, и все застывали, внимая посреднику между ними и столицей.  Сегодня даже эха не было. Столица наказала непокорного отключением всех средств связи.
– Господа! Сегодня странный и волнующий день! – торжественно вопил Леонид Матвеевич в микрофончик. – Я счастлив! К нам опять позвонили из столицы!!! Сделав акцент на слове «опять», Леонид Матвеевич покривил душой. Из столицы позвонили  первый раз в его жизни. До сих пор он как-то выкручивался, придумывал разные звонки, иногда подговаривал друзей присылать факсы «от имени Самого…», и многие, даже Лидочка очень радовались, получая эти факсы…
– сегодня нас вспомнили!!! Я не ответил, каюсь, потому, что боялся разочароваться: вдруг дело пустяшное, вдруг… А… неважно… Давайте помечтаем, что столице было нужно. Товарищи! На сегодня у меня к вам творческое задание. Я предлагаю каждому, да-да, каждому написать сочинение на тему… «Почему ко мне позвонили или зачем я нужен»! Я лично подам пример и уже сажусь! Лидочка, принеси кофе!
И, отшвырнув микрофон, Леонид Матвеевич сел писать сочинение на тему «Я в перспективе».

***

Ажиотаж в Венькином киоске продолжался довольно долго. «Странный день» – подумал Венька, с удовольствием продавая все подряд и аккуратно отсчитывая сдачу. Впрочем, руки, тянувшие ему деньги, иногда взмахивались, и за окошечком слышалось бормотание вроде «Ай, сдачи не надо!..» Сегодня утром не было никаких инспекторов и штрафов. Это в пятницу, когда их обычно бывает по два, три, а то и больше! Товары раскупались все. Венька уже забыл, зачем человечеству зажигалки в форме унитазов, игрушечные экологически чистые скелетики из мультиков; купили даже просроченный собачий корм. «Откуда они знают про корм?» - удивился Венька.

***

На площадь пришлось пробираться через дворы. Мне очень нравятся наши дворики. Здесь тихо и спокойно. Я насчитал две площадки с качелями, которые, впрочем, не были заняты. «Любопытно, здесь тоже ни одной бабушки?» – подумал я, добравшись до скамеечек. Ветер донес запах перезрелых груш. Я лег на скамеечку и посмотрел в небо. Самолеты по-прежнему летали. В голубизне атмосферы следы летающих машин пересекались в одной точке, образуя красивую звездочку. Две головы в буденовках появились, неодобрительно посмотрели на меня и исчезли, не сказав ни слова. Ну и облака…
Скамеечка тронулась с места.

***

Оказавшись по ее подсчетам за дом до школы, Леся остановилась. Она вдруг вспомнила, как ровно год назад 1-го сентября присутствовала на торжественном закрытии 3-ей средней. Председатель исполкома Леонид Матвеевич зычно выступал перед учителями и учениками. Городские власти приготовили сюрприз. Ни учащиеся, ни персонал ничего не знали о грядущих переменах. Рослому старшекласснику, единственному выпускнику все же позволено было пронести малюсенькую, почти игрушечную первоклашку с огромными бантами, тоже, кстати, единственную, и она весело прозвонила колокольчиком. Первый звонок оказался последним и под аплодисменты какие-то дяди вынесли красную ленту, разделенную на две части. Леонид Матвеевич с легким волнением достал коротенькую полоску того же материала и торжественно скрепил ее в местах разреза…
Слезы радости брызнули. И старшеклассник, и первоклашка долго мялись, кому же дарить дивные синие хризантемы, учителям или родителям, и не подарили никому.
Леся впервые задумалась: а в какой школе она работает – в первой или во второй?
Мишенькин папа пропал сам собой. Когда Леся свернула, наконец, за угол дома, он успел спросить ее «Интересно, а какие цве…» и больше Леся его не видела.
***

Похоронили Леху-комбайнера сразу, но не слишком. Сухие, строгие глаза, окружившие гроб не искали слов. Все и так было ясно.

***
Кончилось венькино счастье вполне логично. Когда из товаров у него остались две неработающие зажигалки, в дверь киоска бодро постучали. Перед входом в ларек толпились люди, почти всех Венька знал в лицо. Это  были работники налоговой инспекции. В мундирах, при параде, кто-то даже нацепил награды. Все они буквально были обвешаны его товарами, купленными только что. Смеялись дети. «Сюрприз!» провозгласил начальник инспекции, когда побледневший Венька открыл ему дверь. И оштрафовал его за просроченный собачий корм на всю вырученную сегодня сумму.
И тут Венька все понял. И успокоился.

***

Два бомжа не торопясь, пересекали кладбище. Урожай был обильный. Как всегда.
Бомж постарше, бывший профессор, выискивал цветы. Бомж помладше, бывший студент бомжа постарше ведал едой и спиртным.
Кладбище было гордостью города. Все хотели попасть только туда. Когда-то районные власти пытались открыть некий филиал в центре города, даже похоронили для примера кого-то из своих, но горожане упорно тянулись именно сюда, и, когда места не хватало, ограду просто переносили. Так оказался заблокирован проект прокладки главной столичной магистрали: пока было возможно, ее переносили участок за участком, потом бросили. Зато добрый кусок кладбища оказался оснащен первоклассным асфальтом. По слухам, кладбище достигало соседнего города, с таким же названием, и в этом был некий смысл.
Но кресты на кладбище не уживались.
За оградой располагался рынок цветов и спиртного. Здесь можно было купить все, что необходимо. Многие посетители знали торговцев лично и с удовольствием покупали у них одни и те же искусственные цветы. Торгующие же знали, куда будут положены цветы и забирали их, чтобы в следующий раз продать снова к обоюдной выгоде.
Кое-кто из торгующих бомжей за дополнительную плату мог отвести в «место, откуда не возвращаются» и оставлял там смельчаков, которые действительно не возвращались.

***

Как скамейка оказалась в нашей речке, я сказать не могу. Может просто система водоснабжения в доме как-то вышла из берегов. Меня прибило аккурат к тому берегу, а оттуда до площади рукой подать. Груши… Обожаю груши. Сегодня ими пахнет везде, и это странно: раньше в городе было только одно такое место.
Однако за берегом оказался еще один дворик. Дома здесь располагались сомнительно. Они стояли вкривь и вкось, под наклоном. Где-то фундамент возвышался одним концом, а другим концом дом уходил под землю, будто тонущий «Титаник». Как тут люди живут? Но потом я разобрался. Это же тема из одной моей статьи. Дома – это зубы. Или что-то вроде зубов. Просто на их месте растут новые, а эти скоро выпадут. Я читал где-то, что наша Академия наук уже давно экспериментирует с выращиванием новых домов с обновленными жильцами. А из старого материала получаются неплохие удобрения.

***

Поначалу дед Антон ничему не удивился. Школьным сторожем он работал всю жизнь. Отказался покидать ее и после закрытия. Накричал на директора, вышел из профсоюза школьных сторожей и развелся. Быстро разобрался с «аферистами», желавшими открыть тут «фирмы всякие», подстрелив одного из берданки, начиненной солью. Уж неизвестно почему, но в огромном, пустом здании школы ему было весело. В бухгалтерии осталась большая сумма денег, видимо оставленная в спешке; в классах и учительской было множество баночек растворимого кофе, тоже, видимо, забытых, печенья и прилипших повсюду жвачек. Так что дед Антон не голодал. Он охранял школу.

***

Когда Лидочка не принесла кофе, Леонид Матвеевич вспомнил все.

***

Профессор-бомж оказался способным на открытия. Он внезапно остановился и попытался присвистнуть.
«Эге, дорогой, я, наконец, понял! Все очень просто: кладбище опоясывает город и развивается по спирали!»
«Профессор, вы – гений!» вскричал студент-бомж. «Теперь понятно, почему к нам не могут добраться!»
И парочка зашагала бодрее.

***
Леся силилась вспомнить, что же она преподает. Ей было неловко увидеть своих учеников без такой информации. К счастью, она захватила с собой групповое фото ее класса, где на обороте были тщательно выписаны все фамилии учащихся. Леся читала фамилию, потом быстро переворачивала фотографию и пыталась угадать, мальчик или девочка.
На очередном повороте посреди остатков изрытой дороги ей встретился рыдающий гаишник. И другой гаишник, поспокойнее стоял в стороне, прищурившись, курил одну за другой и поглаживал укороченный ствол автомата «Калашникова».
Леся поспешила скрыться с места события, и все ждала выстрела, но слышались только суровый мужской плач и звук глубоких затяжек.
 
***

Площадь Терпимости располагалась внутри периметра окружавших ее зданий.
Грустный памятник качался от ветра в ожидании праздников. Хитроумный архитектор сконструировал постамент таким образом, что бронзовое изваяние крепилось подвижно, в минуты опасности разгоняя голубей. И они сердито заполняли площадь, лишенные возможности справлять нужду. Иногда, правда, какой-нибудь смельчак нет-нет, да подлетал к голове и пытался усесться. Если это удавалось, то ликующий голубь делал свое нехитрое дело и с громким воркование танцевал в воздухе, окруженный восторженными голубками…
Идея со снайперами в исполкоме не прошла. «Сейчас же не тридцать седьмой!» – мудро заметил тогда Леонид Матвеевич. И завязалась дискуссия…
Леонид Матвеевич задумчиво вышел из кабинета и побрел по длинному пустому коридору, искренне удивляясь, зачем такому маленькому городку такой большой исполкомище. «Согласен на обмен с доплатой…» – бормотал Леонид Матвеевич, дергая ручку кабинета зама. Дверь была открыта, но не поддавалась. Зам был нелюдимым человеком.

***

Тяжело вздохнув, я полез по пожарной лестнице. Мне было неудобно звонить в квартиру первого этажа и проситься влезть на площадь через окно. Как я буду спускаться, было пока неясно. В крайнем случае, я смогу прочитать свою статью сверху. Там на крыше есть потайное местечко (я знал об этом с детства) с огромным рупором, откуда в праздники специально обученный человек зычно объявлял: «шествие трудящихся по площади!.. Слава труду!!!» и голос его заставлял гордиться трудящихся славой, как ничем другим.
Но на крыше я оказался не один. Оказывается, многие сегодня хотели попасть на площадь.

***

Венька вдруг оказался героем. Его хлопали по плечу, дети дарили цветы. Начальник налоговой инспекции приговаривал: «Ну, коммерсант, ну даешь…» и по-детски радовался большой коробке чупа-чупсов. Венька не знал, зачем привел всю ораву на свой склад. Ему вдруг захотелось сделать этим заботливым людям что-нибудь хорошее. Он с умилением наблюдал, как две дамочки в синей униформе, ссорились из-за колготок, как младший инспектор лихорадочно примерял темные очки, огрызаясь на подходивших к стеллажу сослуживцев, как толстый инспектор по кадрам, выпучив глаза, пытался влезть в синюю майку с капюшоном – давняя мечта быть моднявым…
Сам Венька, постояв немного, тихо удалился, задумчиво запер двери склада, облив их бензином…
Ни одна зажигалка не работала.

***

Два магазина по разные стороны улицы, враждебно смотрели друг на друга. Один из них был красивым, богатым, но несчастным. В другой ходили люди. Так уж получилось.

***

Обогнув четвертый угол своего дома, Леся удивилась, как не похож он на остальные.
Школы не было и здесь. Но Леся решила, что все равно ей нужно попасть куда-нибудь. Развивая в себе стадное чувство, она осмотрелась и заметила, куда идет весь народ, все горожане. «Но там я уже была!» Скажите, как добраться до школы… – Леся запнулась.
– Номер! – рявкнула лоточница с огромной гирей в руке. И Леся тихо отошла. Оригинальное закончилось. Номер школы она тоже забыла.

***

Как это крыша смогла вместить всех желающих? – лестница подо мной вздрогнула и слегка просела.
Люди толпились и смотрели на площадь. Хмурый спецназовец в черной вязаной беретке показывал всем желающим действие снайперской винтовки; играя на публику прикладывал приклад к плечу, целился…
Кто-то из толпы вопрошал: «А лечь, дяденька?..» - и солдат покорно ложился…

***

Не встретив на своем пути ни одного человека, Леонид Матвеевич окончательно уверился, что все они умерли. А если так, то значит он их всех убил. Вначале эта мысль показалась увлекательной, но потом Леонид Матвеевич испугался. Он представил себе как заходит в кабинет, как Лидочка приветливо встает ему навстречу, как, как он подымает пистолет… Мечтая об этом раньше, Леонид Матвеевич так не боялся. Возвращаясь теперь в свой кабинет, он долго стоял, не решаясь открыть дверь, ему казалось, что мертвая Лидочка с простреленной головой сидит и обязательно улыбается двери, зная, что он тут стоит; а в кабинете, он был теперь абсолютно уверен, валяются расстрелянные замы и замихи, что протокол последнего заседания залит кровью и безнадежно испорчен…
И когда телефон в кабинете зазвонив вновь, Леонид Матвеевич сбежал.

***

Не найдя в городе ни одного киоска, Венька испытал чувство гордости. Значит, он был последним! А, может быть, даже единственным. Смущало то, что найти работающую зажигалку Венька так и не смог. Возвращаться же с пустыми руками к запертому, облитому бензином складу, где его наверняка уже ждут, было как-то неловко. Венька надеялся, что все образуется само собой, что кто-нибудь закурит, благо курева там много…
Пощелкав напоследок зажигалкой, Венька решил сбежать из города.

***

Леся поняла, что из города надо выбираться. Ей было не очень понятно, как можно работать учительницей в школе, которой нет. Немного пугали ее дети с синими хризантемами. Она не знала ни одного из них, но они приветливо взмахивали ей букетиками и называли по имени-отчеству, каждый на свой лад. «Что у меня, на лбу написано, что я учительница?.. – подумала Леся, и, прикрыв лоб рукой, попыталась скрыться. Но дети преследовали ее, окружали, водили хороводы и пели про «школьные годы чудесные…» Лидочка хотела плакать, они же нечутко смеялись в ответ. Один из них, самый маленький, протянул ей букет и сказал: «Я – Миша». Леся машинально взяла цветы, смутно догадываясь, что или она, или дети ненастоящие.

***

Разные падающие звезды встречаются на пути человека. Если звезда падает с небес, это, как было доказано, далеко не всегда звезда настоящая. Скорее какой-нибудь заблудший болид, или, на худой конец, самолет. Это – в смысле исполнения желаний.
Грустный гаишник стоял, застыв посреди разбитой дороги. Мысли его посвящены были маленькому исполнению желаний. Сжимая красивый жезл, доставшийся от дедушки, полосатый талисман дорожного счастья, он силился загадать хотя бы какое-нибудь желание взамен упавшей с его погона звезды.

***

Площадь вся шевелилась от прибывающих голубей. Некоторые прилетели с голубятами.
Памятник стоял теперь по-другому, в этот раз с правой рукой в кармане, кокетливо отставив ногу, он будто шел куда-то, производя впечатление. На одну секунду мне показалось, что я в другом городе.
На других крышах тоже были люди. Все они толпились, если их было много, или просто стояли кучками, а то и по одному. Чувствовалось их презрение к голубям.
Я понял, что или сейчас начну читать свою писанину громко и вслух, или не начну. Это зависело от актуальности. Похоже, никто не нуждался в моих комментариях. Все и так уже происходило.

***

Откуда он взялся – магазин глобусов?
Симпатичный дедушка подмигнул Лесе и надел небольшие очки.
– Куда едем, барышня? – спросил он высоким, задорным голосом.
Леся замешкалась и неожиданно для себя ответила на французском.
– Колонии Французской Африки? – удивленно спросил продавец, – тогда вам подойдет вот это. – И он достал роскошный коричневый глобус. – Поверните вот этот ключик.
Леся повернула. Внутри глобуса что-то зажужжало, и он, естественно, завращался.
Леся услышала отдаленные негритянские напевы. Глобус остановился, повернувшись к ней африканской стороной. Стало жарко. Черный материк вытеснил на глобусе все прочие. Казалось, он подмигивал Лесе и звал…
Лесе стало немного не по себе.
Она попыталась объяснить продавцу, что всего лишь хотела приобрести билетик за город, в деревню, к тете Вере, но вместо этого лопотала что-то на французском, местами сбиваясь на африкаанс. Старик искренне удивлялся таким глубоким познаниям этой молодой женщины. Он плохо владел африкаанс и поэтому иногда переспрашивал. Остановились на Бенине. Там очаровательно, и океан поблизости.
«Вот, дура!» подумала Леся на родном языке и заглянула вглубь магазина. Там было множество глобусов, больших и маленьких, всех цветов радуги. Были глобусы электрические, механические, стеклянные, оловянные, деревянные, стилизованные под головы разных знаменитых полководцев. (Или это просто раскрашенные бюсты? – подумала Леся.)
Встречались квадратные, треугольные, конусообразные, кубические глобусы мира и отдельных стран. Под одним, шестиконечным, красовалась надпись: «Такой могла быть Земля-матушка!»
В глубине же виднелся огромный плакат, изображавший аиста, несущего колыбель с голубем мира, несущим в свою очередь зеленую веточку. А вокруг Аиста множество голубых планет, больших и маленьких.
Аист двигал крыльями. Наверное, компьютерная анимация. Голубь поворачивал голову, и все время ронял веточку. Но Аист пикировал, и голубь веточку ловил. От этого создавалось впечатление, что спускается Аист все ниже и ниже. А планеты кружатся вокруг счастливых птиц и пикируют вместе с ними…
Продавец осекся, внимательно посмотрел на Лесю и спросил:
– Послушайте, миленькая. Если вы в пригородные кассы, то это в другом месте. Нет! – вскричал он, когда она захотела повернуться и выйти. – Вам туда, куда я смотрю. Куда все мы смотрим, – добавил он помолчав.
Леся туда и пошла. К Аисту. Под плакатом была дверь купейного вагона.

***

Выбраться из города оказалось делом не самым легким. Из всех путей Венька знал, по меньшей мере, три. Ни один не подошел. Местный шутник (какие есть в любом городе) пошутил: из нашего города? Только вперед ногами! И заржал. А Веньку осенило. Точно! Ведь кладбище же, там асфальт новый! Не может же быть, чтобы асфальт никуда не вел!

***

Сигаретные огоньки в темноте подвала заметили деда Антона, и пришли в движение. Он и не знал, что подвал такой большой. Как сторож не старался, огоньки не приближались. Он попробовал сказать: «Ах, вот я вам! Ишь, ты…» и у него получилось.
Огоньки сложились в надпись «Слава КПСС!» и дед Антон растрогался. Под нижними огоньками были видны бледные лица дошколят, в основном почему-то девочек. Они манили деда Антона. Он шел, всхлипывая и все повторял: «Слава КПСС, слава КПСС, мои милые, воистину слава…»
Дед Антон наверное не удивился бы, если узнал, что проходит теперь как раз под кладбищем и что он пока первый.
Удивился он уже потом.

***

«Кому нужны эти дороги, уважаемый? – спросит меня любая птица!..» – думал Леонид Матвеевич. – Я всю жизнь свою провел в суете сует. Вот город мой. Вот он. Как на ладони раскинулся. Вот я, Леонид Матвеевич. Якобы хозяин. А какой я хозяин, если разобраться?..»
Где-то далеко внизу звонил, теперь уже не переставая, телефон, эхом отдаваясь на голубиной площади, и было уже ясно, что ни какая это не столица, что в жизни Леонида Матвеевича что-то окончательно разладилось, телефон же, «красная линия», заработал после долгих лет ожидания, да и то в силу малообъяснимых обстоятельств, после бесславной кончины обитателей исполкома.

***

Этим жезлом нельзя руководить ТАКИМИ дорогами, думал гаишник. Им можно только заработать на жизнь. Увы… Только движение в этом мире подчиняется моей воле. Да! Взмахнул жезлом и встало все!..
Слезы текли по щекам Хозяина умирающей дороги. Он хотел руководить движением… «Ведь послушайте!.. Если разобраться, это не просто работа, это тяжкий труд! Ведь это мой долг перед Родиной, ведь я на страже порядка, ведь я – опора государства, ведь я – защитник…» Он и не знал, что еще «ведь». Звезды с его погон падали сами собой, тем сильнее, чем больше он думал. Вначале их было восемь – по четыре на погон. Слезы смыли одну и еще одну. Все остальное упало по очереди.
«Это ж надо, как действует бездорожье…» – думали люди.
Юный ефрейтор, стоявший поодаль и куривший одну за другой в ожидании, когда его начальник станет, судя по погонам, никем, тоже загадывал желания.

***

Вокзал двинулся. В тумане все же было не разобрать, что именно движется: поезда или рельсы. Затем туман тоже двинулся… и… остались одни поезда. Было несколько неловко смотреть, как туман и рельсы, набирая путь, все быстрее уносятся в бесконечность. Поезд же стоял на месте, и колеса его крутились под ускользающими рельсами, будто где-то чья-то рука тянула на себя некую скатерть, стараясь не сдвинуть посуду.
Никуда Леся не уехала.

***

«И что дальше?.. Что мне полагается? В принципе, меня давно уже надо было посадить. Я и сидел, но в кожаном кресле. Множество статей уголовного кодекса чирикали над ухом, просыпаясь рядышком в виде богато убранной жены, смотрели усталым глазом нищей бабушки в перевязанных очках; ожившая кинохроника… Множество уколов совести вещали мне по городскому телевидению: ведь это я приказал по горячке, чтобы недостатки и беды оглашались. Естественно, я был надо всем. Никто мне не верил, но все исправно голосовали за меня. Все считали меня вором, но никто ни разу не поймал меня за руку. Вот ругать по кухням меня было не лень, а поймать за руку… А чего я украл? Воровство… это – когда можно взять, не опасаясь? Или корчиться от страха, плакать от угрызений совести, как в книжке, но брать, брать, брать!!! Я не воровал ни так, ни по-другому. Мне было нап-ле-вать. Я не пришел в систему. В годы краха, когда этот памятник… я его сохранил. И остался сам. Я – стабильность… я – залог, нет, заложник, нет, краеугольник, нет… Я – система. Да! Обо мне там даже не догадывались… Позвонили, сволочи… Как там жа-атва?.. А-а? Тьфу на вашу жатву!!!»
Множество забавных ощущений переживало городское население, толпившееся на крышах, наблюдая, как на крыше же исполкома одиноко беснуется его председатель. Размахивая большущим портретом он привычным зычным голосом матерился, чего раньше за ним не наблюдалось, орал, что всегда верил ему, что верит и теперь, что плевать ему на всех, что денег в бюджете нет, что солярка не дошла, что…
Когда выкричавшись, Леонид Матвеевич чего-то там еще прохрипел и опустил портрет, я даже заскучал. Когда же, безнадежно махнув на прощанье памятнику, развернутому ветром прямо к нему, Леонид Матвеевич шагнул с крыши исполкома в пустоту, толпа лениво ахнула.

***

Грозен, ух, грозен я!.. – думал, наверное, закат.

***

Отпустить себя на волю я не мог. Острая социальность вдруг окружила со всех сторон. Интуиция подсказывала, что обломанные кресты – это неспроста.

***

«Вот какой Рассеянный с улицы Бассеенной…» – хихикала Леся, выбираясь из поезда. Вагон оказался старинным. Как она могла не заметить, что вместо нормального поезда влезла в антикварную рухлядь? Вокруг царил полумрак. «Это не туман, это паутина! А все остальное – приснилось…»
Пахнуло свежестью. Легкий ветерок слегка потрепал лесины волосы, и они развились. Где-то чирикнул воробей. И тут же замолчал, поперхнувшись, наверное, мухой, тоже внезапно умолкшей.
Леся нахмурилась. Не может быть, чтобы вечер наступил так быстро. Беспокойство прошло, когда ясное солнышко ярко осветило пеструю возделанную землю, помеченную обломками крестов и гранитными плитами. Нежно играло оно на стеклянных бутылках с цветами, лучами своими проникая, казалось в самую землю, напоминая даже умершим, как хорошо оно нынче, в первый осенний день. Первый День! Что-то это значит!..

***

На кладбище только двое остались вменяемыми. Профессор-бомж и его студент вменяемо объяснили Веньке, что место, «откуда не возвращаются» – это место, откуда не возвращаются. Значит, идти туда не стоит. Венька настаивал на другой версии. С бомжами вообще разговор должен сводиться к формуле Я – тебе, ты – мне. Но Венька так устал давать, что ему сегодня безумно захотелось хоть чего-нибудь достигнуть даром. Поэтому он довольно грубо отверг все намеки на «могар» или хотя бы «Третьим будешь?»
Тогда, разозлившись, студент-бомж громко зашептал профессору-бомжу: «Раз он такой жадный, давайте, профессор, отведем его в такое место, откуда в натуре не возвращаются!..» И профессор-бомж, посмотрев с укоризной на нынешнюю молодежь, согласился.

***

Отцу Иоанну как всегда не хватило места. К его приходу крыши напротив исполкома оказались заняты потенциальным его приходом. Последним туда взобрался, оттолкнув отца Иоанна, некий молодой человек. Извинившись с наглым смирением, он, закинув вначале на крышу рюкзачок с литературой, журналами, бесплатным Писанием на плохой бумаге и, поплевав на руки, наскоро пошевелив губами, быстро полез вверх, ободряя себя пением на иностранных языках.
И куда бы отец Иоанн  не подходил, к какому дому не приводили его стопы, все крыши неизменно оказывались заняты. «Занято!» – кричали ему молодые ребята, и смеялись, и хлопали друг другу в экстазе. И, стоя в оцеплении, не давали подходить другим людям, интересовавшимся, кто это поет там внизу так красиво, странно узнаваемо, так по-нашему… «Ай, это сектант какой-нибудь!», – говорили ребята и пели громче и еще красивее…
Пройдя весь периметр, отец Иоанн надолго остановился перевести дух. Петь больше не хотелось. Лезть на крышу тоже.
Пойду спасать мертвых… – подумал он напоследок, но и туда не пошел: вспомнив о сломанных крестах, убоялся батюшка, что осерчает и тоже сломает что-нибудь.
Никуда не пошел отец Иоанн.

***

На каждом кладбище есть такие места, которые тебя не выпускают. Говорят, что мертвые еще имеют какие-то призрачные шансы выбраться. Живые же иногда засиживаются на скамеечках слишком долго: много, знаете ли, разговоров осталось незаконченными. Та была психованной, ничего не хотела слышать и убегала, хлопнув дверью. Теперь никуда уже не уйдет. Тот был неверным, бегал за каждой юбкой. Отбегался…
Но живым надо иногда возвращаться к своим делам, к суете. Кладбище это понимает и вздыхает горестно.
Ненавидит оно только праздных гуляк.

***

Пока я размышлял, как бы мне спуститься с крыши, люди, стоявшие вокруг, теряя интерес, досматривали зрелище, достойное, в общем-то, более пристального наблюдения. Но Леонид Матвеевич, ссутулившись, брел без оглядки по воздуху с портретом под мышкой и был уже совсем маленьким. Вскоре он скрылся за горизонтом. Будучи нормальными людьми, никто не последовал за ним. Только одна баба вздохнула: «Сбежал-таки, горемычный…» И парень в широченных штанах добавил: «Это он из-за соляры так расстроился…» Мне же показалось, что дело вовсе не в этом, а… просто Леонид Матвеевич верит. И делает это как может.
Лестница обвалилась не только у нашего дома. Все, блин, обветшало!

***

Спецназовец, начитавшись, наверное, сказок предложил мне перелететь через дома к свободе на пуле его винтовки. «Помнишь, это, как в том фильме, ну, забыл, там он на ядре летал… Щас пальну, а ты это-то… подставляй это… вмиг и будешь, ну, это подставляй…» Подумав, я все-таки отказался. И солдат обиделся.
Выручил меня случай.

***

Души умерших коммунистов все-таки не миф! Дед Антон чувствовал общность взглядов с призраками, которые всю жизнь притворялись курящими школьниками. А он-то их ругал… И директора слушался, подсматривая за двором, как они толпятся, дымят и цыркают на землю белесой слюной… «Вот я вам!» называла его ребятня и ничуть не боялась, теперь он знал, почему.
Это был их протест перед нынешним положением, ага! Они таким образом говорили свое твердое «Нет!» существующему режиму, ну конечно! Милые мои… Слава КПСС!.. шептал дед Антон, и огоньки танцевали вокруг него красным хороводом, и он чувствовал себя первооткрывателем, Ньютоном, Миклухо-Маклаем наших дней! Вот, почему эта школа была закрыта! Они испугались… Они…

***

Венька с интересом смотрел на оставшиеся кресты. Где-то мелькала красная звездочка. Синие хризантемы не слишком оригинально, но зато живенько дополняли пейзаж. Кое-где земля была разрыта. «Ишь, ты, еще один сбежал…» – загадочно шамкал профессор-бомж, и студент-бомж значительно поддакивая, мол, «При жизни не набегался, и чего им неймется…», искоса подсматривал на венькину реакцию, но всякий раз был разочарован. Венька насмотрелся «страшков», так как был фанатом и вообще был уверен, что это просто «кое-кто» выкапывает втихаря цветочки, чтобы продать их потом.
Нет, не повезло сегодня бомжам с клиентом!

***

Дом, на крыше которого обосновался я в числе прочих, неожиданно просел. Слава халтурщикам! Захотелось воскликнуть мне. Какое совпадение, именно этот дом забыли снабдить фундаментом… Я был теперь уверен, что не прав был в свое время, утверждая на полях нашей «Нивушки», что сооружения наши с браком. Это было запланировано, чтобы именно сегодня здание просело в песок, да так, чтобы с крыши можно было просто сойти. Кто-то мне возразит и скажет: «Нет, это земля поднялась!» Я бы с таким мнением поспорил.
В какой-то момент мне повезло оказаться с обратной стороны дома. Площадь меня уже не интересовала.
Поэтому только я сошел с крыши. Все прочие, я подозреваю, слишком увлечены были презрением к голубям.
Для прочих ничего не изменилось.

***

Леся забыла, что она когда-то была учительницей и работала в школе. Смутные воспоминания детей в больших количествах заставляли ее морщиться и чувствовать неудобство.
Тропинка возникла сама собой. Леся, ничуть не сомневаясь, что так и нужно, пошла по ней вдоль бесконечного ряда могил, автоматически глядя на имена и даты. Чем новее были могилы, тем моложе казались их обитатели. На одной сидел мужчина. Сжимая в руках синий букетик, он негромко разговаривал с каким-то Яшей. Самого Яши не было видно, вероятно он жил в фантазиях или был просто поводом к беседе с самим собой.

***

Скажи, Леся, как я выгляжу, спросил я. Леся посмотрела на меня и сказала:
– Ты – худой мечтательный холерик. Твои глаза бегают от моей юбки к моим новым туфлям. Они тебе нравятся?
– Конечно же,– ответил я.
– Я надела их специально. Туфли – зеркало ног, – добавила она многозначительно, и я понял, что учительницей Леся была неважной.

***

Теперь я могу уже сделать вывод, что это не только мой дом, это весь периметр площади подобно легендарному городу в легендарном озере стремительно уходил в зыбучие пески вековечности, увлекая за собой и площадь, и все вокруг.
Впрочем, это мог быть и оптический обман.
Так или иначе, пришедшая в движение земля волнообразным образом, осторожно перемещала меня на обломке тротуара в сторону, естественно, кладбища. Город тяжело дышал, Город хрипел…
Я не оглядывался, но за моей спиной явственно слышны были громкие аплодисменты танцевавшему от ветра памятнику, а так же хлопанье, по всей видимости, крыльев, я уверен, голубей, навеки приклеенных к площади собственным пометом. Я даже нафантазировал себе, как мужественные птицы стараются взлететь, как тщатся они увлечь за собою и площадь, увязшую между домами, и дома, увязшие в песке, как медленно, рывок за рывком…
Если бы я оглянулся…
Путь к кладбищу оказался долгим.

***

Всегда на вещь интереснее смотреть, когда знаешь, что в последний раз. В последний раз перед моими глазами проплывала нотариальная «контра». Я заметил шевеление по всему помещению. Миллионы паучков, гордость любого нотариуса, (паук даже был внесен в герб «Содружества юридических персон») суетливо выбирались из здания, погружавшегося в песок. В лапках своих каждый из них держал по «клиенту», спеленатому паутиной; таким образом мохнатые создания, наверное, пытались обеспечить себя запасом до конца наводнения.

***

Бомжи были отвратительны на вкус. Если бы кто-нибудь в свое время сказал Федьке-зомби, что он будет жрать спившихся, беззубых и вонючих как он сам (что можно объяснить, ведь он давно умер и теперь разлагается…) то Федька наверняка не захотел бы возвращаться, как обещал в больнице братве, которую в натуре давно забыл. Как и любимую подругу, съеденную в ее собственных слезах вечером, через три дня после его похорон.
Были на кладбище и другие зомби, но Федька с ними не водился, так как они, по большей части люди прежде небогатые, теперь наедали упущенное. Федька же в натуре даже в больнице, с развороченным пятью пулями брюхом перед самой смертью еще мог видеть идиотские апельсины (куда их прикладывать?) и куриные ножки среди коньяка. Так что не голод утолял Федька-зомби, а жрал живых исключительно из вредности и дурного воспитания.

***

Песня о чем-то светлом тонула в затхлом пространстве, лишенном эха. Фонарик изредка выхватывал корни, свисающие с потолка вперемежку с костистыми запястьями. Но дед Антон ничего не боялся. Он шел, пел, слагал какие-то воззвания и был самым счастливым человеком, когда, проходя под очередной могилой, заметил знакомое платье… Вспомнил недавние слезы (когда ему позвонили в школу, он мужественно отверг приглашение на похороны, проплакал в каморке трое суток и больше никогда не подходил к телефону), приостановился и сказал слегка дрожащим голосом: «Ну, здравствуй, Марья, не зря мы с тобой голодали…» И, утерев внезапную слезу, двинулся дальше. Если бы дед Антон оглянулся…

***

Бомжи и бомжихи равнодушно смотрели, как разоряются ухоженные синие клумбы, раздвигаются могилы, как из них появляются вначале руки, потом головы… Многих они знали лично и только вскрикивали: о, это же наш командир, а это у-у, какая, страшнее чем в жизни…
Кого можно удивить какими-то мертвецами после белых коней…
Мертвецы, зато были очень удивлены таким холодным приемом…

***

В городе началось буйство духов. Они тоже насмотрелись про себя фильмов.

***
Спасительная тротуарная плитка чудесным образом державшаяся на песочных волнах, перемещала меня по улицам и переулкам, в зависимости от ветра. Кое-где случался затор. На одном из таких заторов я встретил какого-то мудрого дедушку. Глядя на меня своими спокойно слезящимися глазами, он вымолвил: «Море… Незамерзающее Море…» и показал длинным пальцем, обтянутым пергаментной как у всех мудрых дедушек кожей в сторону Карьера. Ну как же, подумал я. Точно. Время пришло для переезда… Внезапная волна подхватила мою плитку, чуть ее не перевернув, и меня понесло дальше. «Не оглядывайся…» - услышал я вслед

***

Свежий, зеленого цвета лес я узнал. Такой же был на этикетке минеральной воды. А вот Леся удивилась и даже немного испугалась. Той минералки она не пила, поэтому ей тут все было в новинку. Потом, правда, выяснилось, что не все.
Здесь не было ни голубей, ни воробьев. Поэтому не было слышно ни чириканья, ни воркованья. Поначалу это раздражало. Чужие птицы свистели, и вообще незнакомые звуки и запахи…
На поляне мы познакомились с Венькой.

***

Тут тоже… пробормотал Венька. И вправду, из-под земли сквозь мох пробивались свеженькие строения с ненашими надписями. “Son...” (наверное, сон или «Сони», подумали все) «Oil-ы…», а так же «велкомены» и «парадайзы» пестрили стерильными пленочками, защищавшими от сырости и плесени, ибо пока это все не вырастет, подумал я, очень уязвимы ростки всего нового, ну, дуб, зато вымахал и тысячу лет он – дуб, а вокруг него пустота и только боровики. Земля топорщилась и вздувалась, осыпались хвойные иголочки там, где фирменные бугорки уже становились холмиками и даже горками и росли буквально на глазах, и наливались ярким сочным цветом. Из-под земли доносилась не наша музыка…

***

Леонид Матвеевич шел, задумавшись по небу, и, оглядывая нижние пределы области, где суетились какие-то люди, вился дымок из избы, вкусно, пахло самогоном, которого не пробовал он, наверное, уже год. А, может, это все игра воображения, думал Леонид Матвеевич, покусывая вдруг отросший ус, в конце концов, владения его закончились буквально только что, на последнем витке кладбищенской ограды (странное оживление, царившее на кладбище осталось им не замеченным), и чувствовал, что если оглянуться, то города за огромным кладбищем будет уже не видно…
… Если бы Леонид Матвеевич оглянулся…

***

Леся как дитя радовалась природе: зеленому лесу, хвое, приятно коловшей взгляд, краснеющими ягодами (я бы их не пробовал…).
Но в самый большой восторг ее привело лесное озерцо в центре поляны, отражавшее все вокруг себя.
«Вот оно, вот оно!» – кричала она, бегая вокруг. Дело в том, что Леся узнала это озеро по последней рекламе колготок:
«Молодая, очаровательная, гладкокожая, белозубая богиня, у которой есть все: и суперпаста, и сверхкрем, и чудошампунь, спасший ее от облысения, все равно несчастна на этой Земле. Потому что нет у нее колготок нашей городской фабрики. И вот она, удрученная этим фактом, идет по лесу, и на лице ее написано, что это милый выгнал ее из дома. И вдруг она замечает пронизанные лесными лучиками августовского солнца… осенние паутинки. Они манят ее… звенит на тончайших волокнах роса… И тут молодая, очаровательная, гладкокожая, белозубая, но все равно глубоко несчастная богиня вдруг понимает, что это не паутина, а… колготки… Встрепенувшись, она простым, легким движением взмывает над прозрачным как слеза лесным озером…»
Этот момент и запечатлелся в восприимчивой лесиной голове…
Если бы не подоспевший Венька, обладавший, если надо, трезвым рассудком, Леся бы обязательно воспарила…
 Я, наверное, густо покраснел, вспоминая, что лично писал сценарий для той рекламы…

***

Подземелье (а не подвал, теперь это было ясно) вывело деда Антона на поверхность и он чуть-чуть даже ослеп от яркого солнца. В лесу было тихо. Изредка вдалеке слышалось эхо отрывистой немецкой речи, как бы напоминая, что это – место давних боев за мост, который все равно развалился сам.
Услышав веселый девичий говор, дед Антон подумал: ну бабы, и они туда же…
Вначале рядом с ним со свистом треснул об землю и брызнул пыльным стеклом портрет. Затем, более плавно опустился Леонид Матвеевич, потерявший веру.
Они узнали друг друга.

***

Вот продавец зажигалок, подумал я. Он призван дарить людям радость. Особенно должны быть счастливы курящие, потому что спички – это пережиток эпохи колониализма. Яркие звездочки, работающие от простого трения колесика о кремушек, пламя, ну точно свечное, щедро дарящее себя кончику сигареты… И ни одна из волшебных вещиц не работает!
Венька был теперь уверен, что грех его состоит именно в том, что торговал он этими халтурными зажигалками, да еще смеялся над теми, кто проверял их на оптовых базах, зарабатывая огромные мозоли на пальцах, и отказывался от «брака».
«Ничего, будем ждать грозы!..», – мечтательно промурлыкала Леся.
 
***

«Дойти до края вселенной» мне всегда мешала уверенность в ее, Вселенной, бескрайности.

***

Не могу сказать, что обрадовался, найдя, наконец, местечко, откуда над нами пролетали самолеты. Это была такая фигня в траве.

***

Здорово тряхнуло наше озерцо. Что-то булькнуло и запузырилось. Затем стихло. Потом вода начала уходить вначале медленно, затем все быстрее. «Я знаю, что это» – сказал Венька. Это лесные пожары в Америке. Эти сволочи набирают у нас воду. Свою, видишь ли, жалеют в пар переводить… Ну, ничего… и, не стесняясь дамы, Венька со злостью помочился в стремительный водоворот. Когда обнажилось дно, то оказалось, что даже карасей зловредные американцы утащили с собой. Осталась только ржавая фашистская каска и новенький металлический доллар.

***

На закате к нам выскочила прекрасная, гибкая как лань, увешанная оружием дева. Ба!!! – подумал я, – Вот как она выглядит. «Здесь опасно» – сказала она дурно поставленным голосом, лишенным логических ударений – «Монстры…» Леся не поняла. Зато мы с Венькой, оказавшись специалистами в подобных ситуациях (о, сколько часов было проведено в свое время за прохождением уровней, все более страшных и тяжелых, усиленных жуткими саунд-треками…), поняли все. В ее кладовке оказалось множество разного оружия, которое оказалось как никогда, кстати, ибо наш уровень был самым трудным: нужно было выжить, да еще не потерять хихикающую «Ой, как интересно…» Лесю. Прекрасная, но плохо переведенная героиня пошла вперед, механически поворачивая голову, и треск сухих листьев под ее ногами был странно одинаковым. Над головой трепетала зеленая аура «жизни» – примерно половина. «Еще много» – подумал я.

***

Суть в том, что я совершенно разучился удивляться. Покажите мне колорадского жука, читающего «Евгения Онегина» на английском, и скажите: это – клон лошади Пржевальского, и я… поверю. И не удивлюсь.

***

Слава Кпсс оказался простым снежным человеком. Угрюмо сидя на ели, он за годы существования совершенно сорвал голос, вопя «Га-а-а!!!» когда его звали. Но существует поверье обитателей красных скитов, что все для них рухнуло именно тогда, когда он замолчал.
Слава Кпсс оказался первым монстром на нашем пути.

***

Леонид Матвеевич никогда не отказывался быть честным. И в этот раз, честно глядя в бешеные глаза деда Антона, он сказал: денег в бюджете нет. Несмотря на то, что орал ему дед Антон с полчаса, брызгал слюной, доказывая, что по небу не ходят, что постыдился бы людей морочить, что… Услышав уверенный, а главное, убедительный ответ, дед сбился, стушевался и… поверил. Нет, ну и черт с тобой, пробормотал он.

***

Чего там век-то закусил?..

***

Дед Антон встретился нам прямо перед Славой Кпсс. Он шел в ногу с Леонидом Матвеевичем и напевал задорную песенку из репертуара какой-то FM-ки. Что-то нерусское сиплым баритончиком, подпрыгивая на припевах.
Леонид Матвеевич неодобрительно молчал, ибо занят был поиском поводов, причин и оснований. То и дело косился он на деда Антона и повторял про себя: «Вот, Шакира…»
***
Лес закончился внезапно. Впереди мы увидели следующую картинку и надпись «Минеральная крепленая». Огромное лицо продавщицы громогласно произнесло: «Рубль шестьдесят!!!», треснуло, наверное, по столу, и микротрещины ненадолго разделили нас, меня и Лесю (на радость Веньке…).

***
– Красный скит – прошептал Венька.
Я промолчал. Меня охватило странное ощущение, что это обман. Не может быть, чтобы это было правдой. Красных скитов нет! Это – легенда, которую мы сочинили, я и главный редактор «Нивушки». Нужно было объяснить теорию возникновения пищи, вот и возникла такая идея.
 
***

Ошибки быть не могло. На въезде в деревню красовалась огромная, украшенная полуистлевшей гипсовой наградой надпись «Красный Скит».

***

Лошадь, лежавшая на земле, недружелюбно оскалилась и фыркнула, закатив глаза. Пахнуло падалью. Леонид Матвеевич шарахнулся. «Фу, дохлятина!..» – пробормотал он.
Леся, ничуть не боясь агрессивного животного, подошла и присела на корточки. Было заметно, как она старается вспомнить название этого зверька. Венька остался равнодушным к дохлому «трактору минувших лет».
Дед Антон довольно удачно пародировал радио «Маяк» и теперь «пикал», отбивая время. Сверившись с часами, я подметил совпадение. Вероятно за годы своей беспорочной службы, дед Антон что-то постиг.

***

В красный скит мы попали не вовремя. К нашему появлению никто не готовился. Поэтому было тихо и пусто. Кроме лошади ничто не напоминало о моих фантазиях.

***

Мы застали деревню врасплох.

***

Кое-где порой слышался звук, похожий на стрекот цикад. Звук был тихим, нерешительным и скорее вызывал легкое неудобство, чем знойную вибрацию головы. Казалось, деревня никак не может решить, уместны ли сейчас цикады.

***

Дорога была свободна и ровна. Еле заметная колея была похожа скорей на набросок со стандартным узором колес грузовика. Неизвестный художник не потрудился даже сделать рисунок задней покрышки двойным.
Мы молча пошли по пустой улице с тихими домами, украшенными фанерными красными звездами, что с потрохами оправдывало название местности.
За нашими спинами был слышен легкий цокот.

***

По началу никто не обратил на цокот внимания. Но потом Леся тихо сказала: «Ой, кажется, эта лошадь за нами идет…» Венька ухмыльнулся, Леонид Матвеевич как-то исказился лицом и хотел оглянуться, но вовремя передумал. Дед Антон тихо запел что-то о савраске…
Мне стало немного не по себе.
Не сговариваясь, мы остановились. Цокот копыт тоже прекратился. Мы двинулись и опять услышали: «Цок-цок-цок…»
Мы снова остановились, и лошадь, как бы издеваясь, тоже. Мне очень хотелось оглянуться, но когда я представлял, что сейчас она у меня за спиной, оскаленная, с закатившимися глазами…
Потом Венька слегка охрипшим голосом проговорил почти шепотом: «Я, кажется, понял… когда мы останавливаемся, она делает лишний шаг… То есть…» дальше можно было не продолжать. С каждым таким шагом мертвая лошадь была к нам все ближе. Когда эта мысль дошла до всех, мы опять зачем-то остановились! Я шел, немного отстав, и явственно почувствовал холодное дыхание в затылок. «Не останавливайтесь… – в ужасе шептал Леонид Матвеевич, – это она за мной…»
Нам страшно было бежать. Ведь бег предполагает краткую остановку и вообще, лошади, даже дохлые, скачут быстрее, чем человек бежит.

***

Деревенская улица казалась неестественно длинной. Дома были очень похожи один на другой. Но Леся, кажется, что-то припоминала. Вдруг она скосила взгляд немного в сторону и громко прошептала: «Я вспомнила! Это же деревня тети Нади! Вот ее дом».
Домик отличался от других. Он был более приветливым и красивым. И на нем не было красной звезды. Наверное, там жили необычные люди.
Цоканье проводило нас до входа. Закрывая дверь, я успел услышать легкий сердитый всхрап и чмоканье губами над ухом.

***

Внутри было прохладно и тут мы поняли, как душно было снаружи. Палящего солнца не заметили мы только благодаря лошади, от которой бросало в холод.
– Не смотрите в окна – предупредил Леонид Матвеевич, – она наверняка попытается пробраться сюда…
Не знаю, почему он так боялся лошадей. Может быть, у него был какой-то свой, личный грех перед этой савраской…

***

– Здравствуйте, тетя Надя! – воскликнула Леся.
Ей никто не ответил. Я сразу понял, что дом давно пустовал. Леся была тут впервые за много лет, в последний раз она была у тети еще девочкой и очень, наверное, нравилось ей здесь, вдали от городских школьных и таких детских забот.
Леся задорно прошмыгнула в кухню с русской печкой и маленькой газовой плитой и замерла. На двери в прихожую висел портрет ее тети. Обычная погрудная фотография с человеческим лицом. Портрет был скошен немного вправо. Я догадался, что это тетя Надя должна была наклонить голову в молчаливом приветствии. В глазах фотографии заметна была теплота и нежность к любимой ее внучатой племяннице.
– Здрасте! – вдруг сказал дед Антон. Вы в каком году-то…
Точно распознал дед. Такие портреты обычно несли впереди.
Венька в унынии сел на табуретку. Леонид Матвеевич, смущенно покосившись на Лесю, понимающе стал рассматривать скрученный портрет, который уволок из своего кабинета.
Леся, не обращая ни на кого внимания, тараторила и тараторила тете Наде о своих делах. Что она закончила школу, что стала учительницей, очень соскучилась, что у мамы все гораздо лучше, чем в прошлый раз…На ходу вспоминала она все, что вроде бы забыла; все, что казалось таким не важным в той, городской, жизни, но здесь оказалось вдруг очень значительным, потому что ЗДЕСЬ об этом никто не знал, тетя Надя же ничего не слышала о своей племяннице лет, наверное, десять.
Когда Леся стала представлять нас, вышла легкая заминка с именами и должностями. Леонид Матвеевич кашлянул, обидевшись на «мэра». Венька из вежливости и симпатии к Лесе, которую уже не пытался скрывать, встал и раскланялся перед портретом. Дед Антон, я понял, будет сейчас флиртовать. Первое, что он сказал: «Очень приятно. Вдовец».

***

Меня Леся забыла представить. Я был ей благодарен. Обычно забывают представить наиболее близких людей, так как начинает казаться, что мы и так с ее тетей знакомы. Поэтому я просто улыбнулся и кивнул головой. Затем огляделся.
Кухонный шкафчик был полуоткрыт. Над разделочной доской в воздухе висела тарелка. Вероятно, тетя Надя так торопилась накрыть на стол, пусть даже не появившись, что успела вытащить ее, но не успела поставить на стол. Зато на столе стояла кастрюля с молодой картошкой. Все здорово проголодались. Леся от имени тети предложила садиться, и тут нас постигло разочарование. В кастрюле лежали красивые, светло-бежевые гладыши правильной формы. «Неурожай» – понимающе вздохнул дед Антон. Венька достал камушек, повертел его в руках и положил рядом.
– А еще говорят, деревня кормит… – пробормотал он.
– А ты налог на сельхоз сдавал?! – вдруг завелся Леонид Матвеевич. – Ты хоть рублик на соляру пожертвовал, бизнесмен хренов!!! – ревел он привычным басом. – Я те лично что, никого не посылал, не намекал, не умолял тебя по телевизору?!! Вот! – он развернул портрет перед венькиным носом, и тут завязалась дискуссия. Наконец, Венька смог лично изложить все свои взгляды оптом: и портрету, и Леониду Матвеевичу лично.
Мне стало скучно. Свобода слова так угнетала меня последние годы, что сегодня я предпочел свободу молчания.
Дед Антон глядел на портрет тети Нади во все глаза.
Леся посмотрела на меня, я – на нее. Мы тихо вышли в гостиную.
– …огнетушитель не там – плати! Дверь скрипит – плати!!! – вопил где-то Венька.
Леся подвела меня к кровати. Я испытывал волнение, так как мужчина, женщина и кровать – это кайф, дети и кранты.
Над кроватью висело зеркало. Мы с Лесей смотрелись неплохо. Нам никто не мешал. Кухня за дверью жила своей естественной жизнью Митинговые страсти чудесным образом отвлекают человека от других людей, делают его фигурой значительной, неповторимо самодостаточной, взглядом устремленной в Вечность, то есть на кончик носа. Вопли о наболевшем двух недовольных друг другом людей перемежались с ласковым бормотаньем старика, безнадежно влюбившегося в портрет тети Нади.
В спальне для нас с Лесей заботливо были выбраны самые темные шторы. Обычно такие используются специально, чтобы мухи тоже спали, но в этот раз, я уверен, дело было не в мухах. Леся села на кровать. Я стоял над ней, не решаясь ни на что серьезное. Мне казалось, она тоже считает это все игрой, как в рекламе, когда женщина в красном полумраке сексуальной музыки тянется к головокружительно сногсшибательному мужчине, который в развязке оказывается баночкой пива или дезодорантом от пота… Музыка действительно предательски зазвучала и это была именно реклама и именно того, чего сейчас ну никак не надо было!.. Леся смутилась и отодвинулась от меня. Мне не очень хотелось превратиться в то, что рекламировалось сейчас, поэтому я решительно подошел к окну и распахнул шторы навстречу слепящему солнцу.
На меня уставилась мертвая лошадь.

***

ГОРОД МОНСТРОВ.
(Краткие выдержки из «Истории Города, том последний, решительный…»)
Название нашего города стало для нас настолько обыденным, что потеряло для Города всякое значение. Те, кто пишет письма друзьям, привычно и автоматически обозначают его одной-двумя буквами, не задумываясь, кто создал наш Город, какими сверхцелями руководствовался он, давая своему, тогда еще деревянному дитяти имя, имевшее по тем временам гораздо больший смысл, иногда становясь для некоторых градоначальников наказанием.

***

Известно, что на момент появления этих строчек, Город, руководствуясь сложным языком астрономов, переживает стадию «красного карлика». Сам не знаю, почему. Не то, чтобы в нем все было красным и карликовым. Нет! Люди вполне нормального роста и возраста ходят на работу, спят, едят и так далее.

***

Иногда местный краеведческий музей, руководствуясь внезапным всплеском патриотизма (только музейным работникам известно, что всплеск этот был занесен в план работы с населением…) объявляет очередную экскурсию на песчаный Карьер. Там молоденькая, приличных форм экскурсоводочка без очков с горящими глазами взахлеб и деланно наивно всплескивая руками, рассказывает, что тут когда-то находилось Незамерзающее Море. Карьер когда-то был объявлен заповедником, и набирать здесь песок категорически запрещено. Некий умник из старых еще градоначальников минувшей эпохи вздумал нарушить запрет и устроил в Карьере строительство. Грех этот по мнению обитателей «красных скитов» и развалил в конце концов великую державу…
Перебирая взволнованными руками, камушки с окаменевшими ракушками, экскурсовод говорит: «Вот, вот, видите, вот!» – и в этом заключается большая часть экскурсии.
Мальчишки (которых никогда не удерживали ничьи запреты) иногда совершают набеги на Море и, воображая себя пиратами, устраивают морские битвы. Ребята постарше увлекаются раскопками, мечтая найти древние сокровища.
Большинство горожан, выросших и размножившихся именно тут, в Городе, тайно и явно уверены, что Море должно выглядеть именно так, что массы воды, демонстрируемые по телевидению – это инсценировка, так сказать, виртуальный обман. И, хотя многие из них регулярно берут какие-то путевки на «настоящее» Море и вроде бы уезжают на какое-то время, по возвращении неизменно говорят «Ай! Наше море все равно лучше!» Сомневающиеся же подвергаются всестороннему внушению.
 
***

Громадные бетонные столбы на дне Моря, по всей видимости, являются остатками великого строительства прежних времен. Осталось предание, что пред предыдущий председатель горисполкома тут как раз и закопал все городские финансы, поисками которых, наверное и занимались те самые мальчишки… На мой взгляд вполне закономерно, что все ограничилось столбами. Но, будучи корреспондентом «Нивушки» и, разумеется, патриотом Города, я смог в полемике доказать, что столбы эти есть ни что иное, как гробница. Недостроенная, местами обветшавшая, но все же именно гробница.
Город с понимание отнесся к моей идее. Ее торжественно огласили по нашему телевидению и включили Столбы в памятник архитектуры.

***

Множество проблем приходится решать тем, кто занят поиском поводов, причин и оснований.
Любая инициатива снизу встречается Городом с восторгом как канцелярская кнопка на стуле. Все с энтузиазмом начинают ерзать на этой кнопке, пока она не втирается Городу в известное место. И вот, когда кнопки больше не остается, проблема считается решенной, то есть Город имеет теперь иммунитет против подобных инициатив.
Вопрос о местонахождении города на земном шаре остается открытым. Председатель горисполкома Леонид Матвеевич часто любит повторять: «Я сам не знаю, на каком нахожусь свете!..», и такая трактовка общепринята. Сменив за свою жизнь множество названий, стран и режимов, Город, тем не менее до сих пор с завидным постоянством занимал ему одному присущие широту и долготу. Впрочем, лично я как-то предложил и то, и другое торжественно отменить. Произошло это тогда, когда третий герб за год случайно свалился с парадной стены главной цитадели, впрочем, совпав с августовским парадом планет. Многие ждали кометы, но кометы над Городом никогда не пролетали – это всегда была привилегия Столицы.
Сошлись на том, что широту и долготу просто поменяли местами.

***

Династические традиции.
По древней традиции, сложившейся неизвестно когда, всех наших градоначальников звали Леонид Матвеевич. Традиции эти никогда не были нарушаемы без последствий. Когда к власти в городе приходил какой-нибудь Петр Михайлович или Игнат Владимирович, это не проходило для Города бесследно. В конечном счете каждый из таких правителей объявлялся самозванцем и с позором был понижаем в должности либо принимал имя Леонида Матвеевича. В таких случаях городские дела постепенно приходили в норму. И чаще всего именно ненастоящие Леониды Матвеевичи становились то ли причиной, то ли следствием разных заметных событий в жизни Города.
Так, предыдущий Леонид Матвеевич бесследно исчез под Новый год вместе со всем руководством исполкома. Тогда же исчезли все дети, верившие в Деда Мороза. Именно тогда, говорят, проливной ливень окончательно смыл Незамерзающее Море как водную субстанцию.
Но это было очень давно и эти факты не могут быть достоверными, так как жившие в то время люди были иными. Те из горожан, кто присутствовал при тех событиях, а таких было большинство, напрочь отказались праздновать Новый год как праздник.
Другой Леонид Матвеевич, бывший до того Николаем Михайловичем, затеял пресловутую стройку на дне Карьера. Это привело к тому, что гигантская страна, окружавшая Город могучей прочной защитной стеной, рухнула.

***

Красные скиты.
Красные скиты, окружавшие Город, были местом малоизвестным. Изучая древнюю документацию, можно было предположить, что основным занятием населения скитов было собирание. Из наиболее перспективных предметов собирания выделялись поиск пищи, которую в виде полуфабрикатов потом каким-то образом доставляли к нам. Еще одним предметом собираний были легенды и предания. Быт обитателей красных скитов не менялся никогда. Все достижения любой из цивилизаций они удивительным образом приспосабливали под себя, а не наоборот. В период, когда до скитов еще можно было добраться естественным путем, кто-то из моих предков был знаком с одной бабкой, которая вполне убедительно доказала ему, что ее существование зависит только от ее рук.
Обитатели красных скитов искренне верили во все, в чем их убеждали. Вера эта была странным синтезом слоями копившимся в их мозгу на протяжении веков. Когда добраться до скитов на хороших машинах стало нельзя, жители все равно не остались одиноки. В деревенских клубах кое-где еще оставались работающие телевизоры. В них заключалась главная мудрость. Там, где телевизоры были, но не работали, существовал даже определенный культ, связанный с ожиданием. К телевизору представлялся специально воспитанный человек и ждал. Должность эта была очень почетной, но недолговечной, так как ожидающие нередко сходили с ума. Им часто начинало казаться, что экран вернулся и вещает именно о них. Тогда таких несчастных связывали, поили успокоительным и всячески внушали, что «Великое Ожидание» – это легенда. Местные вожди таким образом держат народ в повиновении и ограждают от уныния.

***

Все началось тогда, когда начали вдруг воплощаться мечты одного единственного человека. Тихий, никому не нужный соня, умевший читать, писать, думать, разговаривать, смеяться, сидеть на стуле и пить чай, сказал: ГОРОД МОНСТРОВ! И стал город монстровым. И никто не удивился. Тогда соня размечтался по-настоящему.
Я задумал спасти человечество и выдумал для этого тысячу бед. Я нашел мистический ход, он всегда действует безотказно, я уготовил маленькому, недалекому мозгу судьбу капкана и ловушки. Мир рухнул. Голова, свободная от воздержания несла такой бред, что было по настоящему страшно. Но никто не пугался и не был даже удивлен.
Красивая завязка – это когда не знаешь развязки.

***

Все началось тогда, когда я перестал удивляться.

***

Собери себя сам! Кричали рукам, кричали ногам и кишкам, голова же молчала, силившись мышцу напрячь, подкатиться к плечам…

***

Звезды сегодня падали как никогда мимо. Желания загадывались как-то сами, случайно сбываясь… невдомек мне было, что звезды в этот раз фальшивы, что это пресловутые самолеты, падая, исполняли чьи-то желания…

***

Попробуем отравить нашим, ядреным матом, сказал Венька и стал материться, да так, Что Леся опять захихикала. Свежие, нежные ростки буржуйской цивилизации даже не покривились. Эта информация давно уже была внесена в словари мирового господства.


***

В чистом, лишенном злаков поле все равно царила природа. Разные твари встречались на пути. Был заяц. Была рыжая, опрятная, будто сбежавшая с чьей-то шубы лисица. Лисица явно охотилась на зайца, который делал вид, что не замечает. Олень и пятнистая корова смело прошли мимо нас. Мы не рискнули оглянуться, даже из любопытства, куда это так остро и пристально за наши спины, нет, скорее сквозь нас смотрит желтоглазая рысь…
А в общем, землистое равнинное пространство слегка подавляло.
 
***

…и там где оно обрывалось, создавая новый, неизвестный пока рубеж, нам попался первый соляной столп.

***

– Где-то я слышал – озабоченно бормотал Венька, – что иногда нельзя оглядываться на прощанье.
– Ага… бесполезно и даже вредно, – подтвердил дед Антон.
«И грешно…» – подумал я и усомнился.
Леся в этот раз промолчала. Даже не хихикнула. Она, наконец, встревожилась своему мужскому басу и находила некоторое несоответствие между низким тембром звучания и хрупкой, стройной своей фигурой.

***

Леонид Матвеевич упорно волок за собой портрет, на который стал похож уже как две капли воды. (Зачем ему этот портрет?! Ведь вот оно, перерождение, уже произошло! Это получается какая-то мания величия…)
И еще норовит забежать вперед. Зачем?..

***

Вот оно, самое интересное!
Легкий вихрь, налетевший сзади, донес до нас облако странно пахнущей пыли. Пыль остановилась и застыла в воздухе, более уже не клубясь и не оседая. Идти стало заметно труднее. Перед нами в воздухе видны были мухи, неподвижно застывшие в оранжевой дымке, кое-где встречались неожиданные дыры с кусками ярко-голубого небесного цвета неба.
Точно! Пахло йодом!

***

Мы шли по дороге, усеянной кокардами. Кое-где попадались лычки и кожаные папки с документами. Это был путь закона. Мы должны были его пройти: вырванным из контекста темное в стиле псевдоампира строение Городской Нотариальной Конторы казалось только на первый взгляд. Очутившись перед нами непонятно каким образом и окруженное грозовыми облаками, оно, тем не менее, являлось альфой и омегой человеческого бытия. Не пострадали даже тротуар и ухоженные клумбы в разнообразных формах именных и гербовых печатей. Каменные атланты в погонах, невидящими глазами сверлили нас, как бы спрашивая: «Кто такие?! Зачем тревожите?!!»
Вторая «о» в слове «контора» отсутствовала, поэтому осталось многозначное «контра». (Начальник «контры», говорят, множество раз выходил на улицу и громко сетовал на испорченную марку его организации. «Хоть бы кто принес новую буквочку, да приладил ее!.. – говорил он случайным прохожим, – а то все коньяки…» Потом, говорят, он озлобился и стал гордиться такой надписью, оправдывая ее название.)
Существует «Предание о Мстительном Клиенте», который съел букву «о», когда нотариусы не сделали для него чего-то жизненно необходимого. Грозился он съесть всю контору, но вовремя приехала милиция и его, воющего в бессильной ярости, с круглой буквой, изгрызенной, как баранка, выдворили из Города, бросив у края. Я принципиально не верю преданиям. И каждый раз, когда они подтверждаются, просто заношу их из разряда мифов в разряд фактов: «Мстительный Клиент» оказался реальностью.
Мы остановились и какое-то время наблюдали за ним. Лично я был благодарен ему за то, что он обезопасил нас, уже готовых радостно бежать к родному чудно сохранившемуся тротуару, который оказался заколдованным.
Бледный, оборванный, с буквой «о» в зубах, он ходил по тротуару вокруг здания и рычал, пытаясь пробраться внутрь. Но неприступное здание мужественно отражало все его попытки. Иногда он останавливался и в бешенстве тряс красивый флагшток с голубым знаменем, на котором красовался паук, всеми лапами высоко державший над собой чью-то голову… «Хочу жить в Городе!..» – слышалось нам замогильное хрипение несчастного. Я не верил своим ушам.
– Второй монстр… – пробурчал Венька.
– Космополит проклятый – выругался дед Антон.
– Леся промолчала. Она увлеклась гербовыми клумбами. Потом присела и вырвала какой-то цветочек. Все зашаталось. Герб изменился. Законы на глазах стали терять свой смысл, каменные атланты со скрипом повернули свои головы в сторону несчастной… На одну секундочку тяжелая дубовая дверь со скрипом приоткрылась перед несчастным Клиентом… Почувствовав свободу он с радостным кличем устремился в щель…
– Уважаемый, Города давно нет! – подал голос Леонид Матвеевич. Клиент дико оглянулся и был наказан за непослушание, превратившись в лягушку. Точнее, это я подумал, что это лягушка. Но это торопливо скакал под ногами круглый штамп. Оставляя за собой печати, каждая светлее предыдущей, он, вероятно, находился теперь в поисках чернильного озера, губчатых берегов. Дед Антон оказался проворным. Он со злостью накрыл штамп неизвестно откуда взявшимся картузом. Тот забился от непонятного препятствия и затих.
– Дай мне его – злорадно прошипел Венька. Но, сунув руку под картуз, нащупал только скользкие чернила. Штамп исчез, оказавшись неуловимым для рук коммерсанта.

***

Соляные столбики, маленькие и большие, толстые и совсем худенькие попадались все чаще. Некоторые стояли группами, как грибы. (Откуда я знаю это слово?..)

***

– Я сделаю для тебя все, что хочешь. Я люблю тебя.
– Если хочешь, я сделаю для тебя то же самое.
– Все-все?
– Все.
– Я готова для тебя умереть. Но я не знаю, как это делается…
– Глупенькая, зачем?
– Это же самое ценное – жизнь!
– Ну так живи для меня, самая ценная!
– А зачем жить?
– А зачем умирать?
– Чтобы доказать…
– Кто научил тебя этой ерунде? Ради меня, любимого, не стоит умирать. Ради меня стоит жить, жить и жить! Пусть не со мной, далеко где-то, пусть там, где я – лишь воспоминание о тебе и обо мне. О нас.
– А зачем жить?
– Вот дура…ну, хочешь, я умру для тебя, любимая?!
– Хочу…

***

Алые, бестелесные создания, трепыхаясь как флажки, по-видимому, и были душами умерших коммунистов. Они окружали вконец забалдевшего деда Антона и слегка как бы касались его полупрозрачными конечностями. Вокруг раздавался тихий шелест и легкое, звеняще пение хором.
Дед Антон им что-то отвечал. «Тридцать седьмой? – спрашивал он с понимающим видом. – Да, да, я родился в тридцать седьмом, родился, я – родился в тридцать седьмом!» – говорил дед Антон, тыча себя в грудь, и странно гордился этим фактом.
Веньку эта компания окончательно разозлила. Он знал, что комуняки – это плохо. Он им не верил. Устойчиво пахло тройным одеколоном и горчицей.
«Комуняки» окружили и Леонида Матвеевича. Он хмурился и делал вид, что не узнает ни одной души. Один раз только вскинулся его глаз на какую-то, вероятно, женщину, понимание возникло на его лице, но пропало. И он, потупившись, пошел быстрее, изредка отмахиваясь и цыкая: «Ц-ц…время было такое… поди разбери вас… нет. Не сдавал… вот, вот!» и, не глядя, достал из кармана красную книжицу, помахал ею над головой. Комуняки бессильно отступили.
Леся приговаривала: «Ой, какие чудесные, ой. А это у нас ктё, ой-ой-ой, какой цюдный…
– Чего она детинится, – со злостью бормотал Венька., – Гнали их и гнать будем… Леська, да брось ты этих тварей! Они мне всю жизнь…
«Ух ты, подумал я, – как он их браво…» – Вень, да ты же и не жил при них…
– Я телевизор смотрю – огрызнулся Венька.
А я подумал: «Интересно. Почему они ко мне не липнут? Я бы поговорил, мне безумно интересно. Как там все было на самом деле, вот ведь, шанс…» Решившись, я ухватил одинокую, озабоченно пролетавшую субстанцию за едва ощутимую прозрачную полу старомодного пиджака. Но мне не повезло. Это оказался проклятый оппортунист, отбившийся от общего стада. Что он мог мне рассказать?..

***

Пирамида. Самое совершенное создание, ибо держится оно на мощном основании и неспособно ни опрокинуться, ни катиться. И только время может немножко потрепать верхушку. Внизу же будет стабильность. Если, к примеру, на меня давит тонна, что мне какой-то минус килограмм?
Самое же интересное, что там, наверху, точно такие же камни.
Я в жизни не мог себе представить миллион Леонидов Матвеевичей.

***

Пирамида. Самое совершенное сооружение…
Нижний ряд – некие сдавленные Леониды Матвеевичи. Средний ряд – держатся получше и как-то бодрее.
Верхушка изрядно обветшала. Остались фрагменты галстука, малопонятный значок на неясном лацкане и… глаза…
Вот куда он стремился – догадался я.
Леонид Матвеевич отбросил потрет и шагнул по себе, по себе и выше, по себе и еще выше… и становился все более велик и ясен.
На верхушке он остановился. Медленно разогнулся, и я понял, как сгорблен он был до сих пор. Потом торжествующе ошибся… Не оглядывайся… шептали ему многие из Леонидов Матвеевичей. Забудь, как мы забыли… достиг – крепис-с-сь…
…ветерок донес до нас хрустящий вздох, и скоро соль заскрипела у нас на зубах…

***

Где-то на перемычке, между состоянием, где солнце играло на солнцезащитных очках никого уже от него не защищавших, где сигаретные блоки лежали просто так, возьми, бери нас и кури; где все это валялось вперемешку с работающими зажигалками, что и делало рай раем; где зелень была именно не травой, не глупой съедобной капустой, – где-то на перемычке между всем этим венькиным раем и раем настоящим… кончилось, не начавшись, настоящее Венькино счастье.
Взмахивая руками, как крыльями, он тоскливо шептал: «Кому на фиг здесь все это нужно…»
И я понимал его, потому что тут это действительно «на фиг», и никому…
Зачем-то поднявшийся легкий ветерок, природный провокатор, поднял с пестревшего от импорта широкого пути одну из купюр. Поднял и понес мимо нас назад. Заповедь «не упусти». Венька, не поймав бумажку с первого раза, неизбежно, желая посмотреть, куда и кому она полетит…

***


Лесю я запомнил смеющейся, с рыжинкой в волосах, золотом блестевших на солнце, заходившем теперь прямо за нашей спиной.
Я успел подумать: милая, как наверное прекрасно твое лицо в свете уходящего дня…
Но я не успел подумать: нельзя!!! Ты поймала только мою первую мысль и угадала желание увидеть в закате твое лицо. Но ты не успела понять, что нельзя.
Леся забежала вперед и со смехом повернулась ко мне…

***

… И я остался один…

***

В обычном пространстве существует все.
Нехватка восполнима.
В обычном пространстве жажды не утолить.
Трезвый рассудок – мародер, ведающий, что творит.
Интуиция – плутовство подсознания. Когда она обманывает – виноват ты, толкователь. Когда же не подводит – ты еще должен кого-то благодарить…

***

Зачем мне третий глаз?.. У меня уже были два предыдущих! Зачем мне третий глаз… без тебя…

***

Идти одному оказалось не так скучно. Перспектива оказалась заманчивой, слегка изменившись: теперь дорога почему-то бесконечно расширялась к горизонту, сужаясь у меня под ногами. Что-то было у меня за спиной… По бокам же воздух, все более пыльный, пестрил какими-то черными мухами так, что рябило в глазах.
Это были буквы.

***

Теперь мне почему-то казалось, что самолет – это курсор, водимый невидимой мышью. Он носился взад-вперед и там где зависал, вспыхивало темное облако правильной формы. Так вот, каково чувствовать себя файлом, мелькнуло у меня в голове, когда уверенно и угрожающе самолет двинулся ко мне. Но остановился и не стал меня открывать. Стало даже обидно. «Оставьте его, полкилобайта каких-то…» – явственно услышал я и совсем расстроился. Это я-то, сам себе вселенная?!

***

Где-то за спиной, теперь это было ясно, вовсю работала клавиша «Delete».
Я шел и буквально ощущал, как позади обрушивалось пространство. Один раз остановился и чуть не опрокинулся, потому что под каблуками в бездну просыпался с эхом гравий. Но удержался, потому, что я есть. На ум пришла книжонка одного психа. Что он там писал о конце времени? Или его пожирателях…
Оглядываться было страшно. Мне показалось, я понял, кого увижу за спиной. Осторожно балансируя, идя по вздрагивавшему от моих же шагов «пробелу»… Я молился о том, чтобы идея не умерла, открытие не разочаровало.

***

Бабушки, собравшись в нестройный косяк, уныло прошествовали в Бесконечность. «Дон Диего-о… Анитабонита-а…» донеслось до меня эхо минувшего сериала. Ну, как же, подумал я. Сразу надо было догадаться. Там же не показывают!..
***

Елки-палки – думал я, глядя на мудрую позеленевшую от времени, лишенную эмоций голову. Неужели и памятнику неприятно стало жить в моем Городе?

***

Так вот что такое крестный ход!.. Небольшими, но правильными, по возрасту шеренгами кладбищенские кресты, которых, собственно никто, оказывается, и не выламывал…

***

Я представил, что там, куда все это стремится, сейчас, наверное, столпотворение…

***

Потом подумал немного, потерпел еще чуть-чуть…

***
И… оглянулся…