Он резко открыл глаза. От этого сна он всегда просыпался резко. Со временем этот сон уже не воспринимался им так нервно и возбуждающе. Удавалось даже осторожно порассуждать о прошлом.
Глаза заскользили по стенке землянки и наткнулись на подвешенный котелок. Захотелось есть – значит, будем жить!
Где-то сзади, совершенно не соблюдая тишины, шебуршился Трофимыч. Разжигая печку, он во весь голос напевал какую-то одному ему известную песенку.
- Несерьезный ты человек, Трофимыч! – повернувшись, серьезно сказал комбат, - командир отдыхает, а ты горланишь во весь голос!
- Кто хочет спать – того из пушки не поднимешь, - спокойно, нараспев, парировал тот, - а называть меня легкомысленным – точно неправда!
- Ты, Трофимыч – сержант, а пререкаешься с комбатом. Совсем распоясался! И кто ты после этого – легкомысленный или нет?
- Нет, - так же спокойно ответил Трофимыч, - а вот кот наш Васька – точно легкомысленный!
- Это почему же? – улыбнулся комбат.
- Потому! Нагадил, чертенок, прямо у дверей и скрылся с глаз. Вот кто распоясался!
- Это не легкомысленность, а отсутствие воспитания!
- Ну, не скажите, Алексей Павлович! – многозначительно поднял палец вверх Трофимыч, - вот вы, например, попали бы в это его, так сказать, легкомыслие, что бы сказали?
- Выругался бы по матери и заставил бы тебя сапоги мыть, ибо кот – твой, ты и отвечай!
- Во-от! А теперь представьте, что в эту кучу попал наш родной комиссар! Это же политическое дело!
- Не уж-то, попал! – засмеялся комбат.
- Еще как! Со всего размаха!
- Ну, и …
- Он же у нас интеллигент! Поморщился и косится на меня. Ну, я сразу – извините, мол, недоглядел за живностью, давайте вам сапоги от этого разгильдяйства почищу. А он так зыркнет и ответствует – мол, вы, сержант, это раболепство бросьте, сапоги я и сам могу почистить, а вот чистоту и гигиену на КП будьте добры соблюдать!
Комбат опустил голову и задумался, а Трофимыч, не замечая, еще больше разгорячился.
- Я человек, Алексей Павлович, на войне давнишний и не такой уж дурак! Что такое эта гигиена – знаю! У меня еще в царских окопах никакой живности не водилось – слежу! А кот – это все же домашнее животное и, между прочим, очень даже полезное.
Нахмурившись, сержант повернулся к печке и забросил еще одно полено. Огонь своими языками сразу же обнял дерево, и в землянке стало светлее.
- Ты, не обижайся на нашего комиссара, Трофимыч, - задумчиво произнес комбат, - он человек хороший, просто вы по-разному смотрите на одни и те же вещи.
Сержант прищурился и несколько мгновений смотрел куда-то в даль, а затем, повернувшись, неожиданно произнес:
- Улыбается вам жизнь, Алексей Павлович! Верите вы в людей и видите в них хорошее!
Произнесенные слова как будто повисли в воздухе и наполнили землянку теплом и светом.
- Подхалим! – вдруг засмеялся комбат, - но, если бы все были такими, как ты, может быть, этой войны и не было.
- Может быть, и не было, да была бы какая другая напасть! – усмехнулся Трофимыч, а потом внимательно так посмотрел на командира и произнес, - что-то вас на вечное потянуло, Алексей Павлович! А горе наше от нас самих. Люди-то разные: одному – власть, другому – богатство, третьему – морду кому набить, а кому – растет пшеничка, и душа радуется…
- Да, ты философ, Трофимыч!
- Да, уж талантами не обижены. Вот у нас в деревне…
Комбат понял, что сейчас будет длинный рассказ, но в это время в землянку ввалился начштаба. Скинув капюшон плаща, он ухнул, хрюкнул и оббил грязь с сапог прямо у порога. Командир и сержант многозначительно переглянулись.
- Ну, и погодка! – ничего не замечая, рухнул на лавку вошедший и чихнул всем ртом.
- Вы бы, товарищ капитан, могли бы грязь-то снаружи оставить, - буркнул Трофимыч.
Начштаба удивленно посмотрел на него, но ничего не сказав, повернул голову к командиру.
- Кажется, дождались, Палыч! – торжественно начал он, - вызывают в полк!
Комбат опустил голову, нахмурился и, спустя мгновение, стал одевать сапоги. Взглянув на оторопевшего сержанта, он устало подмигнул ему и сказал:
- Давай-ка, дуй за комиссаром! Скажи – ждем его на хуторе, - и, повернувшись к капитану, спросил, - Мишка готов?
- Да, он как раз за лентами собрался, нас ждет!
Они вместе вышли из землянки и направились к хутору. Комбат шел молча. Начштаба так и подмывало начать разговор, но он знал – лучше не перебивать молчание командира.
- Как дела у Кузьмина? – наконец, спросил тот.
- Минных полей нет, два раза проверяли! – воспрял духом капитан, еле поспевая за широким шагом комбата, - когда, думаешь, назначат наступление? – все-таки задал он вопрос, который давно вертелся у него на языке.
- С чего ты взял, что мы собрались наступать? Смотри, как бы по нам не вдарили, пока мы тут на солнышке пригрелись!
Начштаба даже остановился.
- Это ты серьезно, Палыч?
- Нет, пошутил! – огрызнулся командир и зашагал дальше.
До машины они дошли, не сказав друг другу ни слова. Около грузовика уже стоял водитель – молодой парень в вымазанной бензином и маслом гимнастерке, но с лихим чубом и сбитой набекрень пилотке.
- Здравия желаю, товарищ майор! – улыбнулся он.
- Здорово, Миша! – ответил ему тем же комбат, - не сломается твой скакун в течении ближайшего часа?
- Обижаете…
- Тогда садимся, только вот, где наш комиссар?
- Я уже здесь, товарищ майор, - раздался голос из кузова и на них сверху посмотрел молодой лейтенант с острым, но спокойным взглядом, - садитесь ко мне, а товарищ капитан может поехать в кабине.
Стоящие внизу переглянулись, и начштаба хотел было взбрыкнуть, но комбат похлопал его по плечу и успокаивающе сказал:
- Садись, Андрей Максимыч, а то не дай бог вылетишь, как орел, из кузова.
Тот в ответ плюнул на землю, но в кабину сел. Комбат залез наверх. Машина тронулась.
В кузове оказалась специально приготовленная солома. Они сразу прилегли на нее. Командир накинул на нывшие последнее время ноги старую немецкую шинель, видимо тоже приготовленную специально, и мельком взглянул на вычищенные до блеска сапоги комиссара. Вспомнил Трофимыча и улыбнулся.
- Мягко! – отозвался лейтенант, пристраиваясь на соломе, и улыбнулся.
- Не то слово, - засмеялся комбат, - Мишка, наверно, на хуторе для нас экспроприировал.
Улыбка лейтенанта сразу спала, он слегка нахмурился и жестко выговорил:
- Кажется, был приказ по отношению к местному населению!
- А на чем бы вы сидели? – покачал головой комбат, - не беспокойтесь, приедем обратно – он отдаст.
Непринужденная обстановка исчезла. Комиссар напряженно вглядывался в даль и молчал.
- Все вы молодые – горячие и прямые! – спокойно начал командир, - вы ведь хотели о чем-то поговорить, Валера? Можно по имени?
- Конечно, - немного ледяным, но все же спокойным тоном ответил лейтенант, - я вообще заметил, что в батальоне многие общаются по именам, забывая о званиях.
- Это объяснимо! – ухмыльнулся комбат, - батальон формировался на моей родине, большинство друг друга знает и чинами не козыряет, но в военной обстановке субординация выполняется четко.
- Вы свой батальон хорошо знаете!
- Мой? А не ваш? – прищурился майор.
- Пока не совсем! – не отводя глаз, выдавил комиссар, - но мне хотелось бы, чтобы он стал и моим.
- Мне тоже!
- Именно поэтому, я и хочу с вами поговорить, Алексей Павлович!
- Спешите, Валера, до штаба недалеко.
- Да, недалеко, и с этого хотелось бы начать. Мы едем туда за приказом. Приказом, по всей видимости, о наступлении. И, в связи с этим, я считаю, что нам нужно быть одним целым, хорошо понимать и умело помогать друг другу.
- Что вас, конкретно, интересует? – жестко спросил комбат, - хотите узнать мои намерения?
- Намерения и цели у нас должны быть одни, - немного смягчив голос, выговорил лейтенант, - меня лично беспокоит обстановка в батальоне накануне наступления.
Машина стала все больше подпрыгивать на кочках, тормозить, пропуская встречные автомобили и пешие колонны. Ритм движения стал рваным, и от этого у комиссара стали путаться и теряться мысли. Комбат же, не обращая внимания ни на что вокруг, смотрел в сторону и, казалось, был одним целым с машиной – настолько легко он переносил тычки и ямы.
- Что именно вас беспокоит, Валера? – повернулся и доверительно подмигнул командир.
- Как бы вам сказать, - наконец, начал успокаиваться тот, - я вот уже месяц беседую с солдатами, в том числе и с младшими командирами, и у меня создается впечатление, будто люди как-то холодно ко мне относятся! Но дело даже не во мне! А в какой-то странной апатии к идеологической основе всего происходящего!
Комбат по-прежнему сидел в машине, как влитой, только взгляд его опустился в угол кузова.
- Я знаю, Алексей Павлович, какой авторитет вы имеете в батальоне, и как на вас все равняются, - продолжал лейтенант, - поэтому отсюда мой резонный вопрос – не ваше ли это влияние? Вы – старый и опытный коммунист – почему у вас такие настроения?
В воздухе повисла тишина. Шум моторов, крики солдат и свист воздуха вокруг – как будто исчезли. Комбат молчал.
- Поймите, Алексей Павлович, - опять начал лейтенант, - мне важно знать, что у вас на душе. Ведь не сегодня–завтра нам выполнять приказ! Как мы это будем делать?
- Это хорошо, что ты сказал – мы, - неожиданно перешел на ты командир, - это хорошо!
Взгляд его снова устремился за холмы.
- Не переживай, Валера, за наших людей. Когда надо будет, они встанут и выполнят приказ. Они прошли уже через огонь и воду и пройдут снова. А что касается твоего вопроса… Да, может быть, это и мое влияние, ибо цель у нас с тобой одна – выполнить приказ, а вот средства разные. Для тебя – любой ценой, а для меня цена другая. Я ставлю перед солдатом задачу – выполнить приказ и остаться живым! Только так я сохраню боевую силу батальона! И моя главная задача – научить, показать и правильно направить этого солдата! Если я мыслю об этом не по-коммунистически, как тебе кажется, значит…
Комбат развел руками и отвернулся. Оба молчали. Машина, взвизгнув тормозами, остановилась у двухэтажного кирпичного здания, где находился штаб полка.
- Но все-таки, Алексей Павлович, - дотронулся лейтенант до рукава командира, - не будете же вы отрицать роль эмоционального настроя на бой!
- Нет, не буду! – поднявшись, ответил комбат, - если это тебе под силу – буду только рад! Но напоследок скажу тебе – наши люди знают, за что идут на смерть и за кого!
Он спрыгнул на землю и направился к дверям, приветствуя подходивших офицеров. Начштаба шел рядом, оборачиваясь и посматривая на комиссара.
Лейтенант тоже спрыгнул, отточенным движением поправил фуражку и сел в кабину – его совещание было не здесь.
Майор и капитан прошли в комнату, где должен был начаться совет. За длинным столом уже сидели их старые знакомые: комбаты, начальники штабов и другие офицеры. Командира полка не было. Все оживленно переговаривались. Видимо, долгое ожидание наступления перерастало в напряжение и возбуждение.
Наконец, в дверях показался полковник. Все встали. Седой, уже преклонных лет, сухой, как тростинка, командир полка, неспешно прошел к центральному столу, но не сел.
- Здравствуйте, товарищи, - обратился он к офицерам и усадил всех на место, - вы, наверно, подозреваете, по какому поводу мы все собрались.
Тут полковник сделал небольшую паузу и отошел к окну. Внимательно рассматривая что-то за окном, он продолжал:
- И задача перед нами, товарищи, будет архисложная!
Тут молчание полковника совсем затянулось.
- Темнит что-то наш старик! – шепнул на ухо Андрей Максимович, - выжидает.
Комбат тоже молчал. Он внимательно, не выставляя напоказ, посматривал на всех и думал – что же будет сейчас? Что готовят им на закуску? Куда их направит этот старый хитрый полковник?
Когда волнение достигло предела, раздался резкий скрип двери и в комнату вошел командир дивизии и два офицера штаба. Все снова встали, а они прошли к центральному столу. Генерал кивнул полковнику, усадил всех и тут же начал говорить
- Я вижу волнение на ваших лицах, товарищи офицеры, но я специально просил полковника не начинать без меня.
Тут командир дивизии пригласил присесть командира полка, сел сам и, немного расслабившись, продолжил.
- Мое присутствие здесь обусловлено той задачей, которая стоит перед вашим полком. Задачей, решающей во многом судьбу дивизии. Я думаю, вы все знакомы с позициями сил, но на всякий случай повторюсь.
Генерал попросил одного из офицеров штаба развернуть на стене карту и доложить обстановку на сегодняшний день. Офицеры из штаба стали попеременно рассказывать о положении дел на фронте.
Комбат не слушал выступавших. Он опустил взгляд вниз и только изредка поглядывал на генерала. Командующий нравился ему. Молодой, энергичный, уверенный в себе офицер нового поколения. Может быть, он напоминал ему самого себя самого в молодости? Может, он завидовал ему? Нет. Скорее генерал напоминал ему сыновей. И от этого скребло на сердце.
От раздумий его отвлек еле слышный скрип открывающейся двери. В комнату тихо вошел капитан, слегка кивнул генералу, прошел к окну и сел на стул, закинув ногу на ногу и равнодушно посмотрев на улицу. Комбат слегка напрягся. Он прекрасно знал, что это за офицер и ничего хорошего не ожидал. Спокойствие было потеряно.
В это время поднялся сам командующий.
- Я думаю, товарищи офицеры, вам не надо объяснять, что наше наступление должно вот-вот начаться. Однако, по конфигурации фронта вы видите наши уязвимые места. Противник тоже видит это! По данным разведки, он намерен нанести нам упреждающий удар. И направления этого удара, к сожалению, нам не известны. Штаб фронта, проработав все варианты, пришел к выводу, что наиболее возможны два направления этого удара. И одно из них приходится на позиции вашего полка.
В комнате повисла тишина. Все ожидали наступления, но неужели придется обороняться?
- Я вижу ваше замешательство, товарищи, - улыбнулся генерал, - но обороняться мы не будем! Мы сами нанесем упреждающий удар! Нанесем как раз в этих двух направлениях. По сути, это будет разведка боем!
Командующий обвел всех взглядом, ища сомневающихся, и не найдя их продолжил.
- Вот такая сложная задача будет стоять перед вашим полком. И осуществить ее надо уже сегодня ночью. Промедление смерти подобно. Я попрошу начальника штаба передать вам план наступления.
- Итак, товарищи, - поднялся полковник, после того, как присел генерал, - план таков! Первый и третий батальоны идут в атаку в лощинах, охватывая главенствующую высоту с двух сторон. Второй батальон поддерживает их огнем и остается пока на месте. В случае накопления противником в лощинах своих сил для наступления, батальоны сразу же отходят назад, а второй батальон контратакует, чтобы прикрыть это отступление. Перед атакой будет проведена артподготовка. Для усиления наступления полку будет передана танковая рота. Хочу предупредить, товарищи, главная задача полка – выяснить состояние сил противника в передней полосе. Если окажется, что в этом направлении готовится удар, полк сразу же отходит назад, во вторую полосу обороны. Переднюю линию займут другие части. Если есть какие-то предложения, прошу высказываться.
Офицеры тихо зашумели, переговариваясь между собой.
- На какое время назначено наступление? – спросил один из комбатов.
- Предположительно, на четыре, - отозвался начальник штаба.
- Вот повезло Кондратьеву, за нашими спинами отсидится, - послышался чей-то голос.
Алексей Павлович медленно поднял руку.
- У меня есть предложение, - начал он неспешно, но тут же был оборван.
- Товарищи офицеры! – неожиданно поднялся капитан, сидевший у окна, - хочу высказать одно существующие мнение!
Все замолчали, отлично представляя, откуда этот капитан.
- Вот тут майор Кондратьев хотел высказаться, но я перебил его, потому что хочу вам сообщить о мнении относительно его. Задача перед его батальоном стоит серьезная! А вот может ли он вообще руководить батальоном? Ведь за ним уже не раз замечались вещи, несоответствующие командиру такого ранга. Как вы думаете товарищи?
Тишина стала такой неестественной, что стало слышно, как за окном шумит ветер. У комбата внутри все зажгло, голова потяжелела и замутилась.
Дважды он испытывал этот липкий, тягучий страх, ползущий по всему телу. Дважды его почти ставили к стенке, и дважды он выкарабкивался! Первый раз, тогда – в двадцать четвертом, когда его вызвали в кабинет и долго спрашивали. Но тогда он многого не понимал, отвечал резко, нагло, напористо, а, когда отпустили, видимо – временно, сразу же пошел в райком и высказал все, что думает. Прямой максималист! Он просто не ведал, что творил – потому и отпустили! Глупость – вот, что тогда спасло его! И, когда это до него дошло, через несколько дней, вот тогда и залез к нему этот страх. И заткнулся он в тряпочку, потому что уже было ему что терять, кроме самого себя.
А вот в тридцать седьмом он уже все знал и понимал. И, когда оказался в знакомом кабинете, то уже боялся! Стыд! Вот, что удержало тогда от позора. От позора перед самим собой, перед друзьями и товарищами. Перед женой и сыновьями! И гнить бы ему уже давно где-нибудь на севере, если бы не случайность. Отпустили его на ночь домой, да не спалось ему! А в ночь загорелся телятник и он первый примчался туда и выгнал всех до одного животных, а сам, с ожогами и переломами – упала балка – попал в больницу. Статья в газете и вот оно спасенье! Целый год на койке – слава богу, не на тюремной!
И вот в третий раз! Только теперь этот страх не вызвал даже дрожи у него. Где–то по телу пробежал огонек и потух. Именно сегодня он был уверен и спокоен. Сзади на ремень опустилась дрожащая рука начштаба. Комбат молчал и, прищурившись, смотрел прямо на чекиста, размышляя – что же ты задумал, чем я тебе не угодил, брата опять вспомнил, или Польшу и почему так публично?
Да, он холодно рассуждал. Если бы дал волю эмоциям – пиши пропало! С этими людьми нельзя нервничать!
Повисшую тишину нарушил голос вставшего генерала.
- Мы с товарищем Павленко уже обсуждали данную тему, - начал он, посматривая на капитана, - и я уже высказал свое мнение, но раз капитан считает, чтобы я сделал это публично, повторюсь.
Голос его был железным и резким.
- Я давно знаю батальон Кондратьева, как боеспособное подразделение, которое не раз выполняло поставленное перед ним задачи, а самого майора, как старого коммуниста, опытного военачальника и инициативного командира. Вот и сейчас он готов сделать свое предложение. Давайте послушаем.
Комбат понял – это шанс! Шанс спасти и себя батальон. И решение, так давно формировавшееся в голове, пришло в мгновение ока. Он неспешно снова поднялся и спокойно начал говорить.
- Тут было высказано предложение об атаке первого и третьего батальонов по лощинам, но по нашим данным на высоте у противника имеются множество пулеметных гнезд и дотов, которые могут помешать наступлению. Поэтому предлагаю, чтобы отвлечь их, атаковать высоту моему батальону в лоб!
Предложение было столь неожиданным, что даже чекист, ухмыльнувшись, присел. Генерал внимательно посмотрел на Кондратьева и спросил:
- Мы вас правильно поняли – вы хотите атаковать высоту в лоб?
- Так точно, товарищ генерал!
- А вы как думаете, товарищи штабисты?
- Рискованно, но резонно! – задумчиво произнес начальник штаба дивизии.
- Решено! – отрубил командующий.
- Это смерть! – прошептал сзади Андрей Максимыч.
Видимо, предложенный план всех устроил. Вслед за вышедшим генералом, офицеры потянулись к выходу. Кондратьев поднялся последним. У самой двери его остановил полковник.
- Ты, майор, через часик собери у себя всех. Подъедем к тебе.
- Хорошо, товарищ полковник, - буркнул комбат и, ухмыльнувшись, бодро пошел к выходу. Никак не находили они общий язык, и оба, возможно, об этом жалели.
У выхода его поджидал капитан – чекист, смоля папиросу и сплевывая на землю.
- Имей в виду, Кондратьев – ты на волоске! Следить за тобой буду в оба! И скажи спасибо генералу!
- Обязательно! – опять же буркнул тот, опустив голову, но в душе – улыбаясь. У комбата почему-то поднялось настроение. Он уже давно замечал за собой, что возникающие препятствия заставляли его улыбаться и радоваться предстоящему.
У машины его ждал начштаба и водитель. Мишка как-то настороженно спросил:
- Ну, что едем? Лейтенант сказал - сам доберется!
- Конечно, - улыбнулся комбат, - садись Андрей Максимович в кабину, а я наверх.
- Дудки! – чуть не закричал капитан, - я с тобой!
Они оба залезли в кузов и прилегли на солому.
- Мишка! – успел крикнуть майор, - приедем – солому отдай хозяевам!
- Ладно, - недовольно отозвался тот и рванул с места, как ужаленный.
Машина поскакала по ямам, трясясь и подскакивая. Капитан, наконец, не выдержал, выругался и обратился к командиру:
- Черт возьми, ты скажешь что-нибудь? Меня до сих пор всего трясет!
- Страшно? – засмеялся комбат.
- Да иди ты! Чего делать то будем?
- Все уже сделано! На этот раз отвертелись!
- Ничего себе отвертелись! Весь батальон хочешь положить!
- Что? – нахмурился майор.
- Ну, а как же это назвать? – замялся начштаба.
- Ты меня первый раз знаешь? – жестко заговорил комбат, - я когда-нибудь подставлял батальон из-за своей шкуры?
- Извини, Палыч! – опустил взгляд капитан, - но с чего тебе вздумалось атаковать в лоб?
- Я давно об этом думал, а решение пришло в один миг!
- А не легче нам отсидеться в запасе, хоть живыми бы остались!
- Ты, Максимыч, не понял что ли? – засмеялся командир, - наш полк решено просто положить у этих высот! И не важно, где ты будешь сзади или спереди!
- Вот как!
- А в моем плане у нас есть хоть небольшой шанс. Пусть не выжить, так принести гораздо большую пользу!
- Ясно – награждены посмертно! – ухмыльнулся начштаба.
- Ну, это мы еще посмотрим!
- Ты хоть расскажи, что задумал?
Комбат коротко пересказал свой план. Капитан долго ахал, чмокал губами и чесал затылок. Немного успокоившись, он неожиданно спросил:
- А что это капитан на тебя так попер?
- Пока не знаю, - задумался комбат, - но ничего конкретного у него нет, мне кажется.
- Ага! Что же он тогда при всех, да при генерале!
- Если бы у него что-то было – он бы не разговаривал! Покрасоваться хотел! Других запугать! А, может быть, и под генерала копает, сволочь!
- Да! Этот капитан пострашней лобовой атаки будет!
- Нам теперь не об этом думать надо!
Комбат замолчал и, задумавшись, смотрел куда-то вдаль. Начштаба тоже не откликался, закутавшись в шинель и прислонившись к плечу командира щекой. Ветер утих, а машина как будто пошла мягче. Неожиданно майор завел песню.
Я в лугу найду росу,
Соберу для милой!
И в ладонях принесу
Часть земли родимой.
В каждой капле василек,
Будто неба крошка!
Знаю – ждет меня, дружок,
У своего окошка.
Улыбнется и прильнет –
Что мне нужно боле!
Знать не стоит мне искать
Счастья в чистом поле.
Максимыч удивленно посмотрел на командира, но ничего не сказал. А комбат продолжал смотреть куда то в даль. Взгляд его блуждал по полям, лесам, небольшой речушке у края дороги и неожиданно остановился на сломанной березке одиноко стоявшей на перекрестке двух дорог. Машина остановилась, пропуская длинную колонну артиллерийских орудий. А он все смотрел на надломанное дерево, и его охватывало щемящее чувство несправедливости. Комбат не мог понять – откуда в людях эта злоба. Бесцельно поломанная, такая необыкновенная красота.
И это чувство того надломленного светлого, что есть в душе, вызвало в мозгу картины прошлого. Такое же чувство он уже испытывал, и осталось оно навсегда пятном в памяти.
Первый раз это чувство бесцельно поруганной, втоптанной в грязь красоты, пришло к нему в девятнадцатом, когда его эскадрон вошел в одну из хозяйских усадеб. И в центре огромного зала барского дома он увидел необыкновенной красоты статую полуобнаженной женщины. Стоя перед этой греческой богиней и слыша сзади гогот товарищей, он не испытывал никакого стыда или тайного желания. Просто это было красиво. А на следующее утро, войдя в этот зал, ему представилась совсем иная картина: обломанные нос и соски, обезображенные ноги неприличными надписями, оторванные пальцы и разбитая голова. И такая боль пронзила его! Он собрал эскадрон и увел его из усадьбы, ничего не сказав – как он мог объяснить своим людям, кроме ругани, что есть на свете красота! Но боль осталась и иногда отзывалась.
А второй раз, через год, они ночевали на одном из украинских хуторов. Хозяйка накрыла им стол, естественно с горилкой. А на кухне ей помогала старшая дочка – молодая стройная девушка с озорными глазами и длинной косой. Несколько раз она взглянула на него и улыбнулась, а у него все внутри загорелось. Горилка еще больше распаляла. И вот, когда она вышла зачем-то на двор, он незаметно встал и пошел за ней. Не замечая его, девушка прошла в темный сарай с сеном, видимо собравшись подкинуть свиньям подстилку. В два прыжка он оказался рядом с ней, обхватил ее руками и рухнул на сено. Пальцы сами заскользили по мягкому телу. Желание раздирало одежду. Она только ахала, но не сопротивлялась. В мозгу пронеслась мысль – привыкла? Не я первый, не я последний! Злость сама накатила, как волна. И, поддавшись ей, он разделял и властвовал, а когда удовлетворил свою страсть и вышел на воздух, то вот тут и упало на него, как несусветная тяжесть, чувство растоптанного счастья. Растоптанного им самим! И так горько стало на душе, что не захотелось жить. И тогда достал он свой револьвер и поднес к голове. И не жить бы больше Лешке Кондратьеву, если бы не девичий голос.
- Обидели, наверно, тебя очень сильно, если ты злой такой, - горько произнесла она, застегивая блузку и смотря прямо в глаза, - а счастье не живет со злостью!
Не выдержал он ее взгляда, отвел глаза. Хотел махнуть ей по лицу за ее жалость, но удержался и ушел. А наутро увел свой эскадрон подальше от этого хутора и дал себе слово - никогда больше не быть виновником этого чувства.
А теперь, смотря на эту березку, комбат вдруг спросил себя – а выполнил ли он свое обещание? И не ответил на него.
Машина, пропустив колонну, рванула с места, и через несколько минут они были на месте.
Направляясь к штабу, майор задержался в первой роте.
- Где тут у вас Кузьмин? – обратился он к сержанту, гревшемуся на КП роты.
- Вон на лавке спит, - подскочил тот, козыряя, - всю ночь где-то шарахался.
Из-под шинели показалось лицо заспанного лейтенанта. Увидев командира, Кузьмин тут же начал подниматься.
- Сиди, сиди, - присел к нему на лавку майор, приглашая присесть и начштаба, - а ты, сержант, предупреди-ка всех командиров рот, чтобы собрались на КП батальона.
- Ты вот что, Толик, - похлопал комбат лейтенанта, когда сержант вышел, укомплектуй свой взвод хорошими ребятами, будет для вас серьезная работа на завтра.
- Начинаем? – оживился лейтенант.
- Да, уж! – хмыкнул капитан.
- Через два часа соберешь всех на хуторе. Я подойду, - сказал, как отрезал, комбат и поднялся, - задача у вас сложная, за весь батальон отрабатывать будете, так что смотри…
- У матросов нет вопросов! – засмеялся Кузьмин.
- Дело нешуточное, - пресек его комбат, - я на тебя надеюсь!
Подмигнув начштаба, майор шагнул из землянки и тут же столкнулся с вышедшим минуту назад сержантом.
- Прошу прощения, товарищ майор, - вытянулся он в струнку и, ошарашено глядя в сторону, - но полчаса назад нашего командира уже вызвали на КП, я просто запамятовал!
Командиры удивленно переглянулись и, оставив в неведении сержанта, быстро зашагали к штабу.
- Что бы это могло значить? – спросил на ходу капитан, морща лоб и почесывая затылок.
- Здесь все - либо очень серьезно, либо – смешно! – все прибавляя шагу, высказался комбат.
- Час от часу не легче! – запыхтел начштаба.
У КП Кондратьев резко остановился и огляделся.
- Теперь нам не куда спешить, - серьезно и спокойно сказал он.
- Чтоб тебе… - выругался, помрачнев, капитан и осел на стену траншеи, - пойдем?
- Не-ет! – улыбнулся комбат, - теперь мы послушаем!
Подойдя ближе к брезентовой занавеске, они услышали голос Трофимыча.
- Вот вы, красные командиры, а терпения и выдержки у вас никакой!
- Ты, Трофимыч, прекрати нам нотации читать. Какого черта ты нас сюда вызвал? Где комбат? – возмущался один из командиров рот.
- А то вы не знаете, куда он уехал! – повысил голос сержант, - если вы такие шустрые, можете обратно топать, чтобы потом опять сюда.
- Ты, Трофимыч, не ершись! Рассказывай лучше, что знаешь. Когда наступать?
- Про то только господь бог знает, - успокоился сержант, - но не беспокойтесь – завтра, послезавтра начнем.
- Начнем-то, начнем, только вот как на эти высоты забираться будем – все ляжем у подножья под пулеметами.
- Можете уже сейчас ложиться! – жестко выговорил сержант, - из-за таких, как вы и будем сидеть и гнить в окопах, пока другие воюют. И комбату нашему в штабе за вас, осторожных да хилых, по голове стучат.
- Не ругайся, Трофимыч, лучше рассказывай!
- Да что рассказывать? – разошелся сержант, - наши соседи в наступление пойдут, дабы соединиться с заброшенным в тыл врага десантом, а мы из-за вас тут будем сидеть!
- Это еще почему?
- Потому! Я же говорю – нет у вас ни терпения, ни выдержки, а значит, доверия к вам нет! Ведь десант-то женский будет!
Тишина стояла секунд десять, после чего опять послышался серьезный голос сержанта.
- Чего вы рты пооткрывали? Сам видел! Едем как-то с комбатом, а навстречу нам рота шагает – и одни бабы! Я у Алексея Павловича спрашиваю – что за диво? А он мне – это мол, спец подразделение, чтобы никто не догадался!
- Ну, ты заливать, Трофимыч!
- Можете не верить, - усмехнулся сержант, - только вот соседи наши их увидят, а вы будете лапу сосать!
- Это еще почему?
- Я уже устал повторяться – выдержки у вас нет. Как увидите женщин – штаны поскидаете, да вперед! И плевать на военную обстановку!
- Ты за кого нас принимаешь?
- За тех самых! Думаете, почему комбат так долго? Его там за вас чихвостят!
- Так уж прям за нас! Тут ходят слухи, что на него что-то имеют, - раздался чей-то осторожный голос, - не зря сзади нас части строятся, с пулеметами!
- Вы это бросьте! – поднял голос сержант, - нашего командира на руках надо носить – в нем «кровь земли»! Его никто не своротит!
В это время комбат, стоящий снаружи, шепнул начштаба:
- Все! Это пора кончать! – и, открыв полог, шагнул в землянку.
Все сидящие тут же подскочили. Трофимыч поднялся последним и бодрым голосом проговорил:
- Собрал по вашему приказанию, товарищ майор!
- Тебе, сержант, - серьезно сказал комбат, - двое суток ареста! За несвоевременное разглашение военной тайны! Место положения гауптвахты – полковая кухня! Ясно?
- Так точно, товарищ майор! – вытянулся тот и мигом шмыгнул из землянки.
- А вы, товарищи командиры, присаживайтесь. Время у нас мало – сейчас должен подъехать командующий дивизией!
Комбат вкратце объяснил задачи, стоящие перед батальоном и конкретные задачи для каждой из рот, а затем отпустил всех готовиться. Однако передохнуть и подумать ему не дали – на КП появился командующий! Вместе с ним в землянку вошли офицеры штаба, командир полка, ухмыляющийся капитан Павленко и какой-то смурной комиссар, подъехавший, видимо, с ними.
Андрей Максимович и офицеры штаба стали что-то живо обсуждать. Генерал внимательно посматривал на комбата и, наконец, обратился к нему:
- Товарищ майор, давайте выйдем – осмотрим позиции. Возьмите бинокль.
Они оба вышли наружу и генерал, расположившись у ближайшего пулеметного гнезда, стал рассматривать в бинокль позиции противника. Из землянки вслед за ними показался Павленко. Он закурил и внимательно посматривал на них.
Командующий, не отрывая глаз от бинокля, тихо спросил:
- Взять эту высоту в лоб - невозможно. Что вы намерены делать, майор?
Комбат также негромко пересказал свой план. Генерал, продолжая наблюдать в бинокль, думал достаточно долго.
- Слишком много если, - начал он, - но в лучшем случае этот план очень много меняет. В худшем – я вам, комбат, ничем помочь не смогу!
- У меня нет выбора!
- А у ваших людей?
- Нет выбора у меня – нет выбора и у них!
- Ну, что же… Удачи вам! – генерал опустил бинокль и посмотрел на него, - когда возьмете высоту – удерживайте ее до потери сил, соберите остатки соседних батальонов и держитесь!
- Сделаем, товарищ генерал!
- Я уверен в вас!
Командующий опустил бинокль и повернулся к все еще стоящему капитану.
- Товарищ капитан, позовите всех – пора пройти по ротам.
В ответ тот приподнял полог и передал приказ находящимся внутри, так и не войдя туда.
Где-то около часа они ходили по траншеям: беседовали с солдатами и командирами, смотрели на позиции противника и обсуждали предстоящий бой. Затем генерал со свитой отправились к соседям, а комбат вместе с комиссаром и начштаба пошел к хутору, где их уже ждал взвод Кузьмина.
Ребята во взводе собрались хорошо знакомые, поэтому майор долго не говорил, предоставив это дело комиссару, а сам отвел Кузьмина в сторону.
- Запомни самое главное, Анатолий – как только соседи пойдут в атаку, пулеметы откроют огонь. Вот здесь ты и должен их накрыть. Закидай гранатами. И помни – каждый незакрытый тобой дот унесет жизни десятков людей, - командир посмотрел прямо в глаза лейтенанту, - и не лихачь, береги себя!
Отправив начштаба проверять наличие боекомплекта, комбат и комиссар отправились к штабу. Лейтенант шел, нахмурившись, и молчал, но Кондратьеву было не до выяснения отношений, и он быстро и без прикрас выложил предстоящий план боя. По мере рассказа комиссар все больше оживлялся и под конец заговорил сам.
- Знаете, Алексей Павлович, я не знаю, чем закончится для нас завтрашний бой, но я рад, что буду воевать с вами!
- Я тоже! – улыбнулся комбат.
Комиссар отправился в траншею – побеседовать с бойцами, а Кондратьев пошел на КП, где сейчас никого не было, чтобы немного отдохнуть и подумать.
Дремота не брала. Мысли носились вокруг предстоящего боя. Обдумывая детали, комбат еще раз спросил себя – а если все-таки есть выбор у его батальона? Ну, не будет его самого – будет другой командир. Может быть, для батальона это будет лучше?
И сам себе ответил – нет, тень на нем будет висеть и на них. Это он уже проходил! Память сразу же напомнила ему об этом.
Тот день тоже начался с пришедшего письма. Весточка от матери, шедшая до него полгода, вызвала лишь противоречия. Она писала, что живется туго, но пока с ней рядом маленький Ваня, как-нибудь проживут – лишь бы его дождаться! Само наличие этого малыша, которого, как писалось в письме, Зоя двухмесячного принесла матери, два года назад, вызывало удивление, негодование и внутренние смятение. А ведь вся деревня, включая и мать, считали Ивана его сыном. Сама Зоя, оставив сына, ушла с одним из отрядов красных, видимо не сказав, кто его отец. А, учитывая некоторые обстоятельства, она и не могла этого сделать! Было от чего задуматься!
Он, командир эскадрона регулярной Красной Армии, стоял с этим листком бумаги посередине небольшого польского поселка и думал, что делать, когда к нему подлетел один из бойцов.
- Товарищ командир, Лаевского арестовали! – закричал испуганно он.
- Ну, и чего ты орешь, - еще не понимая, что к чему, ответил Кондратьев, - разберутся – отпустят!
- Как же! Он же вчера пьяный в лицо комиссару полка плюнул за то, что бабу у него увел!
- Какую бабу? Чего ты городишь?
- Ну, не знаю. Вас тоже к командиру полка вызывают.
Кондратьев отправился в штаб, совершенно не думая о Лаевском. Его больше волновало, как теперь быть и что написать домой. Успокаивало одно – домой он возвращаться не собирался. Однако мысль о том, что война кончится – и что дальше, не отпускала. И еще - ничего неизвестно было о брате.
На крыльце дома, где располагался штаб, его сразу перехватил командир полка и отвел в сторону. Вид у него был встревоженный, но голос оставался спокойным.
- Быстро поднимай своих и разоружи эскадрон Лаевского! Только без особого шума.
- Не понял, - нахмурился Кондратьев.
- Их командира арестовали. Ребята могут побузить. Вообще, это приказ! Ты коммунист, должен понимать! – командир полка похлопал его по плечу и добавил, - да, поласковей там с ними. Объясни, что к чему. Что ничего страшного нет.
Однако, одно дело сказать, другое – сделать! Но приказ есть приказ, и Кондратьев, как истинный коммунист, выполнил его, не особо задумываясь над причинами и следствиями. Арсенал с оружием взяли быстро, но бойцы эскадрона Лаевского высыпали на улицу с шашками наголо. Их окружили, выставив вперед штыки. Поднялись крики и возгласы.
- Вы что же делаете, ребята, мы же свои!
Кондратьев ощутил какую-то бессмысленность ситуации и чтобы как-то ее разрядить заорал во весь голос.
- Товарищи красноармейцы! Успокойтесь! Я гарантирую, что ничего с вами не будет! Опустите шашки и разойдитесь по домам. Когда разберутся – все вам объяснят. Оружие вам вернут. Кругом вражеские шпионы, приказано все арсеналы взять под охрану!
Он врал, но другого выхода не видел. Крики пошли на спад, шашки потянулись в ножны. Напряженность спала, и все вздохнули поспокойнее, но тут на улице появился комиссар полка с несколькими бойцами. Чуть не брызжа слюной, весь в ярости, он закричал своим писклявым голосом.
- Это что еще за бунт! Где Кондратьев? Арестовать весь эскадрон! Кто оказывает сопротивление – расстреливать на месте!
Снова поднялся шум, кто-то полез с кулаками через оцепление. Снова замелькали шашки.
И вот тут Кондратьев почувствовал небывалое чувство безысходности. Он не мог не выполнить приказа, но также не мог не сдержать данного слова. А страсти накалялись! Его бойцы, почувствовав нерешительность командира, начали отступать под напором обезумивших людей Лаевского, стремящихся добраться до комиссара. А он молчал. Привыкнув выполнять приказ, он впервые ощутил всю несуразность и безнравственность отданного сейчас приказания. И неизвестно, как бы он поступил, если бы на краю поселка вдруг не раздались выстрелы, а на площадь не выскочил на полном скаку красноармеец и закричал:
- Поляки! По коням!
Все было решено в одно мгновение. Комиссар сразу же исчез в направлении штаба, а Кондратьев тут же вооружил людей Лаевского и во главе двух эскадронов вылетел из поселка. Их атака с фланга оказалась решающей. Сметя арьергард поляков, они полукольцом стали окружать оставшихся и прижимать их к поселку. Никогда еще с таким остервенением он не шел в атаку. Казалось вся ярость, что поднялась в нем полчаса назад, выплеснулась теперь на поляков.
Полностью разбив нападавших, они взяли в плен человек двадцать. Те побросали оружие и стояли, испуганно глядя на своих врагов. И тогда он отдал приказ, которого будет стыдиться всю свою последующую жизнь, не смотря на все придуманные оправдания.
Они рубили поляков шашками, и ненавидящие взгляды этих людей так и остались в его памяти навсегда.
Позже сюда прибежал командир полка, но про убитых поляков не обмолвился ни словом, только горячо благодарил всех за своевременную атаку, спасшую весь полк.
А Кондратьев молчал, стыдливо ощущая, что не сможет теперь плюнуть в лицо тому, кто назвал бы его убийцей.
Вечером его вызвали в штаб, и он внутренне почувствовал что-то нехорошее. Что с ним могли сделать за это убийство? В душе все вертелось кувырком. Но то, что он услышал от командира полка, озадачило его еще больше.
- Ты, молодец, Кондратьев, - как-то осторожно начал тот, - но есть одно обстоятельство, которое помешает служить тебе в нашем полку. Единственно, что могу сделать для тебя – это списать по ранению, тем более что это так и есть. Ты ведь недавно из госпиталя?
- Да, недавно… - буркнул он, опустив голову, - но мне не надо снисходительности. Трибунал за убийство поляков – значит, трибунал! Сам виноват!
- Да причем тут поляки, - махнул рукой командир полка, - вот если бы ты выполнил приказ комиссара… Хотя, конечно, если бы ты его выполнил, то мы бы тут не сидели. Но это тебя и спасло!
Когда до него дошло, за что его увольняют, он в душе так громко рассмеялся, что не нашелся даже что ответить.
- Так что оформляй документы, прощайся со всеми. Коня, кстати, можешь забрать. Напоследок, зайди к комиссару – просил тебя зайти, - командир поднялся и, пожав ему руку, добавил, - жаль, конечно, приятно было с тобой воевать!
- А что с моими будет?
- Расформируют! Да, не бойся, в обиду не дам!
Прощание было недолгим. Ребята, понурив головы, провожали его до околицы. Здесь его догнал комиссар, к которому он зайти не соизволил. Все сразу рассосались, и они остались одни.
- Обиды держите, Кондратьев! – спокойно начал комиссар, - а между тем, винить можно только себя!
- Я и виню, - усмехнулся он.
- Вы еще слишком молоды, потому можно вам простить ваше непонимание происходящего, но пройдет время и все будет совсем не так, как вам сейчас кажется. Езжайте домой! Страна нуждается в молодых коммунистах.
С этими словами он развернулся и уехал прочь, а Кондратьев остался с пустотой в душе, которую не знал чем заполнить. Куда ему теперь ехать? Он специально уехал из дома, чтобы никогда не возвращаться туда, но был ли у него сейчас выбор? Конечно, надо было найти брата, но как? Кто ему поможет в розысках бело бандита? Да и как бы вернулся брат Сашка? Ведь Зоя должна вернуться за сыном и как бы тогда брат посмотрел ей в глаза? Нет, Александр не вернется и это значит, что надо ехать домой, ведь нельзя оставлять мать одну с малышом, пусть и не его. Только вот как он сам посмотрит в глаза Зое?
При этой мысли внутри все зажгло. Чувства нахлынули снова. Но, не дав выплеснуться им наружу, он прижал к груди папаху, и тяжело вздохнув, шагнул вперед. Выбор был сделан – он едет домой!
Через всю Россию, с тяжелыми мыслями в душе, смотря на разруху, голод, несчастья, несправедливость и мучения людей, он добирался долго.
Но, видимо, энергия жизни еще не покинула его. Еще он был молод, полон сил, надежд и веры в людей. И под конец своего путешествия все больше встречал эту надежду и веру в глазах окружающих, видел, как строятся новые дома, заводы, электростанции, как начинает вставать на ноги его страна. И, поддаваясь этому ветру перемен, он твердым и уверенным шагом, пришел к своему дому.
А на крыльце родного пяти стенка, ему повстречался маленький мальчишка с грустными глазами, смотрящими прямо в его сердце. Малыш долго смотрел на него, а потом бросился на руки с криком:
- Папа!
А собравшиеся за забором земляки радостно захлопали, заулыбались и одобрительно закивали. Прибежавшая мать со слезами тоже бросилась ему на шею.
И что он мог им сказать! Его родным, друзьям, знакомым, матери, а главное – маленькому Ваньке, своими слабенькими ручонками обнявшего его, смотря прямо в глаза. Он мог сказать только одно:
- Здравствуй, сынок!
Неизвестно, как бы он поступил, если бы рядом была Зоя, но ее не было – она воевала где-то на востоке. И облегченно вздохнув, командир Красной Армии начал свою новую гражданскую жизнь.
Блуждания в памяти прервал начштаба ввалившийся, как всегда как медведь в телятник.
- Ну, вроде все готово, - заговорил он, привалившись к стенке, - сейчас бы чайку, зря ты Трофимыча прогнал.
- Сейчас примчится, - буркнул комбат, - хочешь – сам наливай.
- А ты я видел сегодня письмо из дома получил, - как всегда перескочив с одного на другое, спросил Максимыч, - что пишут?
- Как обычно – работают.
- Вот и я получил два дня назад письмо, - не обращая внимания на нежелание командира разговаривать, продолжал тот, - трудно им там. Мужиков почти нет, одни старики, да дети – вот и трудятся одни бабы. Они у нас, конечно, боевые – помнишь, как женсовет открыли? Твоя у них заправилой была!
Он помнил, но вспоминать не хотел. Пока начштаба, смеясь, о чем-то рассказывал, картины прошедшего начали мелькать перед глазами, но он забил их подальше и вернулся к действительности. А Максимыч все болтал.
- Но здорово ты тогда на место свою поставил! Я вообще удивляюсь, как ты такую бабу в узде мог держать. Вот она сейчас дорвалась!
Прервав начштаба, в землянку вошел комиссар и обратился к командиру:
- Я думаю, товарищ майор, надо пройти по ротам.
- Пора! – улыбнулся комбат, обрадовавшись, что можно прервать неприятный разговор.
Оставив начштаба отдыхать, они отправились гулять по траншеям. Разговаривали с бойцами, шутили, рассказывали старые байки. У одного пулеметного гнезда остановились. Пулеметчик отошел обедать, и они с этого наблюдательного пункта стали рассматривать позиции противника.
- Как вы думаете, Алексей Павлович, здесь будут немцы наступать? - спросил лейтенант.
- Думаю, что да! Но для нас это не имеет значения.
- Почему?
- Мой план генералу понравился только потому, что он надеется ударить сам, силами нашей дивизии, но я думаю наверху совсем другие планы. Главный удар будет нанесен там, где не будет немецких главных сил. Если они здесь ударят, то мы будем их удерживать до победного. Допустим, мы возьмем высоту – тогда немцы не будут терять на нас время и пройдут по лощинам мимо нас. Мы, конечно, будем у них, как заноза в одном месте, но из-за нас они терять время не будут.
- Так получается, что, взяв эту высоту, у нас единственный шанс выжить? – смекнул лейтенант.
- А ты стратег, Валера! Если бы мы, как в первоначальном плане пошли в разведку боем, то отойти бы не успели – нас смели бы! Если же главный удар не здесь, то, взяв высоту, мы подготовим плацдарм для наступления и будем «на коне».
- Это здорово, но взять эту высоту будет трудно.
- А мы постараемся, - улыбнулся комбат и похлопал собеседника по плечу, - а теперь надо отдохнуть, завтра будет трудный день.
Они отправились на КП, но до него не дошли. У входа их ожидали начштаба и ненавистный Павленко, который сразу, без приветствия, обратился к майору.
- А, что, товарищ Кондратьев! Не готов батальон к наступлению! – с небольшой ухмылкой явно провоцировал капитан.
- Если штаб полка не обеспечил нас боеприпасами, то это вина только службы обеспечения, - спокойно ответил комбат, - но и это я собираюсь в данный момент исправить и направляюсь жаловаться командованию.
- А все - таки, майор, что вы задумали? - резко перескочил на другое Павленко, - ни за что не поверю, что вы решили угробить свой батальон!
Смысл сказанного дошел до всех не сразу. Первым вспыхнул комиссар. Кондратьев спиной почувствовал, как тот покраснел и набычился, и, чтобы разрядить обстановку, заговорил сам.
- Чтобы выполнить приказ командования, нам действительно надо быть живыми, товарищ капитан.
Тон его был настолько спокоен и безмятежен, что Павленко сам покраснел. Лицо его перекосило, но говорить он начал негромко.
- Чтобы вы не задумали, Кондратьев – я смогу вас вывести на «чистую воду»! Выполняйте свои обязанности, а мне позвольте поговорить с вашими командирами.
С этими словами он развернулся и жестом пригласил комиссара и начштаба следовать за ним. Комбат внимательно посмотрел на своих подчиненных, но ничего не сказал. Максимыч, уже уходя, повернул голову и незаметно подмигнул командиру.
Майор развернулся и шагнул в землянку, где Трофимыч разжигал печку, но на него он даже не посмотрел - мысли его были далеко.
- Андрей Максимыч – старый лис! – думал комбат, - его Павленко не раскусит, а вот Валера может по горячности проговориться, хотя пока начштаба с ним, этого можно не бояться. Но все равно этот чекист может все испортить. Или может быть я все - таки не прав – может быть у меня и у ребят еще есть шанс?
Кондратьев задумался и присел на лежанку, смотря, как сержант радуется огню и греет ноги.
- А, что, Трофимыч, как ты думаешь – есть правда на свете? – опустив голову, неожиданно спросил комбат.
- А как ты сам думаешь? – немного помолчав, и вдруг перейдя на ты, ответил вопросом на вопрос сержант. Но, не услышав ответа, продолжил, - вот как ты думаешь – так и есть!
- Хочешь сказать – у каждого своя правда, - улыбнулся майор.
- Правда – всегда одна! Если решил сделать – значит правильно!
- То есть – любое действие правильное.
- Совсем нет, - спокойно продолжал сержант, - спроси у себя – правильно ли ты собрался поступить или нет. И все поймешь.
- А если неуверен, - покачал головой комбат.
- Сомнения – это страх! А ты командир, ты должен за всех за нас думать! Сомневайся сколько хочешь, а делай правильно!
- Ну, спасибо, успокоил в трудную минуту.
- Ау нас каждая минута трудная, а выбор сделан уже давно, - Трофимыч отвернулся и как-то нежно сказал, - а если у тебя, Алексей Павлович, дома – беда, так у нас у всех одна беда, а жить надо!
- Все то ты знаешь, - удивленно произнес комбат.
- Вижу – мучаешься, но выбор все равно один. Один на всех.
- Ну, значит, будем воевать! – почему-то засмеялся майор.
- Еще как! Вот сейчас поужинаем, полежим и на войну, - Трофимыч достал из кармана сухарь и с громким хрустом начал его жевать.
Когда сержант отправился за ужином, комбат прилег и задумался.
- Неисповедимы пути Господни! Где бы и чем бы он сейчас был, если бы тогда, в восемнадцатом, брат Сашка не ушел с красными и не завещал ему его догонять. И, следуя старшему брату, он тоже пошел в красный отряд. Зоя была рядом. И от этого сердце стучало и билось сильнее. Она, вообще, всегда играла в мальчишеские игры вместе с ними, и никто не удивился, когда девушка попала в отряд. Все знали ее твердый и неуступчивый характер, упрямый взгляд и твердую руку.
Десятилетней девочкой ее привела в семью мать, подобрав где-то в уезде. Родителей у нее не было, а мама так давно хотела дочку. И зажили они все вместе. А потом началась война. Жить стало трудно, но мать новую дочку любила не меньше сыновей и никогда ни чем не попрекала.
Зоя была ему ровесницей и, может быть, поэтому больше посматривала на Александра. А, когда слава о лихом бойце Кондратьеве долетела до села, она, вообще перестала его замечать. Это задевало. И немудрено, что, когда брат ушел, а они вместе с Зоей попали в один отряд, он радовался как мальчишка, но недолго. В одном из боев его задело осколком в ногу и пришлось отлеживаться дома.
В этот момент неожиданно вернулся брат. Вернулся странно, огородами, как разбойник. Поел, отдохнул, а потом вызвал его в сени и сказал:
- Ты, братуха, бросай с красными якшаться! Не будет от них толку. Они только говорят о народной власти, о свободе, а на самом деле хотят всех под себя подмять, чтоб никто не вякнул. Меня чуть самого не кокнули за то, что я их комиссарам подчиниться не захотел. Вот установят они свою власть, тогда все – никакой вольницы, будем по струнке ходить, весь мир для них завоевывать. Я сейчас уйду, а ты, как поправишься, к Самохину зайди – он тебя со мной свяжет. И никому ни-ни! Даже матери!
- А Зоя! Она же тоже в отряде. Сейчас в соседней Елховке.
- Вот бес! Ладно, ее я сам найду, а ты смотри тут.
С этими словами Сашка хлопнул его по плечу и в ту же ночь исчез, оставив одни сомнения в душе.
Как все бросить? Ведь в отряде все свои! А что скажет Зоя?
Он любил брата. Уважал его мнение и всегда шел по его следам, но, что делать в этот момент не знал. А тут еще вернулся отряд. Зоя, как ни в чем не бывало, разговаривала с ним, а он так и не решился ей рассказать. Да и что сказать? Что мы не за то воюем? Что это не наша власть? А какая наша? А если брат не прав?
От раздумий оторвал кот Васька, вошедший в землянку, как слон. Зевнув и облизавшись, кот подошел к его ноге и потерся, потом запрыгнул на руки и улегся в ногах. От такой наглости комбат даже рассмеялся.
- Нет, не прав, ты брат Сашка, - сделал майор для себя вывод, - надо жить, чтобы не случилось, ради своих родных и близких, ради своей Родины. Жить и выживать, не позволяя никому искоренить твой род. А власть? Власть никогда и никакая не будет народной! И наша задача сделать мягче ее воздействие, чтобы выжить. Что такое свобода? Возможность выбирать? А умеем ли мы это делать? Пока у нас нет времени выбирать! Может быть, у наших внуков это возможность будет!
На КП вошел начштаба, а за ним Трофимыч с обедом в руках.
- Ну, и сволочь же этот Павленко! – с порога начал Максимыч, присаживаясь на лавку.
- Хочешь мне аппетит испортить? – буркнул комбат.
- А что его портить – еле отбрехались! А комиссар наш парень ничего – выдержал! Но я думаю, что он от нас не отстанет!
- Ты потише ори! – цыкнул майор, почувствовав, как поморщился сержант.
- Во, точно! – прикрыл рот рукой начштаба, - давайте лучше поедим.
Они молча перекусили. Трофимыч забрал котелки и ушел.
- А трудная у нас задачка будет, - заговорил капитан, прервав молчание, - я вот все думаю – ляжем мы на этой высоте, и не дождутся нас дома.
- Не каркай! Все будет хорошо, - успокоил комбат, - главное, чтоб дома - ждали!
Начштаба начал что-то говорить, но Кондратьев его не слушал.
Он так стремился на войну, так хотел уехать из дома, где его никто кроме дочери не ждал. Сыновья тоже на фронте… Когда умерла мать, жизнь в семье расстроилась. Дети жили своими заботами, с женой, после того случая, о котором не хотелось вспоминать, они, кроме вопросов по работе не общались. Правда, все это было внутри – для всех они были образцовой коммунистической семьей. Но он все равно держался за дом – за свой дом!
А дома, в глубокой России, уже легли спать. Погасив свет, Зоя напряженно всматривалась в окно. Завтра рано вставать, но сна не было. За стенкой все еще всхлипывала Ирина, но вот она успокоилась и уснула. Зоя думала про себя.
- Ничего, доченька, еще не то дождешься в этой жизни. Еще не так она тряхнет. Еще не то потеряешь. Знаю, любила их, но не одних у нас горе. Все пройдет. Надо жить дальше.
Она посмотрела на стену. В темноте она была неразличима, но Зоя знала, что там висят портреты сыновей и мужа. Карточки сыновей были без черных ленточек – пропавшие без вести еще не считались убитыми, но она понимала, что самолеты просто так не падают, а в Баренцевом море выжить нельзя. Надеется было не на что!
Погибли двое ее сыновей! В один день! А он еще жив! Еще!
От мысли, что он может вернуться, ее передернуло. Три года уже дышала спокойно, но мысль, что он еще жив, лишала покоя. Вот уже нет Миши и Ивана, а он жив! Его тень все время стояла где-то за спиной!
За что она его ненавидела?
Да хотя бы за то, что он ничего не сделал тогда в лесу. За то, что много лет спустя, после заседания женсовета, он затолкнул ее в кабинет, закрылся и, уложив на стол, задрал юбку и отодрал, как последнюю гулящую девку, напоследок сказав – знай свое место!
Проклятое мужское отродье!
Ее! Парторга колхоза! Бывшего комиссара красного отряда!
Почему она стерпела? Почему не ушла тогда?
Нет, не жалость к матери или к детям остановила ее. Остановила ее его сила, его взгляд, который всегда заставлял покрываться мурашками тело. За это его превосходство она и ненавидела его, вставляла палки в колеса, мстила и колола словами. Но он был все равно сильнее ее!
А ведь она никак не ожидала, что он будет таким! До возвращения домой считала его тихоней и слюнтяем. Но тогда в двадцать втором, когда ее тяжело больную привезли домой, (видимо, потому что здесь был ее сын) он оказался рядом. Это он и мать вытащили ее тогда из лап смерти, выходили и поставили на ноги. Но это не удержало бы ее здесь, если бы не маленький Иван, который называл его папой, а самое главное, если бы он не оказался таким ласковым и нежным, но в то же время твердым и упрямым. Все село считало, будто они муж и жена, а они так и никогда не были обвенчаны или даже зарегистрированы.
Она всегда считала себя сильной, но он оказался сильнее, внутренне сильнее, и она поддалась, как поддавалась потом много раз. И за это ненавидела его.
Сначала она была слабой и уставшей от войны, а он был всегда рядом, всегда лучше, сильнее, умнее и нежнее. Родился Мишка, потом Ирина, а потом она окрепла, но вырваться от него так и не смогла. И за это ненавидела. Но никто этого не видел и не знал. Может быть, мать, но она молчала.
И вот пришла война. И они оба обрадовались ей. Обрадовались, что будут свободны. Но война заканчивалась, а он был жив!
А ведь был человек, на которого она посматривала, которого считала идеалом, но муж был жив, и даже издалека держал ее в узде!
Эти безысходность и смирение могли продолжаться вечно, и, иногда, она ловила себя на мысли, что ненавистная привычка может быть даже нравиться ей, но тут же гнала эту мысль. Она еще надеялась стать свободной!
Ему опять снился все тот же сон.
Просматриваемая тропа была не такой заметной, да и вряд ли о ней кто-нибудь из бандитов знал. Наверное, поэтому его, еще не оправившегося от ранения, и поставили сюда. Правда, к нему отправили в помощь Зою, но она тут же куда-то скрылась. А он лежал и молил бога, чтобы какой-нибудь бандит появился здесь и тогда бы он всем показал, как может воевать. Неизвестно, был ли бог в тот момент, но спустя минуту, на тропе появилась одиночная, осторожно крадущаяся фигура.
Он тут же прижался к земле и решил подпустить противника поближе, благо, что в сумерках его не было видно. Когда фигуры оставалось шагов пять, он взял ее на мушку и тут же четко различил очертания лица и ахнул.
- Сашка! – приподнявшись на здоровое колено, с дрожью произнес он.
- Лешка! Ты? – обрадовался брат и выпрямился в полный рост, но, увидев нацеленную на него винтовку, замолчал и вдруг тихо засмеялся, - вот кто тут меня сторожил!
- Так ты с ними? – упавшим голосом спросил Алексей.
- А, что с твоими красными надо быть? Жаль, что я тебя не успел вытащить от них!
- Все наши тут. И Зоя тоже!
- А своего мнения у тебя нет! Так за другими и будешь всю жизнь ходить!
- Зачем ты так!
- А зачем ты здесь стоишь? – разошелся Александр и начал приближаться к брату, - на меня мушку наводишь? Так давай стреляй в родного брата, тебя же этому учат!
- Не надо Саша! – взмолился Алексей и начал отступать назад, все еще не опуская винтовку.
Напряжение нарастало и трудно сказать, чем бы все закончилось, если бы не появилась Зоя.
- Ребята перестаньте! – чуть не закричала она и встала между ними, - а ты, Александр, шел бы отсюда подальше – мы тебя не видели!
- Добренькая! – ухмыльнулся брат и обратился к Алексею, - так вот из-за кого ты тут ломаешься, всю жизнь на нее косишься, подойти боишься, а ведь она обыкновенная баба, такая же, как все!
- Прекрати! – холодно отрезала Зоя.
- А я только начал! Небось, уже побывала под мужиком! – Александр как-то нехорошо засмеялся и двинулся на нее, - смотри, Леха, как это делается. Всю жизнь, наверное, мечтал!
Он неожиданно толкнул девушку. Она, не удержавшись, упала на спину, и он тут же оказался на ней.
- Саша, не надо! – прошептал Алексей, чувствуя, как его начинает колотить.
- Подлец! – холодно и спокойно произнесла Зоя, не предпринимая никаких действий, только жестко и презрительно глядя в глаза, лежащему сверху брату.
Видимо, что-то подействовало на него. Ослабив руки, он чуть поднялся над землей. Алексей облегченно вздохнул, опустив винтовку.
И вот тут произошло то, что навсегда перевернуло их жизнь!
Зоя, почувствовав свободу, перевернулась на живот, чтобы встать. Только мгновение она находилась в этом положении, но этого оказалось достаточно. Александр вдруг прижал ее к земле и мгновенно задрал юбку.
Алексей, казалось, оцепенел, смотря, как он двигается. Гнев волной начал подниматься к голове, винтовка снова поднялась, готовая выстрелить. Но его взгляд наткнулся на глаза Зои.
Если бы он не посмотрел тогда в ее глаза, то стал бы братоубийцей – это несомненно! Но, ожидая от нее сопротивления, Алексей увидел в ее глазах сначала растерянность, потом испуг, а затем подчинение – всего лишь на мгновение! Будто заложенное глубоко внутри, веками скопленное, женское чувство безысходности и подчиненности перед насилием выразилось в ее глазах. Всегда таких непокорных, независимых и свободных. Ему показалось даже, будто это нравится ей.
Когда брат отпрянул, она вырвалась и, с горечью прошептав – «сволочи» - побежала в лес.
Алексей выпрямился во весь рост, направил ствол на брата и сказал:
- Уходи из моей жизни! – и немного помолчав, добавил, - вы испоганили все самое светлое!
Брат поднялся, опустив глаза, и, развернувшись, ушел в темноту.
А Алексей с ожесточением плюнул на землю и пошел к дому.
Он в который раз резко открыл глаза, но сегодня не стал запихивать внутрь произошедшее давным-давно. Память пошла дальше, уводя его в далекую юность.
Брата он больше не видел, а Зоя в тот же вечер ушла с отрядом. Он ожидал от нее каких-то действий, но ничего не последовало. Это еще больше его ожесточило. Со злостью и ненавистью он ушел воевать за Красную Россию. А этот сон ему снился часто. Иногда в этом сне он ощущал себя на месте брата. Но к чувству омерзения от этого почти всегда примешивалось возбуждение, которое он зажимал глубоко внутри. Однако бывало, оно вырывалось наружу, и тогда случалось такое, чего от себя никак не ожидал.
Но сейчас его ничто не тревожило – пришла пора платить по счетам. Предстояло поставить жирную точку в его жизни. И поставить так, чтобы оставить шансы всем близким ему людям.
Глубоко вздохнув, комбат поднялся. До начала наступления оставалось два часа!
За это время он успел сделать очень много, и, когда началась артподготовка, они вместе с начштаба находились в передовой траншее.
С последним залпом вверх взвились ракеты, и соседние батальоны пошли в атаку. Комбат внимательно наблюдал в бинокль и ждал, когда Кузьмин начнет свою работу.
В это время сзади раздались крики, и в траншею буквально влетел взбешенный Павленко.
- Саботаж наступления! Всех под суд! – закричал он, размахивая пистолетом.
- Не разводите панику, - холодно произнес майор.
- Я знал Кондратьев, что ты шпионский прихвостень! – зарычал Павленко, наставляя ствол на комбата, - посмотрим, как ты сейчас будешь выкручиваться!
- Возьмите себя в руки, - ухмыльнулся майор, - если вы не знакомы с планами командования, то это не дает вам право выдвигать надуманные заявления.
- Надуманные? - засмеялся капитан и обратился к стоящим кругом бойцам, - товарищи, у вашего, так называемого командира, оба сына пропали без вести, а точнее один сдал свой самолет немцам, а другой – подводную лодку!
Возможно, Павленко хотел сказать еще что-то, но в этот момент кулак комбата пришелся ему ровно в подбородок, и он рухнул на дно траншеи.
Кондратьев быстрым движением выхватил пистолет и, поднеся его к сердцу капитана, нажал на спусковой крючок. Среди шума и гама выстрела никто не услышал, кроме стоящих рядом.
Мало, кто заметил, что с капитаном пришли два солдата. Теперь они бросились вперед на майора, но, не успев сделать двух шагов, были остановлены выставленными штыками солдат батальона. Сдавать своего комбата он не собирались.
Кондратьев, тяжело дыша, поднял голову и неожиданно произнес:
- Храбрый был офицер! Погиб в неравном бою! – без тени иронии майор повернулся к начштаба, - прошу вас, товарищ капитан, представить этого смелого офицера к награде, а его бойцов к медалям за выполнение особо важного задания.
- Так точно, - тихо сказал начштаба.
- А вы товарищи солдаты, - обратился комбат к бойцам Павленко, - сохраните тело своего командира, а нам пора в бой! Капитан давайте ракету!
Вместе с яркой вспышкой майор перемахнул через бруствер и во главе своего батальона, без криков и выстрелов, устремился вперед.
С тяжелым сердцем он начинал этот бой, но по мере бега, ощущая атакующую волну своих солдат, к нему возвращалось пьянящее чувство лихого набега. Здесь он чувствовал себя своим! Как будто его древний предок, идущий на смерть, комбат рвал воздух ртом и твердо сжимал в руке пистолет.
Словно тени, они мчались на противника с бешеной скоростью, перескакивая через заграждения и колючую проволоку. Вдруг впереди застрочили два пулемета – видимо, Кузьмин не успел закрыть их! Но комбат не стал класть людей на землю. Быстро и четко перестроившись в колонны, батальон цепочками перескочил через последнее заграждение и рванул в первую траншею.
Уже перед самыми окопами, в правом плече комбата зажгло. Сжав зубы, он заскочил в траншею и тут же наткнулся на немца. Сложившись вниз, майор левой рукой нанес удар в пах и противник загнулся, а сверху его тут же добил Трофимыч.
Перескочив через мертвое тело, сержант бросился к комбату, чтобы перевязать.
- Оставь, наверх надо, - прошипел Кондратьев.
- Там наш любимый комиссар уже вторую линию взял, а Кузьмин уже на высоте, так что не переживай!
- Кузьмину вообще голову оторву! – зарычал комбат, - беги к нему и скажи, чтобы разворачивал все орудия и пулеметы вниз и прикрывал соседей. Я сам поднимусь.
Отпустив сержанта, майор поднялся наверх. Здесь уже был начштаба, который тут же отрапортовал:
- Высота взята, товарищ майор!
- Как обстановка? – осматриваясь, спросил комбат.
- В лощинах у противника было сосредоточено большое количество техники и людей. Когда мы ударили из их же орудий сверху, они побежали вон к тому леску. Скорее всего, там у них основные силы. Соседи наши собрались отступать, но теперь занимают соседние высоты – потери у них серьезные! Наши потери – тридцать четыре человека убитыми. Около сотни раненых. Окопы опоясывают всю высоту кругом, так что можно занимать оборону. Или будем отступать?
- Нет, будем стоять здесь! Скоро они ударят, чтобы проверить, что мы из себя представляем. Весь батальон переводи на эту сторону высоты. Оборудуй чуть пониже наблюдательный пункт и наладь связь с соседями. Найди командира наших танкистов и пришли ко мне. И Кузьмина тоже, - комбат устало опустил взгляд.
- Ранен? – удивленно спросил начштаба, - первый раз тебя пуля достала!
- Не первый, было в Гражданскую.
- Все равно плохая примета!
- Не каркай! Иди давай, время мало!
Когда комбат спустился в наскоро оборудованный наблюдательный пункт, его уже ждал молодой лейтенант в танкистской форме, которого внимательно рассматривал уже устроившийся здесь Трофимыч.
- Что ж ты, какой чумазый, лейтенант? – усмехнулся сержант.
- А я не белье полоскал! – нахмурился тот.
- Не кипятись, танкист, - присел рядом майор, - ты командир танкового подразделения?
- Лейтенант Климов! – представился он, - капитан Разуваев погиб, сгорел.
- Понятно! Сколько у тебя осталось машин?
- Три!
- Весело! – покачал головой комбат и, внимательно посмотрев на подошедшего комиссара, продолжил, - тросами, по быстрому, сдвинешь всю вражескую технику, скопившуюся внизу, и запрешь проходы через лощины. Потом найдешь хорошую позицию, - мне твои пушки пригодятся. Противник сейчас ударит! Поторапливайся! И береги технику и людей! Тебя как звать то?
- Михаил!
- И себя тоже береги! – улыбнулся комбат.
Когда танкист убежал, комиссар как-то странно посмотрел на командира и спросил:
- Вы же собирались, товарищ майор, пропустить противника через лощины?
- Ты за кого меня принимаешь, лейтенант? – нахмурился комбат, - пока есть возможность сдерживать противника, я буду его держать!
- Удивительный вы человек, Алексей Павлович, - улыбнулся лейтенант.
- Дай бог тебе того же! – неожиданно прохрипел примостившейся недалеко сержант.
Все рассмеялись.
Но в это время противник пошел в наступление, загремели выстрелы, откуда-то пошел черный дым, теперь хорошо различимый в уходящих сумерках, которые уже не могли скрыть клин ползущих на высоту немецких танков.
Комбат рассчитал правильно. Противник проводил разведку боем, но этот легкий удар мог сразу же вышибить их с высоты, настолько он был силен.
Кое-как удалось отсечь пехоту и подбить несколько танков, но машины с крестами все же прорвались к входу в лощину и теперь давили первую траншею своими гусеницами. Положение было критическим!
И вот тут неожиданно из лощины выскочили три наши тридцатьчетверки. С лету они подбили два «тигра», развернулись, подставляя свои борта выстрелам, дали дружный залп, обездвижив еще двоих, и помчались вдоль высоты, на полной скорости, паля из всех орудий.
Этот неожиданный, можно сказать наглый, налет обескуражил наступающих. А тут еще сверху ударили три орудия, переброшенные Кузьминым с той стороны высоты. Немцы стали оттягиваться назад. Батальон воспрял духом, начал палить из всех стволов и собрался было идти в контратаку, но комбат тут же приказал вернуться и, мало того, отойти на ту сторону высоты, оставив лишь наблюдателей. Командиры тут же собрались на совет. Комбат без промедления обрисовал обстановку, стараясь не показывать болей в плече, от которых уже туманилась голова.
- Противник отошел, но это только цветочки. Самое главное он понял, что нас тут немного и атаковать мы не собираемся, а значит сейчас раздолбает высоту авиацией и артиллерией и пойдет в атаку, обойдя высоту с двух сторон. Наша задача выполнена, поэтому сейчас самое главное сохранить личный состав, но отходить мы не будем. Спрячемся с той стороны высоты, пусть бомбят. Когда пойдут в атаку по лощинам, то можно покуражиться, но не сильно. Тебя это Кузьмин в первую очередь касается! И, кстати, где там танкист?
Вперед выступил сияющий Климов.
- Ты зачем подставил борта под удар и угробил одну машину с людьми? – сурово спросил комбат.
- Так я… - не нашелся даже что сказать от такой несправедливости танкист.
- Вот посмотрите, товарищи, к чему может привести невыполнение приказа. Если бы не его выходка, может быть, мы здесь не сидели. Молодец, танкист! – улыбнулся майор и похлопал зардевшегося танкиста по плечу, - а теперь всем по местам!
Командиры разошлись, а майор прилег, морщась от боли и посматривая в бинокль на запад. Начштаба и комиссар стояли молча сзади.
- А вы чего остались? – удивился комбат.
- Вас ждем, товарищ майор, - спокойно произнес лейтенант.
- Идите, идите, занимайтесь своими делами, - отмахнулся майор.
- Без тебя не пойдем, - жестко проговорил начштаба.
- Приказ командира не хотите выполнять?
- А командир ранен и ему надо в госпиталь, и мы его здесь не оставим.
Комбат, прищурившись, посмотрел на упрямые лица офицеров и понял, что не убедит их.
- Хорошо! – он не спеша, поднялся и вслед за ними двинулся на ту стороны высоты.
Артналет начался неожиданно. Они, пригнувшись к земле, перебежками почти уже достигли закрытого места, когда около них разорвался снаряд. Шедший впереди начштаба успел нырнуть за большую глыбу. Комбат, прыгнув с места, закрыл собой комиссара и прижал его к земле. Всю его спину обожгло с ног до головы, а в мозгу возникла вспышка. На мгновение он потерял сознание, а когда пришел в себя, уже не чувствовал своего тела. Его перетащили в окоп и положили на живот. Огонь по нервам поднимался все выше, дышать становилось тяжелее, сознание металось по каким-то темным коридорам, но натыкалось лишь на грязь и туман. Кто-то звал его, протягивая руку. Последним усилием рванувшись к ней, он вырвался и приоткрыл глаза.
Его голова лежала на коленях Максимыча, рядом, умоляюще глядя на него, сидел Валера, дальше Трофимыч, закрыв лицо руками, и еще несколько бойцов.
- Андрей, - тихо позвал комбат начштаба.
- Что, дорогой ты наш Алексей Павлович, - чуть не со слезами промолвил тот.
- У меня в кармане письмо Зое – отправь!
- Сам отправишь. Вот отсидимся и в медсанбат тебя.
- Нет…Нельзя мне выходить из этого боя живым. Конечно, не хотел, чтоб так получилось. И не думал, что это так страшно. Что так темно там, но надо платить по счетам. Берегите себя. Берегите наших людей. Держитесь.
Они еще что-то говорили, но он уже не слышал их. Темные коридоры снова замелькали перед глазами. Казалось, вот сейчас он опять увидит, всю жизнь стоящую перед ним, картину произошедшего в лесу, но она возникла и ушла, а перед взором предстало огромное поле ржи, по которому они втроем: Зоя, Сашка, он – бежали навстречу солнцу. Сзади их догоняли Иринка, Мишка и Ваня. Чуть поодаль стояла улыбающаяся мать. А они все неслись и неслись. И вдруг темнота.
В этот день Зоя вышла на работу поздно. У Ирины опять поднялась температура – вот уже неделю она не вставала с постели, после того, как пришли известия о братьях.
Уже выйдя за калитку, Зоя увидела почтальона. Двенадцатилетняя девочка шла нехотя, понурив голову, к ее дому. Внутри екнуло. Предчувствуя неладное, она присела на лавочку, даже не заметив небольшую лужицу на ней.
Девочка подошла и подала ей, молча, два письма. Одно из них было похоронной на мужа, второе – послание от него же, адресованное именно ей. Обычно он писал дочери.
Зоя неспешно развернула уголок. В письме была лишь одна фраза – ты свободна!
Шедшие мимо женщины с ведрами и лопатами остановились и тихо заговорили.
- Беда не приходит одна.
- Горе то, какое! Всех мужиков забрала война проклятая!
- Как жить то будем? Такой хороший мужик был!
Зоя закрыла лицо руками. По щекам потекли слезы, но никто из окружающих не знал причин этих слез. Никто не мог понять – каково это, после стольких лет внутренней тюрьмы, расправить крылья. Нет, она еще не летала – ее бы не поняли, и в первую очередь дочь, но она готова была, наконец, стать самой собой.
Известие сразу облетело село. К ней приходили люди, высказывали соболезнования, утешали и предлагали помощь. Чтобы скрыть свои чувства, Зоя махнула стакан водки и ходила по избе, как в тумане.
А ночью дочери стало совсем плохо. Спешно ее отправили в городскую больницу. Просидев с ней всю ночь, Зоя услышала от врачей, что кризис миновал и, уложив Ирину спать, вышла на улицу.
Яркое солнце только поднималось. Глубоко вдохнув холодный осенний воздух, Зоя ощутила такую жажду жизни, что не удержалась и побежала по аллее, кружась и смеясь от счастья. А когда успокоилась, то твердо поняла, куда ей надо сейчас идти.
Секретарь райкома твердо убеждала ее, что Геннадия Аркадьевича нет на месте, но она знала, что он здесь. Она чувствовала его.
Оттолкнув девушку, Зоя распахнула дверь в кабинет и увидела его сгорбившуюся фигуру над столом.
Секретарь райкома поднял глаза, и они встретились взглядами. Никогда еще ее взгляд не был настолько откровенен. Она подошла к столу и тихо произнесла:
- Наконец, мы можем быть вместе!
И понеслась совсем другая жизнь. Неспокойная, но счастливая. Первое время Геннадий артачился и тушевался, но она твердо взяла все в свои руки. Ей было плевать на то, что говорят вокруг. Единственно, только дочь смотрела на нее укоризненно, но скоро ее направили учиться в сельхозинститут, и Зоя развернулась вовсю.
Иногда, уличив время от постоянной работы, она забирала Геннадия из города, и они уезжали на реку, оставаясь совсем одни. Столько любви и нежности было в ее глазах, руках и движениях, что он не мог ни в чем ей отказать. Это было самое счастливое время в их жизни! Только недолго.
В начале апреля Геннадия арестовали. Шок, который он испытала, выбил ее из колеи. Она осунулась, побледнела, ни с кем не разговаривала и совсем никуда не ходила, даже по своим прямым обязанностям.
Скоро и ее вызвали в душный закуренный кабинет к следователю. Она отвечала односложно, от всего отказывалась и старалась выгородить Геннадия, хотя ничего о его делах не знала.
Сидя перед молодым ехидным капитаном, она вдруг решила для себя, что жить без своего любимого человека не будет. Пусть ее забирают вместе с ним! И, решив так, она наговорила на себя такое, чего с лихвой хватило на арест.
Через два дня отсидки в камере, ее неожиданно вызвали к самому генералу.
Пожилой и прожженный чекист долго рассматривал ее показания, а потом, прищурившись, неожиданно спросил:
- Зачем вы себя оклеветали?
- А какая вам разница? – удивилась Зоя.
- Не считайте нас извергами, - жестко выговорил генерал, - у каждого своя работа. И будьте добры, не делать из себя героиню. Если партии будет надо, она сделает это за вас. И вы, как истинный коммунист, не вольны поддаваться своим желаниям.
Генерал встал и демонстративно порвал ее показания на мелкие кусочки.
- Что это значит? – покосилась она.
- Это значит, что вы свободны! Идите и работайте на благо общества! И помните, что жена Героя Советского Союза не может быть запятнана никакой грязью.
Кровь прилила к голове. Пальцы сжались в кулаках до боли. Такого поворота она не ждала. Даже мертвый он смог поставить ее на место. Возникший поначалу гнев сменило чувство горечи и бессмысленности всего. А потом началась истерика. Зоя безудержно смеялась.
Ее сразу же отправили в больницу, дали успокаивающего, но пришла в себя только через несколько дней. А, выйдя из лечебницы, она домой не поехала. Пошла в обком, попросила найти работу в городе. Ей пошли навстречу и направили в один из райкомов, предоставили комнату и особо не докучали расспросами.
Так Зоя стала жить в городе. Дочь иногда заходила в гости, но отношения были натянуты, и она никогда не оставалась ночевать, уходя в общежитие.
В мае, когда наши войска уже были в Берлине, Ирина неожиданно забежала к матери. Вид у нее был счастливый и возбужденный. С порога она сразу бросилась к ней на шею.
- Мама, Иван жив!
- Это здорово, - тихо произнесла мать и отвернулась, чтобы не показывать своих чувств.
- Мам, он в госпитале. Скоро приедет. Я сейчас поеду домой – приберусь. Все равно я перевелась на заочное. Буду работать в колхозе и учиться. Может поедешь со мной? Будем ждать Ваню.
- Дел много, - коротко ответила мать.
- Ладно, - опустила голову Ирина.
В тот же вечер она уехала домой. А через две недели пришла весточка от Ивана, когда он приезжает.
Ирина приехала на вокзал за час до прибытия поезда, присела на лавочку и стала ждать.
- Какой теперь брат? – думала она, - последний раз, когда уезжал учиться, он был высоким крепким парнем с улыбкой на лице и добрым взглядом. Совсем не как Мишка – тот был озорным и шебутным, везде совал свой нос, шалил и шутил.
Ирина почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но, собравшись, встала и вышла на перрон. Диктор объявил прибытие поезда.
Вагоны тихо подкатывали на высадку, а она долго всматривалась в окна, стараясь разглядеть в них знакомое лицо.
На перрон стали выходить люди. Ирина, вертя головой, пыталась разглядеть среди них своего брата. Неожиданно кто-то опустил сзади на ее плечо руку. Она резко повернулась и увидела высокого, худого, с небольшой сединой в волосах капитана, опирающегося на палку. Взгляд его по-доброму осматривал ее, и вот, наконец, на лице появилась улыбка, так хорошо знакомая ей.
- Здравствуй сестренка! – негромко произнес он.
- Ваня! – Ирина бросилась к нему на шею, крепко прижалась, как будто боясь, что он снова исчезнет и никогда больше не появится.
Они еще несколько минут простояли так, а потом отошли к лавочке и присели.
- Спешить нам некуда, мама еще на работе, - вытирая слезы, проговорила Ирина и неожиданно добавила, - только ты не говори с ней об отце.
Иван внимательно посмотрел на сестру, опустил взгляд и тихо сказал:
- После того, что пришлось повидать, многое кажется незначительным и неважным.
- Для нее это, видимо, важно! – Ирина взяла его руки в свои.
- А самое интересное, что, когда наши освободили хутор, в котором меня раненого схоронила местная семья, то сразу же отправили в особый отдел. Знаешь, как это страшно – быть под подозрением! Месяц я писал объяснения и ждал, потом начал психовать, ругаться – в итоге оказался в тюрьме. Чтобы было, я не знаю, но однажды меня вызвали и выдали вещи и документы, напоследок сказав – сыну Героя Советского Союза надо быть осторожней! А в госпитале даже наградной лист пришел, - и Иван указал на орден Красной Звезды на груди и с горечью добавил, - получается, что не мне поверили, а отцовской Звезде.
- Получается, что ты жив! – улыбнулась сестра и посмотрела ему в глаза, - а вот отца и Мишки нет!
- Да, мы обязательно будем жить! – твердо произнес Иван и, подняв свою палочку, добавил, - даже в таком виде!
- Да в таком виде еще танцевать можно! – засмеялась Ирина, - у нас знаешь, какие танцы бывают! А Верка Самохина, какая стала!
- Да ну! – тоже засмеялся Иван, - надо на нее посмотреть!
- Да, только сначала к матери заедем.
Они встали и в обнимку пошли в город.
Мама встретила их спокойно, ничем не выдавая своего волнения. Как потом сказал Иван – она всегда была железной женщиной. Она много расспрашивала его, как он воевал, как остался жив, но про отца он не сказал не слова. Под вечер они засобирались.
- А вы куда? – поинтересовалась мать.
- Мы домой, мама, - хором ответили они.
- Ну, давайте, - негромко произнесла она и закрыла за ними дверь.
Потом прошла на кухню, взяла в руки тарелку и долго смотрела в окно, провожая взглядом детей. Когда они скрылись за поворотом, Зоя вдруг резко бросила тарелку в стену. Осколки разлетелись по всей кухне. Смотря на них, она процедила сквозь зубы:
- Ты отнял у меня даже детей.
Домой они приехали поздно. Но весть о том, что вернулся Иван, разнеслась по селу мгновенно. С фронта еще никто не возвращался, поэтому знакомые потянулись к дому Кондратьевых. Выгонять их не стали, тут же сообразили небольшой стол, долго сидели и разговаривали. Среди пришедших оказалась и Вера Самохина. Она сидела тихо в сторонке и посматривала на Ивана. Наконец, когда он пошел покурить на крыльцо, она подалась за ним. Курившие здесь же старики, переглянувшись, тот час исчезли.
- Какой ты стал интересный! – начала Вера.
- Да уж, вот с костылем хожу, - присматриваясь к ней в темноте, хмыкнул Иван.
- А причем тут костыль? Я вон, как лошадь, пашу в колхозе. Руки в мозолях, лицо и волосы выгорели, пропахла навозом, да молоком. Да и была ли молодой – не помню!
- А глаза у тебя все те же! – негромко произнес Иван.
- А ты помнишь мои глаза? – с надеждой спросила она.
- Вот сейчас посмотрел и вспомнил. А после последнего твоего письма, как разбился, часто вспоминал и от этого размылся твой образ, остался только свет.
- А я уже похоронила себя. Как узнала о тебе, так совсем уж плохо стало, только коровенки мои и спасли. Сяду возле них и плачу, а они смотрят на меня и машут своими ресницами. Ну, как я их оставить могла?
- А зачем плакать? Живой я. Только инвалид наполовину, да седой.
- А для меня ты всегда одинаковый, дорогой и любимый!
Сказав это, Вера отвернулась, прикрыла лицо руками, как будто испугалась чего, и попятилась назад.
Иван обоими руками взял ее за плечи, потом отвел пальцы от лица, поднял ее глаза к своим, и сказал:
- Пойдем погуляем на реку. Если ты не устала, конечно.
Она смотрела ему в глаза и не могла вымолвить ни слова. Иван и так все понял.
- Тогда я сейчас Ирине скажусь и приду.
Он отпустил ее и пошел в дом. Вера осталась стоять ни жива, ни мертва. Сердце стучало, как набат, дрожь пробирала все тело. Она только знала одно – счастье есть на свете!
Иван поднялся в дом. Гости уже разошлись, а сестра готовила постель себе и ему.
- Ты, Ирина, не торопись, - улыбнулся он, - я еще прогуляюсь.
- Придешь к утру и ляжешь, - спокойно сказала она, продолжая застилать, а потом подняла глаза, усмехнулась, и спросила, - так есть для чего жить? А, Ваня?
Он рассмеялся во весь голос, подошел к ней, поцеловал и, ничего не сказав, вышел.
А рано под утро Иван вернулся весь сияя. Ирина выглянула из под одеяла и спросила:
- Когда свадьба?
- А хоть завтра! – засмеялся брат.
- Пора рассылать приглашения!
Однако рассылать приглашения не пришлось. Через два дня Ивана вызвали в обком и настоятельно предложили поработать на авиационном заводе. Должность была приличная, да и работа ему была по душе. Он согласился и, приехав домой, рассказал все сестре.
- А как же Вера? – спросила она, выслушав.
- Ей, конечно, трудно будет расстаться со своими подопечными, но я уже справлялся насчет ее работы. Сначала пойдет учиться, а потом посмотрим.
- Это здорово! – обрадовалась Ирина, - только вот я опять одна останусь.
- У тебя еще все впереди, - многозначительно сказал Иван, - и дом наш, я думаю, еще послужит.
- Ну а свадьба как?
- А свадьба будет честь по чести!
Свадьба действительно стала самым грандиозным событием в селе. Гуляли до ночи. Мать, правда, не приезжала. Сослалась больной. На это, кстати, никто внимание не обратил. А после свадьбы, молодые сразу уехали в город. Ирина снова осталась одна: работала и училась, получала письма от Ивана. Часто бывая в городе, заходила к ним в гости. Иногда была и у матери, но всегда возвращалась домой.
Скоро в село стали возвращаться с фронта мужики. Практически каждый из них заходил к ней в гости, как будто отдавая какую-то дань. Постепенно ее дом превратился в мужские посиделки, но никто из женщин не косился на нее. Никого из мужчин она не отмечала отдельным вниманием.
Только однажды ее на поле поймала подружка и сказала, что ее ждет какой-то военный около дома. В обед она вырвалась и помчалась посмотреть, кто ее ждет.
На лавочке у забора, рядом с Андреем Максимовичем, тоже недавно вернувшимся с фронта, сидел молодой светловолосый офицер. Они оживленно о чем-то говорили. Когда она подошла, они тут же замолчали и встали. Ирина внимательно рассматривала молодого человека, и ей показалось, как будто они были когда-то знакомы. Что-то родное промелькнуло в его лице. Андрей Максимович о чем-то говорил, но они оба его не слушали, смотря друг другу в глаза. Наконец, до нее дошел смысл его слов.
- Это, Ирина, наш боевой комиссар, капитан Кудряшов. Зовут его Валера. Я его сразу приглашал к нам приехать, но не отпустили. Хочу показать ему наши места. Уж очень хотел увидеть наше село. Твой отец, кстати, спас его в том бою.
- Да, Ирина, - перебил его молодой человек, - это все действительно так. И я был бы признателен, если бы вы мне помогли.
- Пойдемте в дом, - спокойно предложила она.
- Э, нет, - возразил Андрей Максимович, - у меня еще дел невпроворот, вы уж тут сами разбирайтесь.
С этими словами он пожал руку капитану и побежал вдоль домов в контору.
Они вошли в дом. Валера внимательно начал рассматривать фотографии.
- Я вам сейчас согрею обед, пообедайте и отдохните, а я пока сбегаю до поля, а к вечеру вернусь, - все так же спокойно продолжала Ирина.
- У вас всех так радушно принимают? – спросил он.
- А чем вы лучше других, - почему-то жестко сказала она и подумала про себя – что это я кипячусь?
- Извините, не хотел вас обидеть. Ни каждый пустит чужого человека в дом.
- А человек, служивший с моим отцом не чужой мне!
- Это здорово! А то я не знал, как буду с вами разговаривать.
- А что – я такая страшная?
- Совсем нет. Я несколько идеализировал вас в своем сознании и боялся, что ошибусь. Но на деле оказалось, что вы действительно красивая девушка с настоящим характером.
Она хмыкнула и вышла из комнаты, чтобы накрыть на стол, мельком заметив хорошо начищенные сапоги гостя. В голове возникла мысль – щеголь! Но, поставив тарелку на стол, взглядом наткнулась на расстегнутую на груди гимнастерку с орденами и медалями и тут же взяла свою мысль назад.
- Вот поешьте, а я пойду – работы много.
- Может быть помочь?
- Нет, отдыхайте. Вы ведь очень устали, наверно, - съехидничала она и быстро выскочила из дома.
Неспешно направляясь к полю, Ирина чувствовала, как сердце бьется часто- часто, а в голове стелился туман.
- Чего это я, - думала она, - ну, пришел человек, ну посматривает на меня – чего тут такого! Почему я так резка с ним, почему пытаюсь его очернить? И мысли все как-то плывут. Нет, не буду думать о нем! Не буду!
Но не думать не дали. Девчонки, узнав о приехавшем, подтрунивали и посмеивались, чем еще больше разозлили ее. А в глазах все время стояли его руки, глаза, волосы, как будто он был рядом. Еле доработав до вечера, она была готова мчаться домой, но специально нашла себе еще несколько дел, чтобы подольше задержаться. А, когда, наконец, подошла к дому, то увидела свет во всех окнах и шум голосов.
- Вот хозяин нашелся! – зло высказалась она вслух и зашла в дом.
В зале собралось большое количество фронтовиков, беседующих с ее гостем. Влетевшая Ирина тут же наткнулась на его взгляд.
- Вы простите, Ирина, - поднялся он, - друзья зашли, я уж не стал никого выгонять.
Она поняла, что попала в ловушку – все эти люди и так бывали у нее часто, дом ее всегда был открыт для них. Присев на стул у дверей, Ирина прислушалась к беседе и поняла, что что-то не так: не было слышно обычного мата, разговор шел о политике и возрождении страны; никто не курил и не пил, все были аккуратно одеты, а чистая обувь стояла за дверями. К ее гостю обращались не иначе, как – Валерий Андреевич и спрашивали совета. А он отвечал, все время посматривая на нее и улыбаясь.
Наконец, она очнулась и принесла тарелки с закуской и бутылку водки. Мужики оживились. Андрей Максимович, сидевший около нее, подняв рюмку, сказал:
- А что, Валерий Андреевич, оставайтесь у нас! Места у нас, сами видели какие – загляденье! Работы, хоть отбавляй! Коммунисты особливо нужны. А?
- Да, - серьезно начал гость, - вы для меня за последний год стали близкими людьми!
- А действительно, - неожиданно встряла Ирина, - если бы у вас, Валера, был дом, семья – вы бы приехали сюда?
Все замолчали и, смутившись, опустили головы. Ответил он сам – не жестко, но твердо.
- Всякое могло случиться! И многое еще будет! Меня война научила самому главному – ценить близких людей, которых может не стать, и ценить каждое мгновение, которого могло бы не быть. И сюда я приехал не просто так, а увидеть своих боевых товарищей, которые прикрывали меня своей грудью, с которыми делил последние крошки хлеба. Приехал, чтобы увидеть вас, Ирина. И совсем в этом не раскаиваюсь. Да, у меня нет дома, но партия всегда найдет для меня поле деятельности, однако пока у меня есть выбор, я хотел бы быть с вами, здесь!
У некоторых навернулись слезы на глаза. Раздались восторженные голоса.
- Вот, здорово, Валерий Андреевич, что вы остаетесь, - начал Андрей Максимович, - с вами мы быстро все построим. А пожить можно пока у меня – кровать найдем!
- Нечего ему никуда ходить! – снова вступила Ирина, даже не покраснев, - у нас большой дом – найдется место! Я думаю, отец был бы рад, что вы, Валера, будете жить у нас.
Никто, в том числе и он, возражений не высказали, и все пришедшие потянулись к выходу. Последним выходил Андрей Максимович. Подойдя к стоящей у дверей Ирине, он негромко произнес:
- Я, конечно, тебе не отец, да и он не стал бы тебя упрекать – но что ты ершишься, как еж – будь ты женщиной!
Она промолчала, закрыла за ним дверь и пошла устилать постель. Валера в зале зашивал гимнастерку и смотрел на ее движения. Почувствовав его взгляд, она обернулась и сказала:
- Поспите здесь, а я в другой комнате. Спокойной ночи!
- И вам тоже, Ирина, - улыбнулся он.
- Вот еще что хочу спросить, - обернулась она на выходе, - почему вы именно в наш дом приехали? Хотите мне долги отдать за отца?
- Этот долг я уже никогда не отдам! – твердо сказал Валера, - а к вам, Ирина я приехал, потому что осталась у меня тогда ваша фотография от вашего отца, и с ней я прошел до самого Берлина. Но самое главное, что вы лучше, чем эта фотография.
- Хорошо, - только и сказала она, направившись в свою комнату.
Войдя в свою комнату, Ирина потушила свет и легла, но сон не брал. Наконец, и в зале погас свет. Наступила тишина.
Неожиданно ей пришло в голову, что она находится в доме одна, с посторонним мужчиной, который явно сильнее ее. Мурашки пошли по всему телу – она хорошо знала историю своей семьи. Но сдаваться не собиралась!
Через час такого напряжения постель ее взмокла. И вот раздались шаги по коридору!
Руками нащупывая железную уключину под кроватью, она приподнялась. Шаги затихли у ее двери. Ирина перестала дышать. Немного постояв, Валера двинулся в сени. Тяжело вздохнув, она откинулась на подушку. Так прошло пятнадцать минут. Он не возвращался. Подождав еще минут десять, он встала, накинула халат и выглянула в коридор, потом в сени. Он стоял у открытых дверей и смотрел на звезды.
- Что-нибудь случилось? – спросила она.
- Ирина! – обернулся он, - а вы что тут делаете?
- Я привыкла жить одна, поэтому проснулась от ваших шагов.
- А я вышел посмотреть на звезды.
- Что они лучше меня? – неожиданно вызывающе спросила она и откровенно посмотрела ему в глаза.
От удивления Валера приподнял брови, потом нахмурился и произнес:
- Я не хотел бы повторять ошибок ваших родителей!
- Что? – на этот раз пришлось удивиться ей.
- Да, Ирина, я был у вашей матери, и она рассказала мне многое. Наверно, хотела очернить вашего отца. Я вообще знаю много о вашей семье.
- Хорошо подготовились! – с гневом заговорила она, - только я не крепость, которую надо брать приступом!
- А я и не собираюсь брать, - прервал ее Валера и с горечью продолжил, - я предлагаю вам руку и сердце! Но если вам наплевать на это, то уйду сейчас же, потому что трудно мне спать в одном доме с вами.
- А я тебя привяжу к кровати и никуда не пущу, - спокойно произнесла она, придвинувшись к нему, - потому что никто еще не заставлял меня так грубить, хамить и плеваться, потому что ни ради кого я еще не хотела бы вывалиться в грязи лишь за одно прикосновение, потому что ты самый близкий и родной мне человек!
Он ошарашено смотрел на нее и не мог прийти в себя. Только глаза его нежно и ласково бродили по ее лицу.
- А теперь пойдем спать, - взяла его за руку Ирина, - на моей кровати спокойно можно убраться и вдвоем.
- До свадьбы? – опять удивился он.
- А я хочу сама делать свою судьбу! - улыбнулась Ирина и повела его в дом.
Положив Валеру на кровать, она сняла рубашку и почувствовала холодную дрожь по всему телу. Сердце колотилось, готовое выскочить, руки дрожали.
Нырнув под одеяло, Ирина сразу оказалась в его объятьях, и вот тут ее пламя выплеснулось наружу.
Десять лет прошло после гибели майора Кондратьева, когда было решено поставить в селе его бюст. А так же назвать в его честь улицу. Валерий Кудряшов, как председатель, и Ирина Кудряшова, как парторг, предложили поставить монумент, на котором будут вписаны фамилии всех погибших, кто ушел из их села. После долгих переговоров, решено было монумент поставить и вписать все фамилии, но первой поставить фамилию Кондратьева, в честь которого назвать улицу, на которой будет стоять этот памятник.
На открытие построенного комплекса памяти были приглашены все фронтовики, а семью Кондратьева пригласили отдельно.
Накануне праздника к дому Ирины подъехала машина, в которой привезли ее мать. На этот раз отмежеваться ей не удалось.
Выпроводив детей гулять, дочь проводила ее в дом. Мать долго осматривалась, потом присела и ухмыльнулась.
- Изменили все?
- У нас своя жизнь. Нам незачем смотреть в прошлое, - спокойно ответила Ирина и села рядом.
- Ну-ну! Муженька все своего слушаешься!
- Ты, мам, только об одном думаешь! Сколько лет уже! Не надоело тебе с ненавистью жить? Ведь свою жизнь гробишь!
- Мою жизнь давно угробили! И даже умереть не дали!
- Ты сама объявила всем войну!
- С тобой бесполезно разговаривать! Ты, как легла, так и лежишь под мужчиной! Вон уже четвертого настряпал! Когда хоть работать успеваешь?
- Мне это не мешает! Люди меня уважают, в доме счастье и смех. А ты просто завидуешь мне! Признайся хотя бы себе!
Мать поморщилась и отвернулась к окну. На улице бегали и веселились ее внуки.
- Ты вот такая правильная! – начала она глухо, - а знаешь ли, какой был твой отец и его братик?
- Знаю, мама! – тихо ответила Ирина, - ты же не читала отцовские письма, а он мне все написал!
- Все? – захохотала мать.
- Да, мы все знаем!
- Мы?
- Да, и Иван тоже! И все равно считает его своим отцом.
- Странные вы люди, - опустила голову мать.
- Просто мы умеем прощать!
- А я вот смотрю на твоих детей и думаю, что никогда не прощу его. Ведь всему, что у меня сейчас есть, я обязана ему! Это выводит меня из себя! Не могу с этим нормально жить. И никогда не смогу.
Ирина обняла мать и на ее руку осторожно стекла слеза.
- А вот был бы у тебя склероз, мам, - неожиданно сказала она, - как бы хорошо мы зажили!
Зоя подняла голову и удивленно посмотрела на дочь. Потом вытерла слезу и засмеялась. Засмеялась по-доброму, как давно уже не смеялась.