Нет ничего глупее, быть непонятно кем. Как, к примеру, пингвин – и не птица и не рыба, с уродливыми отросточками плавников-крыльев. Нескладно маленькими и корявыми ножками, для передвижения по суше. Безобразное создание. С телячьей тушкой и клювом на голове.
Артур, такой же пингвин, способный немножко того, немножко этого… а вот чего-то одного и в совершенстве – нет. Поздно уже говорить, когда повязан с человеком узами брака. Он приносит мне гадчайшие фрукты. Самые дешевые. С таким видом, будто достал мне зимой виноград. Разве я не вижу, что мятые бока маленьких апельсинок – гнилы изнутри. Господи, жирный, жадный пингвин.
Но я всё равно их ем – корявые зимние яблочки, с лишайными точками. Кусаю со здорового бока, а остальное кладу на тумбочку. Иногда, огрызки, перекатившись, падают за неё и сгнивают там. Санитары страшно недовольны. Говорят запах тяжелый и досадный. Обычный запах. Гниющих яблок. Как у нас в садовом погребе. Ящиками лежит это дерьмо, которое все усердно и любовно снимали специальным шестом с высоких веток, а паданку резали в компот.
Так вот – санитары. Или нет, о чем это я?! (пингвины) жирные и жадные. Ну да. Вот пришёл вчера, со своими малюсенькими оранжевыми (гнилыми) шариками. Выкладывает их из жутко шуршащего кулька мне на одеяло. Они бегут по неровной поверхности чуть согнутых колен и с глухим звуком падают на пол к его (корявым маленьким) ногам.
- ну держи же!
А пальцы перепутались между собой и не шелохнутся. Зло берет. Пусть катятся!
Он шустро, для пингвина, но так же комично юркает, собирает и запихивает в ящик, где лежат лекарства. Еще лучше. Вперемешку с «паркопаном». Поначалу мне тройку выписали, а потом долго совещались, после последнего приступа и назначили «пятёрик».
Я когда принимаю его, тогда и вижу – большие стаи полуптиц. Гадких. Которых – ненавижу. Огромной, черно-белой массой наступающих на меня и уходящих за спину. А я кричу, так страшно, что не узнаю собственный голос. Нянька оботрет слюну, тогда только, после того, как выкричусь, могу разглядеть, что Артур повернулся вновь. Ему то, поди, неприятно смотреть, как жена в судорогах бьется,… а мне приятно?! Его эти гнилые, маленькие, кислые апельсинки!
В общем, сидит он недолго всегда. Гадость притащит. Посмотрит на меня с сочувствием скверной птицы. Не ну спросит, конечно – как я… а потом боком пингвиньим и на выход.
Я уже здесь четыре года. В первый мама приходила, а потом уехала по объявлению в какую-то глушь и пропала. Не знаю как. Ну, вот был человек, и нет его… Пингвин в милицию бегал, но так и не нашли.
А мне уже до этого «хорошо» было, так что человеческие страдания, по поводу пропажи родного человека я не испытала в должной мере. Как-то стеклянно всё прошло, а потом и вовсе привыкла. Знаю только, что Артур придёт и всё. И я вовсе не хочу, чтоб он меня покинул. Мне это очень надо – видеть кого-то, кто пришел именно ко мне, а не к полоумной Миле. У нее вечно кто-то сидит и я ей завидую. Не белой завистью, нет, как все любят приговаривать, а самой настоящей – черной. И плачу ночью. Потому что я ее ненавижу.
У нее на ярком, махровом халатике – хаотично скачут мультяшные пингвины, с выпученными глазами, но я не вследствие того ее ненавижу, а потому, что она сама в этой стайке и глаза у нее тоже лупатые, слёзятся, как будто вытечь хотят. Нам долго друг дуга терпеть здесь, потому мы с самого начала не разговариваем. И вообще никогда.
Когда домой разрешат я устрою Артуру настоящий праздник. Буду улыбаться и молчать.
То, что меня сюда вернули, так я и знала. Я уже привыкла к местным традициям. Я пускаю слюну – они сокрушаются. Теперь воротили навсегда. Так сказал доктор. Меня даже на суд не возили, я смеялась безостановочно, а санитары били – пингвины. Альбиносы.
Артура похоронили такие же полуптицы, только в черном.
Мила умерла 13 марта, прямо в день моего рождения
Тут у меня в блокноте слова разные, но чтоб обязательно на букву «ж». Я люблю их придумывать. – жуткий, жестокий…жирный, жадный.
«жалость» - дописала она.