Шикарная квартира

Леокадия Хамагаева
               

                ЛИЛИЯ ЮМАЕВА
                ШИКАРНАЯ КВАРТИРА          
               



           Нет ничего такого, чем бы Эва ни пожертвовала ради своей квартиры. И первой жертвой пала ее единственная бабушка Анастасия Анатольевна. Из двух комнат она занимала одну, на которую имела самое что ни на есть законное право, поскольку вся прежняя обширная квартира, покинутая ими по причине сноса, принадлежала исключительно ей. В свое время, когда родители Эвы один за другим умерли, она пригрела малолетнюю внучку у себя, вырастила ее, дала образование и выдала замуж. И вот теперь отравляет все существование Эвы своим присутствием в большой комнате, где разместила жуткую рухлядь, старье несусветное, достойное только того, чтобы его сжечь. Страдания Эвы были неописуемы: от злобы она не только колотила трехлетнего сына, но хорошо доставалось и мужу, красивому статному парню с мягкими карими глазами и доброй улыбкой. Он без памяти любил жену, до свадьбы охапками носил ей цветы, летал, как на крыльях, от одного ее благосклонного взгляда, а сейчас, будучи классным маляром, из кожи лез вон, чтобы угодить ей при отделке новой квартиры. Правда, этой самой отделке подвергались лишь одна комната, кухня и ванная. И вскоре контраст между ними и комнатой Анастасии Анатольевны стал просто вопиющим. Это все равно, что свести вместе прекрасного белоснежного лебедя и ощипанную курицу.
        Вечером, возвратившись с работы и едва бросив беглый взгляд из прихожей в комнату бабушки, Эва впадала в истерику. Резко оттолкнув обрадованного приходом матери малолетнего Алешку, она швыряла сумку на туалетный столик и быстро проходила на кухню, лишь бы только не созерцать весь этот бабкин хлам: нелепый, с деревянными завитушками и весь облезший от времени платяной шкаф, дурацкий стол на изогнутых, а попросту -  кривых, ногах , продавленный диван с валиками и высокой спинкой. На кухне она начинала с грохотом передвигать кастрюли, а пришедший за ней хвостиком испуганный Алешка жался к лакированной стенке, чего мать, кстати, категорически не разрешала делать. Не взглянув на сына, Эва зажгла газ и приступила к готовке ежедневного блюда, которое только и удавалось ей.
- Ма-а, - тихо ныл у стенки Лешка, - не хочу макароны, лучше пожарь картошку.
- Еще чего! – вскричала Эва. – Покомандуй у меня! Чего приготовлю, то и ешь.
Все радости жизни у нее сводились к очередной удаче мужа Павла, достигнутой им на фронте ремонтных работ. Поскольку он художественно отделывал квартиры и дома богатых людей, то приносил в семью хорошие деньги. Но не только это. Заодно он осваивал все новинки и оригинальные идеи в области оформления жилья. Их единственная комната блистала красотой, как дворцовые покои. Любой штрих был тщательно продуман и гармонировал со всем остальным. На краски, лаки, шпатлевку, заграничные обои и прочие материалы денег не жалели.
Не как попало – это в условиях-то дефицита! – подбирались и ковры, занавеси для окон, мебель, сервизы. Павел любил прихвастнуть перед друзьями:
- Я своей жене покупаю только богемский хрусталь. Такой бриллиант, как она,
хорошей оправы требует.
       Эва, приодевшись, и вправду смотрелась минимум как герцогиня. Рослая, статная, с необычайно гордой осанкой, она свысока поглядывала на окружающих, едва разжимая при встрече губы, чтобы процедить «здрасте». Одну из соседок это ставило буквально в тупик, и она с пристрастием допрашивала других:
- Как вы думаете, почему она такая гордая?
И люди отвечали каждый по своему разумению, но в основном с одним подтекстом:
- А чего ей не быть гордой? Она с высшим образованием, институт связи окончила, по телефонной части работает, а это, сами понимаете, прибыльное дело. Да и муж у нее в малярном ремесле настоящий художник, большие деньги в дом приносит, крутится вокруг нее, будто она королева. Любит, значит... Все при ней. Одно плохо -–бабка ее, Анастасия Анатольевна, общую картину портит.
- Как это?
- Да так. Целую комнату своим барахлом завалила и еще упирается – в дом престарелых переезжать не хочет.
В самом деле, Анастасия Анатольевна сопротивлялась этому, как могла. Тихая интеллигентная женщина, никогда ни на кого не повышавшая голоса, а тем более – упаси Боже! – на сироту Эву, молча выслушивала уговоры внучки о переселении в пенсионерский приют, оставалась по ее прихоти голодной, сжималась от ее угроз и обещаний, но продолжала сидеть в привычной для себя обстановке, среди дорогих ее сердцу полуистлевших вещей, выкуривая папиросу за папиросой. Добряку Павлу было жаль старуху, но он и заикнуться жене об этом не смел.
Когда Эва наконец дожала бабку, дав клятву, что будет посещать ее в доме престарелых чуть ли не дважды в неделю, приносить всякую вкуснятину, обволакивать вниманием и заботой, наконец, когда придет час, похоронит с почестями.
Увидев комнату пустой после отъезда бабушки, Эва чуть не умерла от счастья. Наступил период подлинного вдохновения и подъема всех положительных эмоций. Жизнь перешла в новую стадию, когда все средства надо было зарабатывать и бросать только на одно – доведение квартиры до совершенства. От полноты чувств Эва вместе с мужем и Алешкой даже посетила бабушку два-три раза. А потом стало не до того – квартира поглотила без остатка.
Павел крутился до изнеможения. Временами, чтобы сбросить усталость, напивался до полной отключки. Сын был заброшен настолько, что его иной раз  забывали забирать из детсада. Очень послушный и тихий, он мог часами наблюдать за схватками родителей, выяснявших, какие обои лучше подойдут для стен или где достать именно такие кресла, о которых мечтала Эва. Несмотря на то, что Павел на глазах преображал их квартиру в уютнейшее гнездышко, Эва никогда не была довольна. Трудно было даже представить, чтобы ее глаза отливали не сталью, а , например, безмятежной голубизной чистого неба или, на худой конец, мягким светом зарождающегося утра. Ее требовательность в отношении квартиры не имела границ. Добиваясь безупречности, Эва сдувала каждую пылинку. Соседи постоянно видели ее повязанной платочком, в сером мягком халате с тряпкой в руках, которую она то и дело стряхивала, приоткрывая входную дверь. Стерильная чистота в комнатах, сияние панелей, дверей, зеркал и стекол не пробуждали даже мысли, что в это святилище можно вломиться в верхней одежде и бухнуться в одно из кресел или на диван. Эта квартира была не для житься, а для любования и восхищения. И слава о ней росла все больше и больше. Те, кому посчастливилось хотя бы мимолетно увидеть весь этот блеск, с придыханием сообщали подробности:
- У Эвы стенка – увидеть и умереть! Ни у кого такой не видела. А хрусталь – конец света!
- А ты была у нее в спальне? Нет?! Много потеряла! Ковер на полу и покрывало на кровати словно созданы друг для друга.
Но больше всего заинтриговала людей Анна Александровна, милая одинокая старушка, потерявшая всех своих родных и доживавшая свой век, можно сказать, милостью окружающих. У Эвы она иногда присматривала за Алешкой. Однажды, отдыхая во дворе на скамеечке в обществе разновозрастной праздной посиделки, Анна Александровна загадочно прищурилась и с глубоким вздохом произнесла не менее загадочные слова:
- А у Эвы в туалете, как в раю…
Воцарилось гробовое молчание. Каждый напряженно пытался представить, что же такое необыкновенное можно сотворить в туалете, но воображение в бессилии отступало. Особенно когда перед глазами вставала фанерная дверца, открывавшаяся из туалета прямо в шахту с трубами и которую забить или как-то устранить не было никакой возможности: как же перекрывать воду в случае необходимости? От растерянности никто даже не спросил Анну Александровну, что же означают ее слова. Но фраза стала крылатой и облетела весь большой двор, объединявший несколько многоквартирных домов. Многие тогда затаили мечту увидеть туалет Эвы, и даже не из зависти, а из жгучего любопытства, как это может выглядеть. Правда, осуществить желанное так никому и не удалось: в самом деле, даже попав в квартиру Эвы, станешь, что ли, изо всех сил рваться в туалет? Как-то неприлично…
Временами Анна Александровна произносила и такие слова, выражавшие ее озабоченность:
- И до коих пор Эва будет кормить Алешку одними макаронами? Мальчишка уже ревмя ревет при виде такого обеда…А ведь из школы голодный приходит…
Соседки только головами качали:
- А что вы хотите? Шикарная квартира ох каких денег требует!
- Мне парнишку жалко…вот оно что, - старческим голосом дребезжала Анна Александровна. – Своим бы накормила, да сама на копейки живу. А ей и заикнуться нельзя…Не любит, чтоб ее учили…
Между тем, отец Алешки все чаще стал прикладываться к рюмке. Несмотря на внешнее великолепие их жизни, счастья в доме не было. Добиться от Эвы не то что теплого слова, но хотя бы мало-мальского поощрения было невозможно. Даже деньги, заработанные Павлом, она принимала с величественно-милостивым видом, протягивая руку словно для верноподданического  поцелуя. И добрый Павел знал свое место, даже друзьям говорил:
- Куда мне до жены! Она с высшим образованием, видная, еле добился, чтоб вышла за меня, все клумбы в городе оборвал – ни шагу без цветов…Да что говорить – королева!
- На черта такая жизнь! – не соглашались друзья. – Муж ты ей или специалист по ремонту квартиры? Ведь для себя совсем не живешь! Только и слышим: деньги, квартира и опять квартира, деньги. Даже не дает тебе сбить усталость – не пей, грит!
- Ну это вы зря! Я ж и для себя стараюсь! Квартира и моя тоже…
- Ха! Жди! Посмотрим, как она тебя вытурит из той квартиры…
- Ребята, да у нас же сын!
Павел понурился, потому что знал, с каким трудом поднимается Алешка. Часто болеет, возникают и проблемы с учебой. Скандалы в доме не прекращаются, потому что тщеславная Эва даже на четверки в дневнике сына смотреть не может, а уж тройки, которых становится все больше, вызывают настоящую бурю.
Лишь когда выяснилось, что постоянные Ангины у Алексея дали осложнение на сердце, Павел посмел возвысить голос на жену:
- Да ты человек или кто? Что ты дрючишь его за тройки? Пускай и тройки, лишь бы здоровье было!
- Мой сын – троечник? – И Эва, как танк, двинулась на Павла. – Вот этому не бывать! Скорее ты бросишь пить, чем он у меня будет получать тройки!
- А ты не пьешь, что ли? – обиделся Павел.
- Так ты хоть кого заставишь выпивать! Глядя на тебя, выть хочется, не то что пить…
Скандал разгорался по нарастающей. В ход пошли сначала пощечины, потом Эва запустила в мужа подвернувшейся деревянной солонкой. Павел, точно зная, как утихомирить разбушевавшуюся жену, выскочил из кухни и ринулся в комнату к столику, на котором стояла большая хрустальная ваза. Он схватил ее и повернулся к появившейся вслед за ним жене. Эва резко побледнела и громко прошептала посиневшими губами:
- Нет, нет, только не это! Ты хороший, ты не пьющий, ты все это заработал своими руками…золотыми руками, золотыми…Опомнись, не бросай! – уговаривала она мужа, и лицо ее исказилось неподдельной болью.
- То-то же, - удовлетворенно сказал добряк Павел, ставя вазу на место. – Я-то знаю, что одна эта ваза дороже тебе в сто раз, чем мы с Лешкой…Знаю я тебя – бабку родную, заменившую мать, в приюте сгноила…лишь бы вид квартиры не портила…
- Что ты мелешь? – опять вскипела Эва.
- Не хотел тебя заводить…Еще полгода назад письмо пришло оттуда…Эти, как их, ну, кто жил вместе с Анастасией Анатольевной, написали, что мечется она от тоски, места себе не находит, не может там жить…
- Что ж ты не сказал? – сразу успокоилась Эва.
- А что толку говорить? Или бы ты ее назад взяла, в эти хоромы, а?
- И что она? Где? – безразличным голосом спросила жена.
- Написали, что при смерти…Я тебе тогда намекал, что неплохо б навестить старуху, справиться, жива ли. Что ты мне тогда ответила, а? Не помнишь? А я помню. Что тебе она до одного места…Ты ж даже и слышать о ней не хотела.
- Ну раз ты такой хороший, съездил бы тогда к ней, успокоил ее. Ты же письмо вскрыл – не я.
- У тебя всегда другие виноваты. Еще ни разу не слышал, чтоб ты какую-нибудь вину за собой признала.
Извещение о смерти Анастасии Анатольевны пришло лишь через год после случившегося. Его приняли как само собой разумеющееся, мол, пожила старуха, хватит, никто по этому поводу не всплакнул, не помянул ее добрым словом и даже не вздохнул. Ведь жизнь неслась на всех парах, был самый разгар банкетов и праздников повсюду – на работе, на улице, дома. Казалось, этому торжеству никогда не будет конца. Алеша только что окончил школу, и предстояло его куда-нибудь пристроить. Эва, как всегда, железно решила одна за всех – в военное училище, ведь там у нее был блат. А Павел повозмущался, повозражал – ведь у парня здоровье никуда, - да и умолк, знал, что мнение его – пустое сотрясение воздуха.
Тем не менее Алеша через несколько лет закончил училище, но на военного был похож только статью – такой же рослый, стройный и горделивый, как мать. А что касается характера – не мог постоять не то что за других, но даже за себя. И уход отца из дома, и последующее замужество матери он воспринял как-то вяло, безразлично, словно стороннее дело. Попытался жениться, но матери невеста не понравилась. А слово ее по-прежнему имело силу для Алеши, хотя он и видел, что мать все чаще прикладывается к рюмочке, да и любовники у нее водятся.
Терпелив и снисходителен к матери был Алеша, однако  с Геннадием, вторым законным мужем Эвы, ужиться никак не мог. «Фестивали», как их семья именовала шумные и частые попойки, чередовались с периодами глухой, затаенной враждебности друг к другу. Геннадий, крепкий, властный мужик, умеющий споро и ладно работать, не терпел, впрочем, как и Эва, никаких возражений против его слов и действий. Любил надежно обустроить все в своем доме, не обращая ни малейшего внимания на протесты соседей против шума и других  неудобств, причиняемых его действиями. По большому счету, он просто не принимал в расчет их «писк» и «визг», как он сам это называл, и в многоквартирном доме чувствовал себя, как единоличный хозяин. Так он вел себя и в первой семье, которую безжалостно бросил с двумя пацанами, в одночасье вычеркнутыми им из его жизни. Да Эва и не потерпела бы иного. В определенном смысле они нашли друг друга: оба эгоистичные, нацеленные на «хорошую», добротную в их понимании жизнь, они прямо шли к намеченному, с легкостью переступая через все, что люди называют совестью. Однажды после грандиозной разборки, когда Эва даже решила выгнать вновь приобретенного мужа из дому, он ощерился пьяно-слюнявым ртом с прокуренными зубами и выкинул вперед руку с кукишем:
- Вот на, выкуси! Чтоб я отсюда ушел? Да никогда! Куда пришел – оттуда только сам уйду!
Алешка, пытавшийся вытолкнуть пьяного отчима за дверь, потерпел полное фиаско. От бессилия, неумения справиться с «этой скотиной», как он называл Геннадия, от всей этой темной, гнетущей жизни он расплакался и сам выскочил из дома, крикнув напоследок:
- Ма, да кого ты подобрала? У него совесть и не ночевала!
Вскоре Алексей женился неожиданно и глупо: на однокласснице – разведенке с ребенком, пользовавшейся дурной репутацией из-за редкостного сквернословия, а больше – из-за матери, такой же куркульши, как Геннадий, грубой и неотесанной бабы, понимавшей только один язык – базарный. Мать и дочь поначалу ошалели от свалившегося на них счастья, а потом так скрутили Лешку, что к его многочисленным болезням прибавилась еще одна – язва желудка. «Это все от нервов, - боязливо шептались Эвины соседки. – И женился от нервов, и заболел от нервов».
Но, как говорится, деваться некуда. Зато у жены Алеши была трехкомнатная квартира, отсуженная у первого мужа – законченного алкоголика. Так мать и сын разъехались по сторонам, и у каждого жизнь пошла в своем направлении.
Между тем, Геннадий, окончательно вселившись в шикарную квартиру Эвы как в свою собственную, специально для него отделанную и обставленную, не сидел сложа руки. Он продолжил начатое дело: затеял пристройку, из-за которой с соседями со второго этажа возник большой скандал, но Геннадий обошел их, осуществил задуманное. Затем внизу, в подвале общего дома перевел свое отопление на сугубо индивидуальное, так что когда у всех жильцов подъезда было холодно, у него одного батареи лопались от жара. Под окнами же он разбил такой, где, кстати, поместился и огород, что прохожие подолгу задерживались у изгороди, любуясь цветением и деревьев, и овощей, и прекрасных роз. В обществе давно уж стояло время, когда человеку с развитым чувством собственничества было полное раздолье. Геннадий не замедлил этим воспользоваться и на работе: брал все, что плохо лежало. А лежало плохо все, тем более на телефонной станции. Предприимчивому человеку здесь было чем поживиться. Эва ведь из тех женщин – львица! – которые требуют много денег.
Дворовая молва тем временем тихо перемывала косточки этой паре:
- Говорят, у них в квартире два подвала…
- Точно! Один мраморный, а другой деревянный, то есть, не то чтобы из досок, а деревом красивым, дорогим обшит. И у каждого свой замок и свой ключ.
- Господи святы! Какие сейчас подвалы? Что в них хранить-беречь? Люди еле концы с концами сводят…
- Не скажи! Им, видать, есть что сберегать. Он-то всю телефонную станцию разграбил. На днях, бают, суд состоялся, да его не стали сажать, а на пенсию выдворили.
- Их ты! А ему что? Известное дело – государственное разворовал. Вот если бы частное – с ним без суда разобрались бы! Наворованное при нем. Припеваючи будет жить с женкой-то.
- Сын-то Эвин, сказывают, в Россию подался, жена, мол, потащила…
Вскоре отправилась на пенсию и Эва. Поутихло в их доме: забыли про «фестивали», стали копейку считать, жить-то становилось все труднее. Оба теперь крутились вокруг купленной в лучшие времена и уже подросшей лайки Терезы, удивительно умной и преданной собаки, которая понимала все до тонкости и разве только не говорила. Дело доходило до того, что они чуть ли не до драки спорили, кого больше любит Тереза. Собака понимала и это и, чтобы успокоить, примирить хозяев, бегала от одного к другой, стараясь показать одинаковую привязанность и к Геннадию, и к Эве. Временами хозяин дома впадал в черный запой. Теперь уже старалась не отстать от него и жена. Парочка погружалась в беспросветную тьму пьянства. Между ними металась глубоко переживавшая за них Тереза. Не раз и два бросалась она на изрыгающую мат Эву, когда та с ножом в руках стремилась прорваться к мужу. Но точно так же собака защищала и Эву -–при попытках Геннадия поколотить жену.  Обо все знавшие соседи с усмешкой и одобрением поглядывали на красивую лайку, когда она , умиротворенная и обнадеженная короткой передышкой между запоями хозяев, гордо, с большим достоинством вышагивала рядом с едва отошедшей от бодуна и представлявшей собой смешное, несуразное зрелище Эвой. Теперь эта бывшая «герцогиня» имела привычку выходить на улицу в мужниной помятой шляпе, его же грязных стоптанных башмаках и по возможности в его рубашке или куртке. Помнившие ее по прежним временам люди не могли поверить, что когда-то спесивая и недоступная госпожа превратилась в пугало огородное. В воздухе так и носилось: «Что случилось? Как она дошла до жизни такой?» Кто-то пытался вразумить Эву. Но не тут-то было! В ответ она кричала6
- Это я пью?! Когда это было? Что клевещете? Зачем навет возводите?
Вот и поговори! Жившая напоказ Эва словно не понимала, что с ней происходит. Она отрицала очевидное, в то же время выставляя перед всеми без всякого стеснения свои пьяные разборки с мужем. Тереза менялась на глазах. Из доброй, веселой и приветливой собаки она превращалась в угрюмое замкнутое существо. Временами даже казалось, что она пытается найти какой-то приличный выход для своих хозяев из их беспутной жизни и не может найти. В ее мудрых глазах читалось отчаяние.
Между тем, Геннадий тоже искал, где найти деньги на выпивку. Само собой, из дома выносились кое-какие вещи на продажу, но в общем шикарная квартира продолжала сохранять свой облик. И как ни странно, всегда подвыпившая Эва в своем нелепом мужском одеянии каждое утро стряхивала во дворе всякие коврики, одеяла и тряпочки для вытирания пыли. Лакированные панели, зеркала и стекла по-прежнему сияли.
С помощью бывших сослуживцев Геннадию удалось обговорить одно дельце на крупную сумму. Он выступал как посредник, оставалось найти исполнителей, а это было нетрудно: чтобы заработать, люди готовы были пахать от зари до зари. Заказ нанятые выполнили вовремя, и Геннадий должен был передать им деньги от заказчика. Двое добрых молодцев каждый день стучали в его дверь, но квартира безмолвствовала. А со стороны сада их не пускала Тереза. Геннадий же тем временем быстренько пропивал заработанные другими деньги. Соседи только руками разводили при расспросах, где найти Геннадия.
- Да мне семью кормить надо! – колотил себя в грудь обманутый молодой мужик. – Вон он какую дверь себе поставил – не вышибешь, а мне больной дочке лекарство не на что купить!
- А зачем с ним связался? – осторожно спрашивали соседи. – Не видишь, что ли, с кем дело имеешь?
- Так у него на лбу не написано, что он вор!
- Пьет – значит, на дармовые. В наше время на выпивку не наработаешься. Тут только дурные деньги могут помочь.
Много прошло дней, да и недель, пока молодцы изловили своего посредника, и уж досталось ему!
Поколотили его на совесть – ведь пропитые деньги уже не вернуть! Геннадий залег на диване, но, уставившись черно-жгучими буравчиками глаз в телевизор, от бутылки не отрывался. Эва ходила вокруг мужа и без устали посылала его отборным матом в самые разнообразные места. В выпивке она старалась не отстать от супруга – ведь это были последние бутылочки, купленные на уворованные деньги. Геннадий не обращал на жену ни малейшего внимания, лишь когда она хваталась за нож, и Тереза вставала  между ними, он презрительно цедил сквозь зубы:
- Видал я дур, но таких! Поискать – не сыщешь…Вот уж истинно, Бог ума не дал – и не вставишь…
Но о том, что к Эве ушел из своей семьи, бросив пацанов, помалкивал. И о чем думал, неотрывно посасывая бутылку, никто не знал. Пил, воровал, бессчетно грешил против совести, - а каяться не захотел, даже когда пришел его смертный час. Весь высохший, одервеневший – ведь только пил ее, проклятую, и ничего не ел, - он не произнес ни слова и в последний миг своей жизни. Да никто и не услышал бы – Эва, вырубившись, валялась в своей розовой спальне на роскошном шелковом покрывале, расшитом красными розами, прямо в мужниной замызганной куртке, не понимая, где она и что с ней - в страшном сне или наяву, и даже красота всей обстановки, созданной ее же усилиями, не смягчала ночного кошмара, в котором она маялась.
Одна лишь Тереза присутствовала при кончине Геннадия, но она ведь немой свидетель, и безмерная ее тоска выражалась лишь в глухом стоне-повизгивании, которого не слышал уже никто.
После смерти мужа в жизни Эвы наступила странная тишина: никто не выражал ей сочувствия, никто не старался поддержать, все вокруг замерли, словно в ожидании чего-то. От сына тоже не было ни слуху, ни духу. И тогда она сама решила нарушить это молчание. Позвонила в Россию, в райцентр неподалеку от большого города, где жила семья ее Алеши. У него к тому времени родилась дочь и был еще сын от первого брака жены. Гудки шли долго и глухо, наконец кто-то поднял трубку. Эва страшно обрадовалась, что сейчас услышит родной голос сына и ей не будет так одиноко. Но вместо этого в трубку закричала невестка:
- Да мы все уже знаем! Но Лешка к вам туда не поедет!
- Почему? – с дрожью в голосе произнесла Эва.
И услышала в ответ:
- А потому! – Разухабистая невестка была в своем репертуаре. – И не жди его. Нечего ему там делать! Посмеет ехать – я его на порог дома не пущу! Слыхала? Так и знай – сына тебе вовек не видать!
И частые гудки, а потом и звук автоматического отключения телефона раздались в ушах Эвы.
Это была катастрофа, в которую она сначала не поверила. А то, что это был сигнал к беспределу, Эва поняла только позже. Весть о том, что сын Эвы не приедет, моментально разнеслась по двору. О ней узнали даже бывший муж Павел и какая-то неведомая ей родственница, никогда раньше не объявлявшаяся. И адская машина заработала.
Не успев овдоветь, Эва начала стремительно терять имущество. Пребывая в постоянном опьянении, она не заметила, когда дала согласие бывшему мужу на вывоз сначала ковров и одного из холодильников.
- Это все пригодится Алешке, - не уставал повторять Павел. – А то ведь тебя могут и обокрасть твои же липовые друзья.
Нахваталась всего в ее доме и неведомая родственница. Обычно хваткая Эва теперь все упускала из рук. Напивалась она до бесчувствия и бродила по двору в синяках и кровоточащих ранах, избитая неизвестно кем. Ключ теперь по распоряжению Павла находился у соседки, и он в отсутствие Эвы раз за разом вывозил из квартиры все вещи: стенку, кровати, диван, кресла, большой цветной телевизор, книги и полки, на которых они стояли, - словом, все, что имело хоть какую-то ценность. Эва сначала даже не замечала пропажи – ей, вечно пьяной, было не до того. Заметила, когда стало спать не на чем и принялась орать не своим голосом. Но ее уговорили, убедили, что так нужно – ведь квартиру могут ограбить.
Вскоре Эва потеряла ключ от двери, и она весь день стояла распахнутая или едва прикрытая. Весть о брошенной квартире разнеслась по всей округе. Сюда стекались несметные толпы бомжей, казалось, со всего города.
Милиция отбивалась от соседей:
- А что мы можем сделать? Выставить пост у ее дверей? Слишком много хотите! Она хозяйка, пусть и смотрит за своей квартирой. Ну и что – пьяная! Пусть не пьет!
Из квартиры тащили все, что можно было унести, - всякую мелочь, вплоть до вешалок и лампочек. Некоторые бомжи приходили просто так, из любопытства: что это за шикарная квартира, которую растаскивают средь бела дня? А Эве теперь даже спать было не на чем. Второй холодильник уже кто-то вывез, а польская газовая плита ждала своего часа. Неизвестные готовились умыкнуть и ее. Для этого с кухонного окна сняли решетку, чтобы через него вытащить плиту. Однажды под вечер соседи всполошились – в подъезде сильно пахло газом, от зажженной спички мог произойти взрыв. Дверь в квартиру Эвы, обычно распахнутая, на этот раз была заперта. К тому времени ей повесили уже четвертый по счету замок, от остальных она регулярно теряла ключи. Бросились ее искать и нашли на помойке пьяную и ко всему безразличную. Она даже не понимала, что ее квартира наполнена газом и вот-вот взорвется. Ключа у нее не было. Взломали замок и увидели, что плиту вытащили через окно, отрубив ее от газовой трубы и бросив образовавшееся отверстие как есть – даже тряпкой не заткнули.
Никто не знал, что делать с пьяной Эвой. Разыскали ее бывшего мужа. Он вошел в квартиру, из которой резко пахнул невыносимый дух пьянства, смешанный с запахом дерьма. В большой пустой комнате прямо на полу валялась Эва в окружении каких-то забулдыг и… повсюду лежали кучи испражнений.
- Господи! – прошептал Павел. – И эту женщину я без ума любил!
Соседи хотели было вслед за Павлом зайти в квартиру, но ужасный запах отпугнул их. И лишь одна женщина, пересилив себя, переступила порог. Давнее любопытство толкнуло ее к двери туалета, где было, по словам уже ушедшей в мир иной Анна Александровны, как в раю. Она распахнула дверь в заветное помещение, о существовании которого за ненадобностью, видно, все забыли. Повернула включатель и – замерла. Мягкий свет плафона освещал нежнейшую бирюзовую плитку, которая в вышине переходила в небесно-голубую и покрывала не только стены до самого потолка, но и пресловутую фанерную дверцу, открывающуюся прямо в шахту. Посреди этой глубокой лазури – таким редко бывает даже высокое и чистое ташкентское небо – вздымала ввысь свои радужные крылышки сказочно прекрасная райская птица. Соседка задохнулась от увиденного великолепия – так оно было неожиданно и фантастично в сравнении с тем, что творилось вокруг, - и быстро захлопнула дверь, чтобы не расслабиться, не задержаться в этом мгновении неправдоподобного счастья, не забыть о реальности, где есть Эва, бомжи, пьянство, смерть, тоска, предательство  и многое другое, о чем даже думать не хочется. Она выскочила на улицу и наткнулась на бабу Фросю, стоявшую у подъезда в ожидании неизвестно чего.
- Ну что там? Как? – спросила она выбежавшую соседку.
- Что как? Что? О чем вы спрашиваете?
- Ну Эва! Чего тут не понимать? О ней спрашиваю.
- А сами будто не знаете? – в раздражении ответила женщина. – Пьяная валяется…И алкаши вокруг…Что еще может быть?
- Ох, плохо она кончит, плохо, - запричитала баба Фрося.
- Да что кончит! Уже кончила, - усмехнулась собеседница.
- Да неужто помирает? Избили, что ль? Друзья-то?
- А то вы не знаете – каждый день ее бьют…Ничего, таких холера не берет…
Баба Фрося начала часто креститься:
- Помоги ей Бог, неприкаянной…Сын-то ее забыл. Все забыли. А она, - баба Фрося потупила старые слезливые очи, - давно уже забыла Бога. Да и знала ли? Все тщилась из себя – квартира, квартира…Самая гордая была! Вот Господь ее за гордыню-то и наказал. О людях забыла, только за деревяшками этими и гонялась. Небель да крусталь на уме. И чем кончилось? Сама погляди!
- Эх, баба Фрося! – громко вздохнула соседка. – Видели бы вы ее туалетную – как в раю, право слово! Красота человеку тоже нужна. Без красоты счастья нет.
- Ишь! В тувалете у нее красота, а в душе – поганство! – в сердцах выкрикнула баба Фрося. – Иль не так? Кого она пожалела, на чью беду откликнулась? Сын хотел на славной девушке жениться, так и то не дала. Мается сейчас с халдой! От мужей только требовала – дай, дай, а никакого тепла и уважения. О бабке Настасье Анатольевне я уж не говорю. Сгноила бабушку свою единственную. Бог-то, он все видит! – размахивала клюкой баба Фрося. – Все видит и за все воздает нам, грешным…- она перекрестилась широким жестом.
- Что ж с ней будет, с Эвой-то? – спросила жалостливая соседка.
- Иль прибьют свои же друзья-алкаши, а то и сама загнется от выпивки. Вот и весь конец! Какой еще конец алкашу-безбожнику?
Баба Фрося повернулась и медленно пошла прочь. А соседка смотрела ей вслед и перед глазами у нее стояла райская птица счастья из Эвиного туалета. И она ни с того, ни с сего вдруг крикнула вдогонку бабе Фросе:
- Все мы, люди, жалкие! Все по-человечески жить никак не научимся!
Баба Фрося, не успевшая далеко отойти, с трудом повернулась на плохо гнущихся ногах и произнесла раздельно:
- По-человечески-то мы живем, а по-божески, это правда, никак не научимся…
И пошла своей дорогой.


                Х                Х                Х

        В подземном переходе, ведущем к одной из станций метро, теперь часто можно встретить женщину с изборожденным глубокими морщинами лицом, слезящимися глазами, в которых застыли горечь и удивление. Повязанная темным платочком, в бедной одежонке, она смиренно протягивает к прохожим полураскрытую ладонь, и невозможно признать в ней прежнюю осанистую, недоступную Эву. Царская корона вместе с гордостью затерялась на тяжком жизненном повороте, и рожденная львицей превратилась в драную кошку. « Судьба» , - скажут одни. «Судьба ли?» – не поверят другие.