Утро туманное, утро седое.
Нивы печальные, снегом покрытые…
Нехотя вспомнишь время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…
(И. Тургенев)
Какое самое сильное чувство на земле? Многие, ох, многие ошибаются, предполагая любовь, - чувство, несомненно, сильное и всезахватывающее, но сутью своей проистекающее из инстинкта, заложенного в человеке природой. Даже любовь матери к своему ребенку – одно из самых святых и прекрасных чувств - не является достижением людского разума, ибо, увы, заложено в будущей матери, когда та сама еще является эмбрионом.
То ли дело – мужская дружба! Крепкое, вечное братство, высочайшая ступень развития человеческих отношений, бескорыстная и незыблемая. Предавший любовь достоин порицания, предавший дружбу заслуживает смерть.
Ах ты, бесконечная снежная дорога, белое, глухое безмолвие. Мертвая, страшная степь, кручинушка-печаль... Соприкасаясь с этой глухой черно-белой далью, сливаешься с ней всем естеством, очищаешься душой, очищаешься разумом, и мысли, приходящие в голову, ясны и искристы, как солнечный отблеск на снежных пробегающих валунах…
Мы едем на старенькой «Ниве» вдоль бесконечных, заснеженных полей, а на сердце тепло и уютно от мерного гула мотора, от крепкой холодной водки, оттого, что рядом со мной – мои друзья, самые дорогие и верные люди. Мы едем в далекий охотничий домик, где проведем три дня абсолютно одни, за шестьдесят километров от ближайшего поселка, наслаждаясь охотой, водкой, и общением друг с другом. Мне стоило огромных усилий уговорить моих занятых друзей выехать в эту глухомань, оттого я еще более счастлив и горд собой!
Алексей Иванович – самый младший из нас. Ему всего лишь тридцать два, однако, язык не поворачивается называть этого здоровенного лысого дядьку Алешей. У него – огромное волосатое пузо, грохочущий бас и хитрые маленькие глазки, затерявшиеся на розовом мясистом лице. Он сидит на маленьком скрипучем стуле в разогретом докрасна охотничьем домике, в одном исподнем, и физиономия его пылает от водки и гнева.
- Не жрать! Не жрать! – страшно кричит Алексей Иванович, и раздает нам подзатыльники. – Лучше водку пейте, сукины дети! Водки много, а жрать нам уже завтра нечего будет!
Мы громко, пьяно смеемся, и посылаем Алексея Ивановича в разные неинтересные места. Всем прекрасно известно, что еды достаточно, и мы без проблем проживем здесь, пока машина не вернется. Но Алексей Иванович жаден, он по-матерински трогательно оберегает свое необъятное пузо от любых неудобств, а поэтому подзатыльники и вопли возобновляются…
Я удивительно ловко сориентировался тогда. Будучи еще студентом, в то время, когда все в стране безвозвратно рушилось, я организовал строительную фирму, а сам делал проекты домиков, которые мы строили богатеющим бандитам и беднеющим партийцам. Дело пошло на лад, доходы возрастали, я купил себе квартиру, хорошую машину, женился. Да и «крыша» была довольна моей аккуратностью в тонком деле ежемесячной ренты. Я был уверен, что поймал Бога за бороду…
- Не жрать, я вам говорю, ****и! – не унимается Алексей Иванович, но тут его вопли, наконец, обрывают. Обрывают холодно и бесцеремонно, так, как это может сделать только Виталик. Алексей Иванович недовольно ворчит, но умолкает.
Виталик же опрокидывает стопку, демонстративно закусывает дефицитной колбасой под шумные вздохи Алексея Ивановича, криво усмехается и закуривает сигарету. Мы называем его Бэп, потому что он - майор УБЭПа*. Виталик - невысокий, коренастый, светлые короткие волосы ежиком. Глаза холодные и колючие. Он редко разговаривает, и немножко презирает Алексея Ивановича за истеричность и неуравновешенность. На службе Бэпа очень уважают, считают его очень принципиальным и неподкупным офицером…
Вскоре времена маленьких коттеджей ушли в прошлое, и я занялся гораздо более серьезными вещами. Моя фирма разрасталась, мужала, и мы без страха замахивались на очень серьезные проекты – большие, сверкающие окнами офисные комплексы в центре города, которые приносили колоссальные барыши. Я пребывал уже на той ступени социальной лестницы, когда мысль о своем самолете не кажется такой уж фантастической.
Именно тогда у меня в кабинете раздался звонок, изменивший мою жизнь…
Разговор плавно переходит в кульминационную стадию – мы говорим о бабах… Алексей Иванович сладострастно дышит, вспоминая былые победы, и невозможно завирает, увеличивая их количество по крайней мере втрое. Виталик как всегда молчит, пыхтя сигареткой, и слушает. У Бэпа была жена, которая бросила его, в корне не соглашаясь с неподкупностью мужа. По ее мнению, майор УБЭПа должен быть миллионером, а не принципиальным голодранцем. Виталик не согласился с женой и они быстренько разбежались. Были ли у него потом женщины – абсолютно неизвестно, потому что говорить на эту тему Бэп отказывается категорически.
Кто действительно много знает о женщинах – это Саша. Он снисходительно слушает рассказ брехливого Алексея Ивановича о его любовных похождениях, и вдруг небрежно кидает: «А я вот недавно ночку с одной провел…», - и называет фамилию актрисы, известной всей стране. «Да ты что?!» - кричим мы хором, и в разогретом домике застывает тишина – мы с нетерпением ждем пикантное повествование об актрисе, которую каждый день видим по телевизору…
Саша красив. По-настоящему, по-мужскому красив. У него нет белых кокетливых челок, колец в ушах, противных слащавых ужимок. Его тело – гибкое, сильное; его лицо – жесткое, щетинистое, нос – с горбинкой, ястребиный, а на подбородке – ямочка, сведшая с ума не одну сотню хорошеньких дамочек. Однажды Саша на спор соблазнил чужую невесту прямо на свадьбе…
…Звонил Алексей Иванович. Он пришел ко мне на встречу в стареньких джинсах, застиранной рубашке, лысеющий, изможденный, сказал, что ему не на что жить, и попросил у меня помощи. Я взял его на работу, а еще через год он стал моей правой рукой, человеком, получающим в месяц столько, сколько не заработал за всю свою прошедшую жизнь. Вскоре Алексей Иванович заплыл жирком, стал хамовитее, наглее, сел за руль хорошей машины, и даже потребовал от меня прибавки к жалованию. Он оказался очень толковым работником, схватывающим на лету, серьезно помогал мне, не жалея себя, работая по четырнадцать часов в сутки. Я был очень доволен Алексеем Ивановичем, а кроме того, я мог положиться на него в делах, которые не были предназначены для большой аудитории…
Не знаю, какой из Саши любовник, но рассказчик он восхитительный. Полный скандальных подробностей рассказ о ночи, проведенной с актрисой, потряс наше воображение, взбудораженное алкоголем, и мы дружно аплодировали герою-любовнику, смеясь и сально комментируя. Саша встал, театрально поклонился, и, приспустив брюки, продемонстрировал свое нижнее белье: трусы в виде слоника с хоботком на интимном месте, а вместо глазок – очаровательнейшие пуговки зеленого цвета с впаянным посередине беленьким камушком. Пуговка была лишь одна, и на наш законный вопрос, почему слон одноглазый, Саша с удовольствием ответил, что второй глаз явился трофеем какой-то не в меру страстной шлюхи. Мы довольно загоготали, и провозгласили тост за долгое сексуальное здоровье нашего друга.
… Проект был многомиллионным – строительство крупнейшего в городе торгово-развлекательного центра. На реализацию проекта претендовало лишь две крупные компании – моя и «Консул», руководимая армянами. Тендер должен был состояться 5 января. А 31 декабря, в три часа дня я зашел в гости к мэру в Городскую администрацию, и выложил не его стол дипломат, в котором лежало семьсот тысяч долларов. Он хотел миллион, но после долгих уговоров согласился на меньшую сумму. Тендер был мой.
И в тот самый момент, когда эта мысль пришла мне в голову, в кабинет мэра ввалились военные, приказавшие нам оставаться на своих местах…
Мы легли спать уже далеко за полночь. Не утруждая себя уборкой со стола, расстиланием постелей, выносом окурков, мы сладостно растянулись на стареньких пружинных кроватях, пьяные и счастливые.
Первым уснул Виталик, потом – Саша. Уже сквозь сон я услышал, как скрипнула входная дверь, и в домике завыл ветер. По-видимому, Алексей Иванович решил перед сном выйти до ветру…
…Я чудом избежал тогда тюрьмы. На это мне пришлось истратить бОльшую часть моих денег. Через полтора года, когда закончился процесс, я вышел из здания суда чистый как стекло, но больной и нищий.
Потом я запил, а еще через три недели меня со связанными назад рукавами привезли в больницу, где я славно провел два месяца в крепких объятиях белой горячки.
За это время Алексей Иванович перебрался работать в «Консул», который без труда получил заказ на строительство центра. Мне стоило огромных, просто неимоверных усилий прийти в себя после всего пережитого. Еще год после выхода из больницы я страдал периодическими вспышками жуткой депрессии, когда в груди полыхал страшный, необъяснимый пожар, а желание умереть становилось навязчивой идеей, но потом сумел взять себя в руки, и немного приподнялся с колен, отыскав себе интересную, но плохо оплачиваемую работу дизайнера в небольшой строительной фирме…
Утро преподнесло нам любопытный сюрприз – проснувшись, мы не обнаружили Алексея Ивановича в кровати. Вначале мы не придали этому факту большого значения – мало ли где он может быть. Может, мучаясь похмельной мигренью, Алексей Иванович вышел прогуляться в заснеженный морозный лес. Но уже через полчаса наше беспокойство усилилось не на шутку, когда Виталик обнаружил за печкой небрежно оставленную куртку нашего друга. Не мог же, в самом деле, Алексей Иванович покинуть в одном свитере теплый домик с тем, чтобы прогуляться налегке в двадцатиградусный мороз! Дверь засыпало снегом снаружи и нам пришлось приложить немало усилий, дабы выбраться во двор. На улице следов ног, обследовав все тщательнейшим образом, мы не обнаружили. Все пространство перед нами было покрыто мягким, пухлым снежком. Мы стояли и смотрели друг на друга, обливаясь липким потом, с наростающим ужасом понимая, что с тех пор, как наш друг, практически раздетый, покинул домик, прошло не менее трех-четырех часов. Бесконечный лес, окружающий нас со всех сторон, хранил глубокое молчание…
… В моей жизни многое изменилось. Я научился экономить деньги для того, чтобы дожить до следующей зарплаты, я активно работал локтями в переполненном общественном транспорте, добираясь до работы по утрам, я униженно выслушивал наставления на ежедневной планерке людей, мало разбирающихся в строительстве, но стоящих выше меня по рангу. Можно сказать, что в жизни моей изменилось все.
Или почти все. Лишь осознание того, что в мире я не один, что со мной моя мама, моя любимая жена, мои верные, настоящие друзья, поддерживало мою плачущую, больную душу…
К полудню, замерзшие, усталые, мы прекратили поиски. Безумная, необъяснимая правда была устрашающей: непонятно куда, непонятно зачем в глухую морозную ночь отправляется абсолютно нормальный человек, и растворяется в ней бесследно, одетый лишь в легкий свитерок.
К двум часам дня, перехватив по стопке холодной водки, и оставив Сашу чистить картошку, мы с Виталиком отправились в сарай за очередной порцией дров. Я первым нагрузил охапку ароматных поленьев в большую грязную сумку, и направился к домику, прикрикнув, чтобы Бэп пошевеливался.
Спустя двадцать минут, когда огонь в печурке уже бушевал вовсю, а очищенная вымытая картошка красовалась в черном котелке большими желтыми боками, я вышел из теплого домика, чтобы выяснить, куда запропастился Виталик. Дверь в сарай была открыта, а сумка, набитая дровами, сиротливо жалась к деревянным стенам. Внутри никого не было. Я не поверил своим глазам, тщательнейшим образом осмотрев весь сарай, заглядывая даже в бочки с капустой. Пятнадцать минут нервных поисков не дали ни малейшего результата, и когда я, продрогший и страшный, вошел в дом, чтобы сообщить Саше об исчезновении Бэпа, картошка уже доваривалась…
…Следующий удар был еще страшнее прежнего. В два часа ночи в моей квартире раздался звонок. Ночной звонок и сама по себе штука не очень приятная, но тут в мою грудь вернулся давно уже забытый жар. Я предчувствовал плохое…
Моя мама работала главным бухгалтером на большом вагоноремонтном заводе. Как я уже выяснил позже, на работе у нее последние две недели шла инициированная кем-то серьезная проверка. Да, нарушения были, воровали тогда по-черному, но когда пришла пора давать отчет, все отстранились, тихонько, шепотом подсказывая проверяющим легкий и всех устраивающий путь – главный бухгалтер. Больное сердце моей матери не выдержало напряжения, и за два часа до страшного ночного звонка взорвалось. Человеческая подлость восторжествовала, а вскрытие определило ишемический инсульт…
Мы с Сашей выскочили на улицу, позабыв злополучную бурлящую картошку на огне, и принялись с удвоенным усердием осматривать окрестности, громко и бесполезно взывая к быстро чернеющему лесу.
На исходе получаса в стороне, за бревенчатым забором я вдруг услышал испуганный крик и похолодел: кричал Саша. Я опрометью бросился на звук и увидел перед собой друга, склонившегося над невесть откуда взявшейся здесь тщательно замаскированной ямой. Я окликнул Сашу, и он медленно обернулся ко мне, безумно шевеля губами и силясь что-то сказать. По-видимому, увиденное там, в глубинах ямы, произвело на него неизгладимое и ужасное впечатление…
Смерть мамы опять надолго выбила меня из колеи. Я потерял аппетит, потерял интерес к работе, и через месяц меня с позором выгнали за профнепригодность. После двухнедельного запоя я неимоверными усилиями взял себя в руки и отправился искать новую работу. На собеседованиях руководители внимательно выслушивали мой послужной список, сочувственно вздыхая и поминутно цокая языком, но моя опухшая физиономия лучше всяких рассказов говорила за себя, и мне отказывали.
В этот тяжелый период жизни только один человек помогал мне держаться на плаву, – моя любимая, моя родная жена Любочка.
Через месяц бесплодных поисков я нашел, наконец, работу прораба. Трудился изо всех сил, как сукин сын, старался не смотреть на водку, и уже скоро вызывал полное доверие у своего начальства. Мне начали давать самые сложные, самые ответственные объекты, а я старался не подводить.
Последним моим объектом было строительство супермаркета в Харькове. Я целый месяц не был дома, спешил к своей жене изо всех сил, а когда мы, наконец, поужинали, и Любочка отправилась в душ, я блаженно разлегся на кровати в нашей спальне, сладостно вздыхая. Жена задерживалась, и я пошарил рукой под кроватью в поисках какой-нибудь газетки. Тут моя рука наткнулась на странный круглый предмет. Я поднес его к глазам и включил свет. Это была странная пуговица зеленного цвета с впаянным в нее беленьким камушком…
Я медленно вынул из кармана пистолет и направил его на Сашу. «Ты что?..», - пролепетал мой друг, и лицо его передернула судорога. «Молиться будешь?», - спросил я просто, и когда Саша попытался ринуться на меня, надавил курок.
Пуля попала в голову, Саша сдавленно охнул, захлебнулся кровью, и на миг задержавшись, рухнул назад, в яму…
Предавший любовь достоин порицания, предавший дружбу заслуживает смерть.
Я стою один в надвигающейся ночи, и морозный ветер шевелит мои волосы. Я стою над страшной ямой, в которой лежат мои друзья, и скупая слеза течет по моему лицу, слеза отчаяния, слеза зря прожитой жизни.
Я вижу лицо Алексея Ивановича, он смотрит прямо на меня. Его глаза остекленели, а посреди затылка зияет огромная страшная рана. Ты должен быть благодарен мне, Алеша, я убил тебя одним ударом топора. Ты, наверное, даже не успел ничего почувствовать, и умер безболезненно. А я почувствовал, мой друг, когда ты ударил меня, когда ты в обмен на обещанное вознаграждение рассказал, где и когда я должен передать мэру деньги. Поверь мне, боль от твоего удара была страшной и мучительной…
Я медленно перевожу взгляд на Бэпа. Он лежит на животе, и не может смотреть на меня. Он больше ни на кого не сможет смотреть, потому что в спине у него, на уровне груди торчит острый, как сабля, финский нож. Этот нож я вогнал в Виталика, когда он тянулся за поленом. Это хорошая смерть, друг мой, ты, наверное, так и не успел ничего понять, лишь тяжело вздохнув, умирая. Ты был честным, и умер хорошо. Ты был настолько честным, что смог убить мою мать, возглавляя проверку на этом злополучном вагоноремонтном заводе. Ты приходил к нам в дом и с удовольствием ел мамины пирожки, а потом безжалостно убил ее, не сумев совладать с собственной принципиальностью.
Саша еще теплый. Его тело конвульсивно подрагивает, но с каждым разом все тише и тише. Многие, ох, многие бы женщины пошли за твоим гробом, Саша, рыдая и проклиная неизвестного убийцу, забравшего у них тебя. В похоронной процессии, Саша, одной из первых шла бы моя жена, моя любимая Любочка, под кроватью которой я нашел зеленый глаз смешного слоненка.
Я стою над вами мои друзья, и моя душа плачет. Вы самые дорогие мне люди, предали меня, променяв святую мужскую дружбу на чувства низкие, недостойные: жадность, маниакальную честность, похотливость… Моя душа плачет, ей тесно в бренном теле, и она проситься наружу. Я тоже предал вас, променяв вашу дружбу на месть…
Я подношу ко рту пистолет, коротко смеюсь, и нажимаю курок. Страшный удар поднимает меня в воздух, и белый снег обволакивает меня, становясь алым и соленым.
Я иду к вам, мои друзья…
*УБЭП – Управление по борьбе с экономической преступностью