15. Эксперимент
После перестройки и приватизации от развитого социализма народу осталась одна утеха – поголовное среднее образование. И доныне на митингах учителя, требуя повышения заработной платы, гордятся тем, что в России самый высокий в мире уровень знаний среди оборванцев. В иных странах, если верить прессе, многие высокооплачиваемые работники читать и писать не умеют, а наш народ отмечен печатью духовности - инвалиды на костылях такие «па» отплясывают, что балерины на чай подают, каждая заплата на пиджаке у художника - произведение искусства. Как мы умеем петь, когда выпьем. Пузатые бандиты-олигархи сопереживают, раскачивая в такт свои растопыренные пальцы. Депутаты вздыхают, слушая пролетарский шансон. Даже сам президент гордится своим народом. Поэзия так и льётся из фибр каждого гражданина, и рифма для слова «жуй» с рождения на губах у младенца.
Однако, есть люди, которым нигде не рады. У них нет семьи, их дети давно уже называют папой другого человека. От них закрываются на все запоры родители - боятся, что отберёт сынуля последние крохи или побьёт. Как правило, такие люди долго не бреются и покрыты щетиной. Их волчий «походняк» узнаваем издалека, круг охоты у этих несчастных - магазин, пивная, запущенный парк, где можно «нализавшись» отдохнуть на скамейке. Им никто не улыбается, не уступает место в трамвае и даже более того - не садится рядом, если оно свободно.
В общежитии было холодно. Плитка на кухне была включена, но тепло улетучивалось на лестничный марш через неутеплённые двери, а также ложилось инеем на передние стёкла окон. Второй ветки остекления не было и в помине. Мирзоев обещал когда-то рабочим решить этот вопрос из собственного кармана, но не помог. Сквозило. Багровый тэн-трамвайка лежал на кирпичах у кровати Абрама и излучал дополнительное тепло, поддерживая в душах необходимый огонь.
Серега был воспитан на русской классике. В далеком детстве свирепая учительница привила ему народно-демократические идеи, и за сорок с лишним лет прозябания на земле не потускнели в его памяти знаменитые некрасовские строки о нелёгкой доле русского мужика. Даже более того, между запоями случалось просветление, и он начинал понимать истины, привитые ему педагогом.
- Ох, некуда бедному крестьянину податься!.. Потерянные мы люди, - сетовал горемыка на социально-общественный статус. - Ни шлюх, ни детей, ни угла. Промослали жизнь по объектам Отчизны, а синего моря не видели. Ты видел море. Абрам?
- Только в кино…
- Кому же я теперь нужен больной и косолапый, охмуренный смолоду высоким званием рабочего?.. И доныне в стране работы непочатый край, а денег нет…
- Выходит, что для дураков такая работа, - согласился Абрам.
- У меня последние трусы, ты смекаешь, Абрам? Затёртые, рваные…
- У меня тоже не первые, - согласился сосед.
- И постирать их некогда, и заштопать поздно и другие мне не купить, а на какие шиши?. А мы с тобою ворочаем горы камня, скрипим и стонем от боли в суставах.
- Мы гегемоны, обложенные писюльками вышестоящего начальства, - подытожил Абрам.
Бездарно летели дни. Герои лязгали зубами, заглядывая в глотки более состоятельных пьяниц, проживающих по соседству. Но в прошлом уже остались те времена, когда каждый второй выпивоха был рад поделиться - скрупулезно пересчитывали деньги сограждане, а Новый год стремительными шагами шёл по стране - вот уже и Рождество на носу. Дважды ходили к Мирзоеву на поклон, выпрашивая зарплату. Не дал - собака. Отоварились повидлом и поставили брагу. Скоро она «зацвела».
- На родине аналитической химии, - рассуждал Абрам, стоя у плиты, на которой кипела вонючая жёлтая жидкость, - о перегонке браги в спирт знают ещё до своего зачатия в утробе у матери. Модель перегонного куба заложена в голове у всякого русского сперматозоида. Наличие змеевика в быту первично, а всё остальное - вторично... Хвосты человечество потеряло в процессе эволюции. Рубили их друг другу во время неурожая.
Сливовое повидло, выданное Мирзоевым к празднику вместо зарплаты, действительно требовало термической обработки. От него пучило живот - брага была вонючая, как общественный туалет и полученную из неё самогонку пить было опасно. Горемыки принюхиваясь к продукту аналитической химии морщинясь и не решались поднять стаканы ни за здравие, ни за упокой.
- Не квартира, а сортир, - сказал Абрам, вытирая лиловый нос полотенцем. - Приедет Мирзоев, поднимет хай… Ты будешь пить, Серёга, это зелье?
Но приятель отгородился газетой, где была опубликована статистика о выборах в законодательное собрание области. Кандидат против всех депутатов оказался вторым.
- Интересное получается дело. Только двадцать четыре голоса ему не хватило, чтобы творить добро для народа… Законотворческий террор не остановлен…
- Ты бросил пить? – рассердился Абрам
- Обижаешь, начальник.
- Чуешь какой удивительный запах вокруг.
- Ты сам-то чего не пьешь свою гадость?
- А как ты думаешь?
- Думаю, что отрава...
- Тебе нравится жить в сортире?
- Боюсь я, Абрам…
- Значит нужен подопытный кролик
- Ты угости соседей. Абрам. Только скажи им, что никакой другой выпивки у нас больше нет, а то ещё выживут, не напившись до смерти, и придут колядовать.
Но соседи не поддались на эксперимент Абрама.
- Налили они нашей вонючки на стол и подожгли, - рассказал он, вернувшись. – Вроде как меньше пахнет, смеются над нами: «Самого высокого качества пойло», - и выгнали прочь: «Пейте это суки сами за здоровье олигархов. Мы ещё не опустились на дно, как вы…»
- Пьют они настоящую водку и запивают её томатным соком, - закончил Абрам.
Олег Иванович Корнеев в этот вечер долго отсутствовал в ночлежке. Ходил на стадион, где работал тренером его брат, в надежде, что, клюнув на это братство, билетчики приоткроют дорогу на хоккейный матч. Но те были строги. Неуважение к старшим сегодня культивируется по всей стране, некогда льготной для ветеранов и инвалидов. В трамваях, столовых, в общественных туалетах - там, где ещё вчера висели таблички о порядке обслуживания вне очереди, на самом видном месте наклеен листок А-4 формата, на котором жирным кеглем набито, что «никакие льготные удостоверения не действительны…», что надо платить «…за всё, чтобы не быть избитым за дело». Вот гуляют деды пешком, экономя рубли от копеечной пенсии.
Корнеева ожидали, как важного эксперта.
- Будешь? - спросил Абрам, предлагая выпить.
- Конечно буду…
- Ну, как? – поинтересовался Серёга, когда старик оставил в покое опустевший стакан.
- Хороша самогонка.
- Ты, наверное, хочешь ещё?
- Конечно...
Он выпил второй стакан и принялся изучать оставленную Сергеем газету.
- Я был у этого чёрта, - ткнул он пальцем в портрет на передовице. - Это он меня Мирзоеву продал… Гляди-кось, в областное законодательное собрание попал, стало быть, учёный…
В газете был изображён городничий, стоявший около трёхцветного знамени Единой России.
- Нет, Олег Иванович, ты не прав… - важно поправил Абрам. – Я лучше знаю политику. Его покойный отец и нынешний губернатор вместе росли и «любили» одних и тех же женщин. Вот и помогает Алексей Андреевич сыну друга двигаться вверх. На полвека вперед рассчитаны маршруты политиков: кому какой портфель и огород и даже выпивка из государственного кармана.
Он поглядел на часы и наполнил стаканы.
- Ну, будем здоровы, Серёга, сорок минут прошло, - Корнеев был жив и летальный исход на празднике исключался.
После второго стакана они толкали друг друга в грудь руками и смеялись над тем, как могло показаться им ядовитым «здоровое зелье». После третьего стакана - стойкие запахи самогона, туалета и потной одежды слились воедино в один удивительный запах Отчизны. Тот самый запах, который не чувствуют власть имущие после успешного назначения их на руководящие посты, на выборные должности. А ведь колебались и волновались, принюхиваясь к этой народной жизни перед первым стаканом власти: потянут ли, оправдают ли доверие, не отравятся ли желчью? И колотят успешно министерские понты фраера при галстуках - есть ещё что-то в бюджетах да в карманах, мзду несущих. Справедливости ради стоит заметить, что терпкая вонючая струя новой избирательной кампании всё же щекочет ноздри этим кандидатам, случается пора отрезвления и осознания, что жить так дальше нельзя, но… - ненадолго. И самые достойные вновь окунаются в благовоние кремлёвских коридоров.
- Однажды на Новый год я напился до икоты, а очень уже хотелось до «…кондиции», были горбачёвские времена, - вспомнил Серёга. - Двоюродная сестра мне нацедила пол-литра самогона и отправила с глаз долой, на улицу, чтобы не портил праздник… Я спешил по сугробам родимого города в неизвестность, банка была у сердца... Вдруг слышу: бьют часы и хлопают бутылки в благополучных домах. Ёлки мерцают в каждом окошке, а на улице – пустота. Горько мне стало, что я одинок на белом свете, достал я банку с горилкой и выпил залпом, - до дна. Комом в горле застряла зараза. Я её отрыгнул и заикал… И с тех самых пор пошла моя жизнь наперекосяк, что не праздник, то икота. И рад бы рвоте, да пусто в желудке…
- А мне «ласточку» сделали на Новый год перед самой свадьбой, - сказал Абрам. - Мы около городской ёлки песню пели - нецензурную, новогоднюю, в которой ругали милицию и существующую власть…
- Ты, стало быть, Абрам - политический, - рассмеялся Олег. - Били, поди?
- Электрошоком… Два года репу чесал. Были у меня в то время карты игральные, что не картинка, то женщина...
- Видел такие карты… Хорошие карты… Да ты ещё и шулер?..
- Когда невеста меня выкупала на волю, сержант разложил их перед нею на столе и рассказал ей, за что меня взяли…
- Стало быть и у тебя со властью туго. Абрам?
- А кому сейчас легко, Серёга?..
Они смеялись. На смену Змею Горынычу и Кощею Бессмертному в устном народном творчестве пришёл Козёл в милицейской фуражке, служебное вымогательство стало искусством, а милицейские гадости - притчей во языцех. Самые смачные слова адресованы солдатам правопорядка, и в каждой российской семье есть пострадавшие от милицейского произвола. Над городом рассыпался салют - щедрость богатых не знала границ. Пьяный Абрам коснулся развороченной розетки рукой, и заискрили провода. Багровый тэн-трамвайка на время погас, почернел, и начал накаляться опять после того, как Абрам его запитал... В эту ночь перед Рождеством бездомные люди грелись у последнего очага.
Ниже - старый вариант этого произведения. можно не читать...
= ГЛАВА №13 =
ТЕПЛО И СУРРОГАТ
«Я встречал очень мало людей, превозносивших тяжёлый труд. И, странное дело, все они были те самые люди, на которых я работал всю жизнь…»
Билл Голд
После перестройки и приватизации от развитого социализма народу осталась одна утеха - среднее образование. И поныне на митингах учителя, требуя повышения зарплаты, гордятся тем, что в России самый высокий в мире уровень знаний среди бичей и оборванцев. В иных странах высокооплачиваемые рабочие читать и писать не умеют. А наш народ отмечен печатью высокой духовности - инвалиды на костылях такие па отплясывают, что балерины на чай подают, каждая заплата на пиджаке у художника - произведение искусства. А как мы умеем петь, когда выпьем. Пузатые олигархи сопереживают, раскачивая в такт свои растопыренные пальцы. Депутаты вздыхают, слушая пролетарский шансон. Сам президент гордится своим народом. Поэзия так и льётся из фибр каждого мученика, и рифма для слова «жуй» с рождения на губах у младенца.
Есть люди, которым нигде не рады. У них нет семьи, и их дети давно уже называют папой другого человека. От них закрываются на все запоры родители - боятся, что отберёт сынуля последние крохи или побьёт. Как правило, такие люди никогда не бреются до конца и всегда покрыты щетиной. Волчий их походняк виден издалека, круг охоты этих несчастных - магазин, пивная и парк, где можно нализавшись отдохнуть. Никогда им никто не улыбается и не уступает место в трамвае. И даже более того - не садится рядом, если оно свободно.
Тепловое отопление не функционировало. Стены комнаты промерзали, и в углах серебрился иней. Морозные узоры лежали на оконном стекле. Трое мирзоевских рабочих коротали новогодние ночи в холодной общаге. Другие члены бригады разъехались кто куда и, слава богу, что где-то их приняли и угостили. Оставшиеся же приятели стучали зубами и ворсились гусиной кожей. Они прятались под двумя одеялами и ходили наперегонки в туалет мочиться. А днем разговаривали о жизни и страдали
- Ох, и некуда бедному крестьянину податься! - Серега был воспитан на произведениях русской классики.
В далеком детстве свирепая учительница привила ему народно-демократические идеи, и за сорок с лишним лет прозябания на земле русской не потускнели в его памяти некрасовские строки и даже более того, между запоями случалось просветление - он начинал понимать истины, привитые ему педагогом.
- Потерянные мы люди, - сетовал горемыка, - Ни шлюх, ни детей, ни своего угла. Промослали всю свою жизнь по объектам отчизны, и синего моря не видели. Кому я нужен теперь больной и косолапый, охмуренный смолоду высоким званием рабочего? И поныне в стране работы непочатый край. Для дураков. А у меня трусы одни - затёртые и рваные. И постирать их некогда, и штопать поздно, и другие купить не на что. А мы всё ворочаем камни, колени трём, скрипим и стонем. Гегемоны сраные, обложенные писюльками с головы до ног.
Бездарно летели дни. Пролязгали зубами наши герои, заглядывая в глотки более состоятельных пьяниц. Но в прошлом уже те времена, когда каждый был рад поделиться с тобою бухлом - скрупулезно пересчитывали деньги сограждане. Сутки казались длинными, а Новый год стремительными шагами шёл по стране - вот уже и Рождество на носу. Дважды ходили к Мирзоеву просить денег - не дал, отоварились повидлом и поставили брагу.
- На родине аналитической химии, - философствовал у плиты бригадир, - о перегонке жидкостей человек знает ещё до своего зачатия. Модель куба изначально заложена в голове всякого сперматозоида. Наличие змеевика в быту первично, вторичны мебель и костыли, а также - инвалидная коляска. Хвосты же человечество потеряло в процессе эволюции. Рубили друг другу во время неурожая.
Выданное Мирзоевым сливовое повидло времен развитого социализма действительно требовало термической обработки. Самогон получился неважный, хотя и горел. Технология его приготовления была безукоризненно соблюдена, но подозрительный запах аммиака пробивал самый хронический насморк. Страдающие горемыки так и не решались поднять стаканы.
- Будешь ли пить, Серёга? - пытал его бугор.
Приятель читал.
- Погожу, однако.
- Бросил что ли, человек, или как?
- Обижаешь, начальник.
- Выдохнется, смотри! – старшой не унимался, - Какой удивительный запах.
- А сам-то ты что не пьешь её, умник?
- А ты как думаешь, дружище?
- Отрава, в натуре - вот что я думаю.
- Что-то не то мы выгнали. Вонь, как в подвале, затопленном помоями. Ты жил, Серёга в таком подвале?
- А где я не жил?! Нацеди полбанки, угости соседей. Народ они ушлый, поймут, что и как. Да скажи, что нашел её в сугробе, что нету, мол, больше ни грамма, а то ещё колядовать придут.
Вернулся бугор через час. Никто из соседей не рискнул продегустировать, предложенную им заразу. Жили они неплохо, лучше бродяг - водку запивали томатным соком. Самогонка же по-прежнему оставалась не тронутой.
- Ну и что? - с нетерпением вопросил его друг.
- Можно пить, говорят, но запах, мол, подозрительный.
- Рискнем, однако?! - Серега сглотнул слюну, - если через сорок минут не издохнем, значит - не яд.
- Боязно мне, подождём Олега - он ушлый.
Тарантул ходил на хоккей, но его не пустили на корт. Отличительной особенностью нашего времени стало неуважение к пожилому поколению. И не то, чтобы старик - злодей, в его возрасте лица у всех в гармошку. Но в каждом автобусе и в других местах общественного пользования на самом видном месте - там, где вчера ещё висели таблички о порядке обслуживания больных и инвалидов, сегодня наклеен листок А-4 формата, на котором тридцать шестым кеглем набито, что никакие льготные удостоверения не действительны, и надо платить по таксе. Вот и наматывают старики километры на больных ногах, экономя последние рубли от копеечной пенсии.
- Слава богу, что шапку не продал, - радовался Тарантул, поднимаясь с мороза в ночлежку. В вертепе его ждали, как важного эксперта.
- Выпьешь? - простецки спросили его друзья.
Он, не нюхая, замахнул себе во внутрь стакан, и споткнулся, расшнуровывая ботинок на больной ноге. Люди переглянулись.
- Ну как самогонка?
- Хороша.
- Ещё будешь?
- Буду.
Сидя на полу, он выпил второй стакан, и морщины на его лице стали менее рельефными. Ботинок всё ещё не расшнуровывался, и другою ногой Тарантул начал его сталкивать с пятки и стонать.
- А, Вы-то, что не пьете? – спросил он, освободившись.
- Мы и так целый день дома задницу со стула на стул перетаскиваем. Как сыграли?
- Не знаю.
Тарантул, наконец, поднялся с пола, напялил очки и, усевшись на кровать, взялся читать брошенную Сергеем газету.
- Я был у этого чёрта, - ткнул он в портрет мэра города, - Это он меня Мирзоеву рекомендовал. Гляди-кось, в областное законодательное собрание попал, стало быть, умный.
- Да нет. Ты не прав. Его покойный отец и нынешний наш губернатор старые и добрые кореша. Вместе росли и «любили» одних и тех же женщин. По одному сценарию. Как в Интернете у Вислоухова. Ты порнуху видел? Вот и помогает Пал Палыч сыну друга рулить. Носил бы тебя он в детстве на руках - твои шныри писали бы законы. На два десятилетия вперед, рассчитаны маршруты политиков. Кому какой портфель и огород, слуги и ****и, какой выпивон и из чьего кармана.
Бугор посмотрел на часы и наполнил стаканы. Воздержание окончилось, и праздник, наконец, настал.
- Ну будем здоровы, Серёга - сорок минут прошло.
Он зажал двумя пальцами нос и выплеснул в глотку вонючую жидкость. Когда они пили второй стакан, им стало весело, и недоумевали сотрапезники, как могло показаться ядовитым столь замечательное зелье. Дурные запахи туалета и самогона, потной одежды и портянок слились в один удивительный запах Отчизны. Его уже не чувствуют власть имущие после успешного назначения на посты или на выборные должности. А колебались и волновались сердечные, принюхиваясь к жизни своего народа перед первым стаканом власти. Потянут ли, мол, и оправдают ли доверие? Не отравятся ли? И колотят успешно министерские понты фраера при галстуках, пока ещё что-то есть в бюджетах и в карманах, мзду несущих. Справедливости ради стоит заметить, что терпкая струя новой избирательной кампании всё же щекочет ноздри кандидатам, и случается пора отрезвления и осознания, что жить так дальше нельзя, но ненадолго, и самые достойные вновь окунаются в благовоние кремлёвских коридоров.
- Однажды на Новый год я напился до икоты, - Серега вспоминал счастливую юность, - очень уж хотелось догнаться. Двоюродная сестра нацедила мне пол-литра окрашенного самогона, и спешил я домой по сугробам города. Вдруг слышу: часы бьют, бутылки хлопают в домах. Ёлки мерцают - дышит улица, а пустынно. И горько мне стало, что я одинок, достал я банку из кармана, откинул крышку и отхлебнул, комом в горле застряла зараза, отрыгнул я её и заикал. И с тех пор пошла вся моя жизнь наперекосяк, что не праздник, то икота. И рад бы проблеваться, да пусто в желудке…
- А мне «ласточку» сделали на Новый год перед самой свадьбой. В трезвяке мы с корешом песню пели, нецензурную, новогоднюю. Да и дёрнул меня чёрт мусорилу тогда козлом обозвать…
- Не любят они этого. Когда им правду в глаза говорят. Били, поди?
- Электрошоком. Два месяца голову чесал. А когда матушка с невестой выкупали меня утром, карты у меня были порнографические, и сержант поганый разложил их перед ними - вот, мол, чем Ваш жених занимается!
Слушатели смеялись. На смену Змею Горынычу и Кощею Бессмертному в устном народном творчестве пришёл Козёл в милицейской фуражке, служебное вымогательство стало искусством, а гадости ментовские - притчей во языцех. Самые смачные слова адресованы солдатам правопорядка, и в каждой российской семье есть пострадавшие от милицейского произвола.
- Олег, а ты никого не решил на Новый год. Не ухайдохал?! Поделись с друзьями, покайся.
- Я на Новый год хочу есть, – он умел рассказывать, - однажды, я попал в стационар с подозрением на аппендицит. Три дня ничего не кушал - ждал хирурга. Резать человека на сытый желудок медицинская технология не позволяет. А тот гудел и, как всякий нормальный малый, не спешил на службу.
- Право, и мы такие. Пока не проспимся и не просрёмся - работать не будем. Хирург - он тоже человек.
- Вот и я про то. Не выдержал я на третьи сутки пытки голодом и взял на кухне ведро молочного супа. Ушёл на лестничную площадку и наелся. От брюха. Дежурная сестра хватилась однако и подняла шум. Записала в журнале о моём безобразии. А на следующий день окончились выходные и выписали меня из больницы за нарушение режима.
- Везде режим, куда не ткни.
Как ни крути, а получалось, что многочисленные праздники вовсе и не были праздниками у этих людей. Слушатели согласно мотают головами, когда заходит разговор о том, что в России воруют все. Это неправда. Большинство населения России и мира законопослушные люди, а байки о всенародном воровстве придумают те, кто систематически ворует сам, используя своё служебное положение. Сеют смуту среди сограждан и наживаются на этом. А честные граждане горбатят на огороде и в Первомай, и в День Победы. Считают дрожащими руками денюшку на ремонт дачного водопровода, платят барыгам, вздыхают и смахивают слёзы. Сетуют на власть и вилами разбрасывают навоз на свои шесть соток.
Над городом рассыпался салют - щедрость богатых не знала границ. В развороченной розетке холодного дома заискрили провода. Багровый тэн погас на мгновение и снова стал накаляться. В ночь перед Рождеством трое бездомных грелись у последнего очага.