Пенсия показалась огромной…
В лагере высчитывали за питание, за одежду и всего ничего выдавали на руки четыреста с небольшим рублей из почти двухтысячного довольствия. Но и это была большая сумма, потому что «красные» - работники промзоны, старосты отрядов и дневальные получали по пятьдесят рублей в месяц, на что можно было купить десяток конвертов и не более. Двадцать пачек самых дешёвых сигарет - месячная зарплата осужденного. И не сядешь на плац милостыню просить - слабых не жалуют, а бьют…
Абрам потребовал у Олега прописки, и тот по-свойски финансировал внеплановый «сабантуй». Но водки не хватало, и стакан за стаканом таяла пенсия.
- Баста, - отрезал Олег друзьям и «заныкал» от них последнюю пятисотку впрок, «замазловал» её в потай, где ховал копейки от попрошаек даже в неволе.
- Нет больше денег, я полноправный член коллектива.
- Да не журись, брателла, - Абраму хотелось «догнаться» сиюминутно. - К Новому году Мирзоев отдаст зарплату, вернем долги. Загудим, запляшем недели на четыре…
- Надо достроить объект, - поддержал Олега Серёга. - Ты же знаешь Мирзоева, Абрам, он по миру пустит даже еврея… Помнишь у него женщина работала, лепила пельмени – свернули кровь. Тридцать два года от роду было, повесилась, когда Мирзоев её без денег на улицу выгнал…
- Да, одинокой бабе трудно. Никому не нужна... А если возьмут на работу – не платят, некому за неё встрять с кулаками, - согласился Абрам.
- Мироеды, а не люди пошли. Каждый пирожок пересчитают, вешают, нюхают - всё не напьются нашей крови… Жрём, не зная что… И валят на кризис.
Рос стадион. Мирзоев уладил дела с администрацией, заплатил налоги, пригласил на объект городничего: говорил ему о футболе, о спорте… Хвастался какие «плюхи» он закатывал соперникам в лучшие годы: «между ног, прямо в дырку», и подтверждали это его друзья–футболисты, покачивая чубами. Показывал мэру призы и сметы, прогнозируя будущее футбола… И смекнул городничий, что дело хорошее, не увидал плутовства. Понаехали корреспонденты, опросили рабочих, отсняли героя. Волевое лицо предпринимателя появилось в газете на следующий день на передовице. Проницательные глаза сверлили время – вот она живая легенда городского футбола! Предвосхищая историю, газетчики внушали читателю уверенность в завтрашнем дне.
Снег выпал и устоялся. Дети в садике опустили шапочки. Тузили друг друга, смеялись, играли в салочки, в прятки, в снежки. Слякоть прошла, и наступила зима. В арочном цирке строители достроили забор. Красивые металлические оградки были откованы не простым ремесленником, а кудесником, знающим секреты искусства. Выкрученные детали ажурно сплетались между собою в сказочный орнамент, кованные цветочки венчали верха. Такая декоративная решетка монтировалась в проем между столбами. Она вязала их в единое целое. Архитектурной композиция приняла законченный вид. Уже не только дети, но и взрослые ротозейничали у стройки, побалагурили со строителями о жизни. Сколько им платят за чудеса?.. Надо ли этому учиться и где?.. Не холодно ли работать в сырых рукавицах зимой на морозе?
Корнеев был молодцом. Словно за всю свою бестолковую жизнь торопился реабилитироваться перед обществом, которому не оставил в наследие ни детей, ни деревьев, ни иной доброй памяти о существовании в мире. Сварные швы зачищал, обрабатывая до блеска, проверял их на прочность. Каждую художественную деталь композиции протирал от случайно попавшего на неё раствора и льда. Охорашивал кладку, начинающую стареть, как ему казалось. Вырубал изо льда Снегурочку - жил полной жизнью вольного человека. Ибо только творческий труд, не стесненный идеями, делает нас счастливыми в нехорошие времена. Дети и их улыбки стали наградой художнику за терпение.
Когда он увидел внучку второй раз, то подошёл к ней.
- Здравствуй, Танюша!
Девочка глядела на людей из-за забора детского садика. Рабочие убирали последний строительный мусор. Поливочная машина кружила по площади стадиона, заливая каток. Дедушка Мороз и Снегурочка громоздились у парадного входа на виду у прохожих. Развешенные по периметру забора, электрические гирлянды бегло сверкали разноцветными огоньками в ожидании праздника.
- Тебе не весело, Таня?.. Но почему? Ты где пропадала?
Она разглядывала сапожки – стеснялась…
- Ты почему молчишь?
- Я болела, - сказала Таня, не поднимая глаз.
- Ты меня боишься? – догадался старик.
- Нет, не боюсь! Мама мне запретила тебя любить. Она говорит, что ты - вор и бандит, и ничему хорошему не научишь.
Это был приговор. Вся его нехорошая жизнь прокручивалась в голове с бешеной скоростью старой, местами оборванной и снова подклеенной киноленты, с провалами в памяти, с рваным сюжетом. Как далеки были в ней друг от друга благородные порывы, несвязуемы. В далеком отрочестве, оказавшись в дурной компании, стал он невольником воровских понятий и поступков. Неокрепший юнец изучал премудрости фени, как азбуку, пугаясь не ударить в грязь лицом перед корешками, курившими при взрослых, думая, что это главное в жизни – не потерять лицо в обществе, которое оказалось в итоге стадом. Готовился к жизни в неволе, словно к подвигу и сел... Будучи осужденным впервые, не понял настоящей причины, приведшей туда, потому что не видел в жизни побед, изнуряющих душу, но доставляющих радость… Все это было потом: и любовь, и спорт, и ослепительные награды. Но очень недолго. Водка привела его повторно, и в третий раз на скамью подсудимых. Последние десять лет Корнеев думал о том, каким он оказался слабым, что неполная, ограниченная была блатная жизнь, к которой с детства готовили себя и он, и его друзья. Как жаждали свежего воздуха в душных камерах изоляторов. Как ждали свободы. Бери её волю в охапку, вот она, но силы уже ни те, и дни до смерти сочтены. Можно было покорять вершины, сплавляться по горным рекам, кого-то любить и оставаться любимым. Но его боялись родные и предостерегали своих детей от общения с уголовником, а хотелось тепла и ласки…
- Я буду с тобой дружить. Ты Снегурочку сделал.
По разные стороны забора две родственные души не желали расстаться. Старик в поношенной овчине и его внучка, двоюродная, но близкая - первый человек на воле, искренне предложивший дружбу.
- Ты приходи на праздник, Таня!.. Предприниматель Мирзоев будет дарить подарки.
- Мне не достанется…
- Почему? – удивился Корнеев.
- Потому что подарки зарабатывают сами. Их надо беречь. Это говорит мне мой папа. Ему никогда ничего не дарили бесплатно.
- А я подарю тебе куклу, бесплатно, - он увидел её ожившие глаза и испугался тому, что врёт: «А на какие шиши?» - Вот отдаст мне хозяин деньги на праздник и подарю. А когда разбогатею, но это не скоро, я подарю тебе весёлый пуховик, чтобы ты не прятала в чёрную шубку своё лицо.
- Панда! – грубо позвал её мальчишка. - Воспиталка зовёт.
- Сейчас приду…
- Ты Панда? - удивился Корнеев.
- Да, я - Панда, - девочка невесело смотрела мимо.
- Кличка?! - он был поражён.
- Погоняло, - вздохнула Таня.
- Хорошее погоняло, но почему ты - Панда?
Она воспрянула духом, боялась, что начнёт стыдить её старик, прогонит, опозорит, рассмеётся над нею, как смеялись мальчишки, когда она плакала над любимой игрушкой. Они забрали у неё маленького черно-белого мишутку и начали играть с ним в снежки - открыли сезон охоты - вот и приключилась беда. Один из снежков подкинул игрушку в воздух и бросил в лужу прямо под колеса автомобиля. Раздавила Светлана Михайловна панду, фыркнула детям про их хулиганские выходки и скрылась в подъезде. Танюшка ревела горько, прижимая грязного мишку к лицу. Её попытались утешить, рваную игрушку забрали и похоронили в мусорном ящике - велели забыть. Увели в помещение, дали самую лучшую куклу и конфету, но она сбежала во время сонного часа. Оделась, обулась и нырнула в мусорный ящик. Вытащила калеку, и спрятала в кармашек. Злые озорники мальчишки в окошко увидели это - стали дразнить, называя грязной Пандой.
- Эй, помоешница, иди, воспиталка зовет… - не унимался малыш, которого послали за Таней.
«Уже в раннем детстве добро воспринимается, как слабость и уничтожают святых и великодушных как в этом, так и в том нехорошем мире, где прошла моя жизнь. Так не должно быть, - возмутился Корнеев и тут же остыл. - Но так оно есть». Он держал заштопанного медвежонка в руках и гладил.
- Хорошая Панда. Маленькая. Я сама отдала ее поиграть, - девочка раскаивалась.
Она поглядела на деда. Понимает ли он это? Но старик не смеялся. Переживал…
= ГЛАВА №9 =
ДЕТСКИЕ СЛЕЗЫ
Пенсия показалась ему огромной. В лагере высчитывали за питание и за одежду и всего ничего выдавали старикам на руки четыреста с небольшим рублей из почти двухтысячного довольствия. Но и это была большая сумма, потому что «красные» - работники промзоны, старосты отрядов и дневальные получали за службу по пятьдесят рублей, на что можно купить десяток конвертов и не более. Двадцать пачек самых дешёвых сигарет - месячная зарплата осужденного в России. И не сядешь на плац милостыню просить - слабых не жалуют, а бьют.
Братва потребовала прописки, и Тарантул по-свойски финансировал внеплановый «сабантуй». Водки же, как известно, много не бывает, и стакан за стаканом таяла пенсия в его пиджаке.
- Баста, - отрезал он вовремя и заныкал в трусы пятисотку, «замазловал» её в кармашек, где ещё в неволе тарил от соседей последние копейки. - Нет больше денег, и я полноправный член коллектива.
- Да не журись ты, браток, - бригадир торопился «догнаться», - К Новому году Мирзоев отдаст нам зарплату, вернем долги. Загудим и запляшем недели на две.
- Надо сначала стадион построить, - поддержали Тарантула другие, - Ты же знаешь Мирзоева, он по миру пустит. В пельменной женщина работала, тридцать два года от роду всего, повесилась, когда он ее без денег полгода назад на улицу выгнал, а надо было жить - болела.
- Да, одинокой бабе сегодня трудно. На работу нигде не берут, и горько.
- Мироеды, а не люди пошли. Каждый пирожок пересчитают и взвешивают…
Рос стадион. Мирзоев уладил дела с админами, заплатил налоги, самого мэра привозил на объект: рассказывал ему о футболе, о спорте, хвастался какие «плюхи» он закатывал соперникам в лучшие свои годы, и подтверждали это его друзья - футболисты, покачивая чубами. Показывал ему призы и сметы, прогнозировал будущее городского футбола. И смекнул городничий, что дело хорошее затеял хозяин и не увидел он ни в чём плутовства. Понаехали корреспонденты, опросили рабочих, отсняли героя. Волевое лицо предпринимателя появилось в газете на следующий день на передовице. Проницательные глаза сверлили время – вот она живая легенда отечественного футбола! Предвосхищая историю, они внушали читателю уверенность в завтрашнем дне.
Снег выпал, наконец, и устоялся. Дети в садике опустили шапочки, они тузили друг друга, смеялись и бегали наперегонки. Не столь уже сердито и внимательно «пасла» их воспитательница. Слякоть прошла и наступила зима.
В арочном цирке Тарантул поставил забор. Красивые металлические оградки были откованы в кузнице не простым ремесленником. Выкрученные детали ажурно сплетались между собою в сказочный орнамент, кованные лепестки и цветочки венчали верха его изделий. Декоративная решетка монтировалась в арочный проем. Она связывала между собою несущие столбы и придавала архитектурной композиции законченный вид. Уже не только дети, но и взрослые любили поротозейничать и побалагурить со строителями. Сколько Вам платит хозяин, а надо ли этому учиться и где? Не холодно ли, наконец, работать в сырых рукавицах?
Старик был молодцом. Словно за всю свою бестолковую жизнь торопился он реабилитироваться перед людьми. Каждый сварной шов он самостоятельно зачищал, обрабатывал до блеска, проверял его на прочность. Каждый выкрученный из металла рисунок протирал от случайно попавшего на него раствора и охорашивал отлупленные места. Помогал он рубить топором изо льда снегурочку - жил полной жизнью свободного человека. Ибо только творческий труд, не стесненный никакими идеями, делает нас по- настоящему счастливыми. Дети и их улыбки стали наградой художнику.
- Здравствуй, Танюшка!
Девочка выглядывала из детского садика на стадион, где рабочие разбирали подмости и убирали последний строительный мусор, которого всегда так много на сдаточном объекте. Поливочная машина кружила по цирку и заливала каток. Дедушка Мороз и Снегурочка громоздились у парадного входа на виду у прохожих, а развешенные по периметру забора, электрические гирлянды бегло сверкали разноцветными огоньками.
- Тебе не весело, Таня? Почему? Я уже давно тебя не видел. Ты где пропадала?
- Болела, - она стеснялась и разглядывала сапожки.
- Ты боишься меня? – догадался старик.
- Я тебя не боюсь! Но мама запретила мне беседовать с тобой. Ты вор и бандит, и ничему хорошему не научишь.
Это был приговор. Вся его нелепая жизнь прокручивалась в голове с бешеною скоростью старой, местами оборванной и снова подклеенной, киноленты, с провалами в памяти, с дырявым сюжетом. Как далеки были в ней друг от друга благородные порывы, как несвязуемы. В далеком отрочестве, оказавшись в дурной компании, стал он - Тарантул пленником воровских понятий и поступков. Неокрепший юнец изучал премудрости блатной фени и боялся ударить в грязь лицом перед корешами. «Рамсил» он и дрался. И готовил себя к жизни в неволе. И сел... А будучи осужденным в первый раз, не понял причины, приведшей его сюда, потому что не видел ещё он жизни настоящих побед, изнуряющих душу и тело, но доставляющих радость. Все это было потом: и любовь, и спорт, и ослепительные награды. Но очень недолго. Водка тупила волю и привела его повторно, и в третий раз на скамью подсудимых. Последние десять лет только и думал Тарантул о том, каким же слабым оказался его разум. Какая неполная и ограничення была она - вся эта блатная жизнь, к которой с детства готовили себя и он, и его друзья. Как жаждали они свежего воздуха в тесных камерах изоляторов. Как ждали звонка, свободы. Бери её волю в охапку, вот она, но силы уже ни те, и дни лучшей жизни сочтены. А можно было покорять вершины или сплавляться по горным рекам, в полной мере кого-то любить и оставаться любимым. Фиаско. И боятся тебя родные, и предостерегают от тебя детей - а хочется тепла и ласки, может быть даже более, чем этому маленькому ребенку, стоящему за забором. Как слабы старики и дети. Как порою они равны и беспомощны.
- А я хочу с тобою дружить. Ты Снегурочку сделал.
По разные стороны забора две родственные души не желали расстаться. Старик в поношенной овчине и его внучка, двоюродная, но близкая - первый человек на воле, предложивший дружить.
- Ты приходи на праздник, Таня! Господин Мирзоев будет подарки раздавать.
- Мне не достанется… Потому что подарки зарабатывают себе сами. Их надо беречь. Так говорит мой папа. Ему никогда и никто ничего не дарил.
- А я подарю тебе куклу, - он увидел её ожившие глаза и испугался. - Вот отдаст мне хозяин деньги и подарю. А когда разбогатею, не скоро – я куплю тебе весёлый пуховичок, чтобы не прятала ты в чёрную шубку своё лицо.
- Панда! - позвали её, - Воспиталка зовёт.
- Я сейчас прийду
- Ты Панда? - удивился старик.
- Я - Панда, - девочка снова невесело смотрела мимо.
- Кличка?! - он был поражён.
- Погоняло, - вздохнула Таня.
- Хорошее погоняло, но почему ты Панда?
Она воспрянула духом, боялась, что начнёт стыдить её старик, прогонит, опозорит, смеяться будет над нею, как смеялась детвора, когда она плакала над любимой игрушкой. Мальчишки забрали у неё маленького черно-белого мишку и стали играть в снежки - открыли сезон охоты, и случилась беда. Один из снежков подкинул его в воздух и бросил в лужу прямо под колеса автомобиля. Раздавила Светлана Михайловна панду, фыркнула что-то про хулиганские выходки и скрылась в подъезде. Ревела Танюшка горько, прижимая порванного и грязного мишку к лицу. Её попытались утешить, игрушку забрали и похоронили в мусорном ящике - велели забыть. Потом увели малышку в помещение, дали ей самую лучшую куклу и конфету, но сбежала она тайком ото всех во время сонного часа. Оделась впопыхах и обулась, нырнула в мусорный ящик с головою и вытащила калеку, и спрятала медвежока в кармашек. Злые озорники мальчишки в окошко увидели это - стали её дразнить и позорить, называя грязной Пандой-помоешницей.
- Уже в раннем детстве добро воспринимается, как слабость и уничтожают святых и великодушных как в этом, так и в том мире, где прошла моя горькая жизнь. Так не должно быть, - возмутился Тарантул и тут же остыл, - …но так оно есть.
Он держал медвежонка в руках и гладил.
- Хорошая Панда. Маленькая. Я сама отдала ее поиграть, - девочка раскаивалась.
Она поглядела на деда. Понимает ли он это? Но старик не смеялся. Большие глаза за стёклами поломанных очков сопереживали.