Полузатопленная лодка, дохлой рыбиной плыла вниз по течению, огибала островки и отмели. Над бортами горой выделялась фигура человека с головой, склоненной на грудь. Монотонно звучало подобие мычания. Лодка уткнулась в берег уже в черте Москвы. Фигура оставалась неподвижной, только мычание пошло волнами, то тише и жалобнее, то громче и отчаяннее. На безоблачный день опустились густые сумерки, укутав лодку и черную фигуру. Фигура поднялась в рост, в темноте послышалось размеренное шлепанье ног по воде.
Не обнаружив в каморке ни Герасима, ни его собаки Гаврила послал Степана сообщить в полицейский участок. Степан на обратном пути заглянул в кабак кривого Янкеля и просидел там до глубокой ночи, то и дело прикладывался к горловине купленной за две копейки четверти вина.
На барыню ту ночь не подействовали даже капли лавровишни. Она часто вздрагивала во сне, вскрикивала, начинала вдруг шевелить пальцами и часто дышать. Ей приснилась собачонка, которая вытягивалась, вытягивалась, пока не превратилась, почитай, в пятиметровую змею. Змея ползла к ней бесшумной лентой с человеческими глазами. Парализованная от страха барыня лежала колодой, и только яблоки глаз медленно вылезали из орбит. В ужасе она открыла глаза, ее мочевой пузырь освободился в перины. Над ней сказочным вурдалаком нависала громадная фигура и тянула к ее горлу узловатые пальцы. Крик застрял в горле старухи. Она почувствовала, как могучая сила ухватила ее поперек тела и подняла над кроватью, кулем положила ее на плечо. Барыня сомлела. Очнулась она от удушья. Первое, что она почувствовала, была рука-клешня железной хваткой держащая ее за шею. Голова ее была погружена в воду. Другая рука подтолкнула ее под юбки, и она легко скользнула в двухсотведерную деревянную бочку, до краев наполненную водой.
Пронзительно заскрипела калитка, открываемая, возвращающимся домой вдребезги пьяным Степаном. Шел он крадучись, боялся, чтобы барыня не проснулась. Увлеченный своими мыслями, он прошел мимо бочки в трех метрах, но не увидел темную фигуру над бочкой и не услышал всплесков воды. Заходя на крыльцо Степан громко высморкался в пальцы, и наотмашь отбросил сопли.
Когда рассвело, садовник, всю ночь простоявший около каморки Герасима с дрыном, увидел белый купол, накрывавший бочку с водой посреди двора. Приблизившись, Ерошка ткнул палкой в белеющий пузырь, тот сдулся и открыл взгляду веер седых волос на поверхности воды. Тыквой белела макушка черепа.
Герасим скорее догадался, чем увидел облачко пыли показавшееся за спиной. Ящерицей нырнул в густой травяной ковер на обочине большака, ведущего в его деревню. Из этого укрытия с тревогой проводил промчавшуюся мимо бричку полную полицейских. Полежав еще, Герасим встал и пошел прочь от дороги, по пояс утопая в сочной траве, пересыпанной полевыми цветами. Когда Герасим зашел молодой дубняк, опушавший вековой сосновый бор, со стороны леса раздался свист. И снова Герасим почувствовал слабое движение в ветках. И тут же от невысокой ветки отделилась тень, похожая на увеличенную копию летучей мыши и камнем спикировала на плечи немого. Оказавшись накрытым с головой обширным куском плотной материи, он почувствовал как шарящие по нему ловкие пальцы нащупали голову. От удара по голове из глаз его брызнул фейерверк звезд, и голова загудела чугунным казаном. Герасим рванул ткань. Та подалась с веселым хрустом, открыв глазам Герасима бегущих у нему людей разбойничьего вида. Герасим сбросил нападавшего с плеч, как обнаглевшую кошку, и приготовился отбиваться от разбойников. От его размашистого удара первый подскочивший отлетел на несколько метров и уже не поднялся. Немой успел нанести еще несколько сметающих ударов, до того как несколько человек, ухватив его за руки и за ноги, повалили в лицом в мох.
Связанного, с завязанными глазами его довели до лагеря, запутав следы и сбив с толку.
Вдруг разговоры затихли, и повисла тишина. Он почувствовал, как маленькие ловкие руки сняли грязную тряпку с его глаз. От увиденного Герасим раскрыл рот, да так и остался стоять ошеломленный. Перед ним была Татьяна. Та самая Татьяна. Это была она – и не она. В ее лице не осталось и следа от безответной и затурканной всеми прачки. Глаза смотрели прямо в глаза Герасиму жестко и, не мигая. Только на самом дне внимательный взгляд смог бы заметить мелькнувший и в тот же миг погасший проблеск тепла, человечности. Одета она была по-мужски. Волосы забраны под шапку. Справа и слева нее стояли два ражих молодца с самодовольными лицами. Герасим не мог слышать, что сказала Татьяна, но по ее знаку ему развязали руки. Кто-то протянул краюху хлеба. Герасим ел и не чувствовал вкуса. Его без остатка заполняла одна мысль. Как могла тихая прачка оказаться здесь в этой шайке веселых людей. И была она здесь не из последних. Герасима проводили в один из шалашей и оставили одного, поставив, однако, человека на входе.
Внутри было сухо. Кроме накрытой ветками лежанки и низко срезанного пня мебели не было. Герасим присел на пень и замер в неподвижности. Он так и просидел бы весь день в раздумьях, но Татьяна зашла к нему после полудня, принесла похлебки в деревянной миске и хлеба. Пока Герасим ел, она смотрела на него внимательно и что-то говорила, что - Герасим не мог слышать. По выражению ее лица он догадался, рассказывала она что-то важное. Может быть, ее рассказ и был ответом на его незаданный вопрос. Если бы Герасим мог слышать, он услышал следующее:
- Тяжко мне жилось в деревне с Капитоном. Всю обиду и недовольство своим положением он вымещал на мне. Бил он меня сильно. Сильно и часто. Еще больше пить стал.
После каждой короткой фразы она замолкала, чтобы после паузы продолжить:
- Тобой попрекал. Ущербный был человек. Ущербный и никчемный. Я все терпела, со всем соглашалась. Говорил, что он культурный, образованный, что я ему не ровня. Ребеночек у нас родился, мальчик. Тут Капитон совсем взбеленился. Говорил, что нагуляла я, вглядывался в его личико, похож ли. Однажды пришел пьяный, с синяком под глазом, злой как черт. Сразу, с порога кинулся на меня. Я ему: « Ребенка зашибешь», - хотела положить его в люльку. «Ребенка? Этого выродка?» - он вырвал мальчика у меня из рук, схватил за ножки и с размаху ударил об угол печки. Головка нашего младенца раскололась как пасхальное яичко. Он даже не вскрикнул. В моих глазах все стало, как в красном тумане. Когда я очнулась, почувствовала в руке пестик, увидела лежащего на полу Капитона. На месте его головы была красная каша. Я бросилась прочь из избы. Долго бежала. Надеялась убежать от лежащих на полу, неподвижных Капитона и моего мальчика.
Схватили меня скоро, повели в участок. Там следователь, сытый такой, пальчики гладкие, щечки выбриты. Уцепилась я ему в волосы, в глаза, рожу расцарапала и снова убежала, выбив окно вместе с рамой. В лесу подобрали меня разбойники. Вначале надругаться хотели. Навалились скопом, начали одежду срывать. Я и воткнула одному из них в глаз попавшийся под руку сучок. С диким криком он убегал, прижав вытекающий глаз. Остальные разбойники отпрянули. А я, вместо того чтобы убегать, кинулась на них. Укусила за нос первого подвернувшегося. Скорее от неожиданности, чем от страха разбойники разбежались и стали молча наблюдать, как я запахнула лохмотья одежды и пошла, не чувствуя под собой ног.
Один из разбойников догнал меня, взял за локоть. В его жесте я почувствовала силу и спокойствие. Поняла, что меня здесь не обидят. Так и жила под покровительством Антипа, пока его не убили солдаты во время облавы. А разбойники стали относиться ко мне как к нему. Татьяна замолчала. Герасим снова, ненадолго, увидел перед собой ту маленькую запуганную женщину, которой он когда-то оказывал внимание и покровительство.