Недавно мне довелось побывать на репетиции одной молодой перспективной группы, участники которой обратились ко мне с просьбой поработать вместе над текстами и музыкой. Солист этой музыкальной банды интеллигентных панков-эстетов днем раньше слушал мои стихи на кухне одного из общежитий, а при второй встрече уже начал смущенно улыбаться и наивно-неловко целовать в щеку, посвящать собственные стихи, рифмы которых показались мне откровенно банальными, если не сказать бездарными. Вернувшись домой, я задумалась: что же является стимулом к рождению словесных самородков - любовь или ее полное отсутствие, которое, между тем, не называется пустотой. Кого же любит созидатель - музу ли, себя ли страдающего, счастье ли невозможно-неуловимое?
На протяжении жизни мне «везло» на музыкантов, художников и прочих людей искусства. Все эти непродолжительные, тяжелые, страшные любови, мимолетные яркие романы являлись сильнейшим толчком к написанию лучших моих стихов, прозаических набросков, песен. В этих бурях чувств я четко установила - я любила только себя, свою боль, свой страх потери, свою нерастраченную нежность и жалость. Я вдохновлялась собой, человек, на недолгое время получивший доступ к телу, был для меня красками, кистями, полотном - сюжетом всегда оставалась я - униженная, любящая, мстящая, злая, нежная, лживая, искренняя. Мои прежние жертвы влюблялись либо исключительно во внешность, абсолютно равнодушные ко внутреннему наполнению, либо в убежденность, что они нашли родственную душу, понимание, тепло, творческий полет, абсолютно иноземную субстанцию с кратким женским именем и грустным взглядом. Последним и в голову прийти не могло, что за романтичными строчками есть не только возвышенная душа, полная устремлений, но и вполне обычный человек, зашивающийся на работе, лечащий сопли, ругающийся с друзьями, болезненно капризный, заносчивый. А еще я бываю совершенно приземленной, приспособленной к жизни, когда толкаюсь в огромной очереди за билетами или вешаю морковь в гастрономе. Тем не менее, в этой обыденной суете какой-то сектор меня оставался нетронутым, реализовываясь лишь на бумаге. Я творила в минуты не столько самих страданий, ибо эмоциями писанное обычно банально, как «любовь-кровь», не столько эгоистичного наслаждения любовью, ведь в этом состоянии потребления нежности и ласки нереальна выдача и растрата себя, строчки рождались в минуты трезвого осмысления, ретроспективы фильмов памяти, когда прошлое еще не безвозвратно потеряно, настоящее пропитано надеждой, а будущее новым миражом танцует в зрачках. Состояние пустоты не свойственно мне вовсе - внутри непрестанно что-то переворачивается, спорит, толкается, верно, содержимое моей души - осколки, обломки, обрывки, растерзанные части целого, которые нередко становятся крайне полезными и продуктивными, но как бы не старалась я найти применение всему, огромный пласт былого необходим и постоянен во мне.
Оба рода прежних влюбленных видели по-своему плоскую картинку, я же беспрестанно стремилась к объемному восприятию собственной личности. И именно крайняя противоречивость не позволяет мне до сих пор представать в одинаковом образе - я искусно выкраиваю новые маски, отражающие различные стороны моего нутра. Эти маски не лживы, это все я, только я окончательно запутываюсь, где же я настоящая, в зените абсолюта. Когда же я теряла дерзко присвоенные сердца, то по-настоящему страдала. Обвинить в черством расчете меня невозможно. Гармония и синтез по неизвестным причинам были невозможны.
Поскольку я создаю, я отдаю себя только лишь творчеству, на людей, как бы они близки мне не были, меня не хватает. Отсюда и живой материал - тоска по обществу, боль непонимания, которая, однако, является спровоцированной, желанной. Я не могу излечить, оживить душу человека, реанимировать сердце, вдохнуть жизнь - я созидательна в слове и одновременно разрушительна - для окружающих, для себя. Если я приду на пепелище, через малое время на его месте будет пустыня, если же я задержусь в саду, то яблоки на ветвях скоре всего украсят землю под деревьями, а пара самых сладких окажется в моих карманах. Я забираю лучшее, но не столько для себя, сколько для конструируемого будущего. Сегодня я наконец поняла, что это горячо ожидаемое будущее настало - из пепла пережженных сердец вырастает цветок моей собственной любви, который я смогу просо подарить, отдать. Новый страх и предчувствие боли не покидают меня.
Я постепенно начинаю осторожно отдавать себя, извлекаясь из запаса абсолюта, становясь любовью и музой, как бы это высокопарно не звучало. Но четкое знание равновесия добра и зла реализуется рано или поздно - я понимаю, что последние потери - похороненные дни и ночи, затопленные слезами глаза - были не для меня, а скорее всего, это я наконец распласталась под колесами жизни. С течением времени театр навсегда опускает свой занавес, и на сцену выходит автор - скромный, слабый, ранимый, откровенный, уязвимый. Человек.