Лёшка Менделей обитал на свалке уже несколько лет. Сначала жил в землянке, затем, после смерти туберкулезного бригадира Палыча, получил от главного сарайчик на краю – бывшую трансформаторную будку с буржуйкой, замусоленной лежанкой и старожилкой тёть Соней. Так жила только аристократия свалочных дел мастеров. Софья была немолода, суха и пресна, c мучнистым лицом в оспинах, как маца из стратегических запасов, однако без сифилиса и по утрам не пила – что значит бывшая еврейка с отпиленными корнями. Всю родню её смыло еще первой волной эмиграции, а она, партийная, идейная борчиха с сионизмом, осталась на светлом пути и пошла до конца.
Стремительную карьеру Лёшка сделал на подмосковной свалке благодаря мирному и услужливому характеру, незапойному и ненавязчивому пьянству с бомжовыми авторитетами, но главное – работягой он был безотказным, от зари до зари.
Когда судьбина зашвырнула безжалостно растоптанного Лёшку на эту помойку жизни, он и здесь не опустился, не спился. Сначала честно разгребал контейнеры с просроченными продуктами и заношенными тряпками. Затем был примечен местным начальством и переведён в элитный отряд по цветным металлам, за которые водилы мусоровозов платили звонкой монетой. Лет двадцать назад Лёха закончил Менделеевский, и металлы различал на раз, хоть и зрение давно поехало, а податься в город за очками всё было недосуг. Работа ему нравилась; сноровисто вскрывая ломиком бытовые приборы, он точно знал, где какие металлические детали и откуда растет кабель. За «цветнуху» водилы привозили из города лекарства и, главное, питьевую воду – самый большой дефицит на свалке. В мутно-маслянистом ручье, что протекал неподалеку, даже руки вымыть чревато было сыпью или волдырями.
Лёшкина история потери квартиры и семьи банальна и типична в своей дикости, из хрестоматии по «свободной» рыночной экономике. Для открытия своего кафешника – мечты жены Светланы – он заложил квартиру. Пока искал помещение и подрядчика, деньги положил в МММ. Кинули. Квартиру пришлось оставить. Светлана собрала барахло, схватила за руку дочку и уехала к родителям в Саратов. На растерянные вопросы обмякшего Лёшки выпалила, что давно собиралась сказать: не его это дочка, в санатории нагуляла.
Пообтирав углы у знакомых, наслушавшись глупых советов, безутешный и униженный Лёха бросил якорь среди привокзальных бомжей. Там было голодно и неуютно, били местные, били менты. Потом были стеснительные походы ранним утром по мусорным бакам и чердак девятиэтажки, пока не поставили металлическую дверь с домофоном. От одного бомжа узнал о свалке, километрах в семидесяти от Москвы. Прижился.
В тот сирый августовский день, когда моросящая пелена окутала необъятную свалку и прибила к земле зловонные запахи, никто из бомжей, кроме Лёшки Менделея, на работу не вышел. Бригадиры объявили выходной и выставили ящик палёной. Лёшка, в плащ-палатке поверх телогрейки и в кирзачах, ковырялся в свежевываленной куче лома, пока не наткнулся на обмотанный скотчем обшарпанный холодильник «Морозко». Вскрыл. Из распахнутой дверцы лавиной посыпались зелёные пачки, много долларов. Он машинально оглянулся, вокруг никого, даже вороны, старожилы этой юдоли, схоронились от косого дождя.
Менделей не стал тратить время на ликование, в голове мгновенно включился и заработал исправный механизм рачительного добытчика. Через полчаса он уже бодро шагал с рюкзаком за плечами к электричке. Лишь пару раз оглянулся, не бежит ли за ним пьяная Сонька. Со стороны казалось, что довольный грибник возвращается с полным коробом. Ничего прекрасней промокшего прелого леса вдоль грунтовки с колдобинами он в жизни не видел. Шёл навстречу светлеющему на горизонте небу – туда, где кончался долгий-долгий дождь, туда, где светлело небо... На станции тётка с ведром заискивающе спросила: «Маслята из-за речки?» - «Они, родимые». На перроне Курского Лёха задрал голову на выглянувшее из-за туч вечереющее небо. И взгляд мгновенно поймал созвездие Орла и звезду, под которой он родился – Альтаир, его путеводную звезду.
Не только квартиры, но и коттеджи в наше безумное время покупаются быстро. Через месяц Алексей Петрович, сидя в своей квартире в элитном доме, обсуждал с дизайнером последние штрихи коттеджа на Рублёвке. Он не любил помпезность, предпочитал во всем стиль модерн. Узоры балконных решёток и цвет изразцов для камина были последними штрихами. Затем он сел за руль нового «Крайслера Круизера» редкого брусничного цвета. О, какая пластика линий, изящная стилизация европейского лимузина сороковых годов! Он приехал в солидное турагентство, где улыбчивые клерки, сдувая пылинки с его пиджака от Версаче, вручили новенький загранпаспорт и пакет документов и пожелали приятного отдыха на сказочных Сейшелах.
Он потягивал холодный «Хайнекен» в тени кустов с экзотическими цветами вокруг бассейна пятизвездочного отеля на острове Маэ, когда соседний шезлонг робко скрипнул под элегантными формами очаровательной блондинки в оранжевом бикини. Её размеры слегка отличались от 90-60-90, но невысокий рост, льстивший самолюбию Алексея Петровича, и приветливое скуластое личико привлекли его мужское внимание. Весь имидж её выгодно выбивался из окружающей англосаксонской сухопарости и креольской мешковатости. Не обращая внимания на соседа, она развернула журнал. Этот «Космополитен» на русском они долго потом вспоминали, смеясь. Даша оказалась москвичкой, разорившейся бизнес-леди, выгнавшей недавно бездарного мужа-наркомана и решившей на последние деньги впервые за пять лет по-человечески отдохнуть, одной на краю света.
Экзотическое путешествие превратилось в романтическое приключение. Они катались на воловьих упряжках среди изумрудных холмов, бродили, обнявшись, между белыми домиками в английском колониальном стиле под кокосовыми пальмами, глазели на самых больших в мире черепах и на домик, где снимали знаменитую "Эмманюэль". Её золотистые волосы развевались на муссонном ветру и ласкали его гладко выбритый подбородок. Они ели пучеглазых омаров и невиданные фрукты, пили настоящее французское шампанское, целовались под водой и были счастливы. По возвращении в Москву они поженились.
Через месяц после свадьбы Алексей Петрович сидел с кляпом во рту и связанный на узорчатом паркетном полу в каминном зале своего коттеджа. Напротив, в бархатном кресле, вульгарно расставив ноги, восседала Даша со стаканом виски. Вокруг Алексея, с бокалом в руке и покуривая, прохаживался её хозяин. Временами они чокались и смеялись, вспоминая подробности удачной афёры. Потом занялись громким сексом на оттоманке напротив, перед его глазами.
– Ну ты, козел, неужто и впрямь в башку дурную не стукнуло, что бабки будут искать и найдут, и мудака такого враз отследят?! Ты что, бомжара, жвачки голливудской объелся? Поверил в американскую мечту? – прихохатывал грузный человек с бритым черепом. – Жаль, засекли тебя, падла, только в турбюро, успел-таки насорить чужими бабками! – и тренированный удар ногой в печень.
– У-у-у… у-а-а…
– А ну, вставай, ублюдок, – классический апперкот пришёлся в нижнюю челюсть. – Что, не втыкаешь, как нашли, козёл? Да Сонька, твоя срань, и сдала, и навела, за бутылку палёнки, – выдох сигаретного дыма в окровавленное Лёхино лицо. – Ну так что? Вены вскроем в ванне или утонем в ближайшем пруду? Добрый я сегодня, бомжара, даже выбрать даю несчастный случай.
Даша раскатисто захохотала, она любила такой юмор хозяина. Лёха бросил взгляд в окно, ища на небосводе свою спасительную звезду. Но на месте Альтаира плотно сидела жирная грозовая туча в готовности взорваться искрой молнии...
– А ну, вставай, ублюдок, – Лёха услышал недобрый хохот и почувствовал болезненный толчок в бок. – Полчаса тебя уж бужу. Все на работе давно.
Менделей пальцами открыл слипшиеся глаза, смахнул ладонью пот со лба и увидел Соньку, догрызающую холодный окорочок на газете. Через приоткрытую дверь доносился шум дождя. Голова болела, кости ныли.
– Машина с «цветнухой» пришла. Бригадир прибегал уж за тобой.
– Не, Сонь, не пойду. Продрог я вчера, знобит что-то, – он натянул до подбородка рваное одеяло.
– Лодырь ты, Лёха, и люмпен по натуре. И сегодня не найдешь ты свой мильон, и никогда!