Вернувшись сегодня под утро оттуда, откуда не возвращаются целыми, а лишь с надрезами на самых нежных участках кожи, с ссадинами на органах восприятия, войдя в забытый дом после затянувшегося периода бронирования малейших проявлений чувственности (равно слабости), ощутить поток игольчатых эмоций, понять, что способность снова испытывать не что иное, а любовь, любовь – выношенную годами, взращенную терпением, любовь, когда можно разрешить себе не ждать, а просто выбежать из дома, рвать одежду, ударять локти, стремиться к тебе, нестись, сжимать пальцы, напрягать кулак, потом расслаблять, потом снова напрягать – так стучит сердце, имитировать его удары, так сокращается матка, потому что знать, что есть только несколько минут на предложение и несколько секунд на ответ, успеть выдохнуть тебе «люблю», захлебнуться этим подарком, возможностью сказать тебе, да, да, вспомнить, как захлестывало от ревности, ревность являлась не часто, но она покрывала все, мешала дышать, даже растения задыхались, лишались данного им солнцем и дождем воздуха, мне все равно, сейчас все равно и очень важно одновременно, я не желаю твоего ответа, ибо не рассчитываю на твое внимание, все в порядке, это даже хорошо, это так хорошо, прости за то, что мне хорошо, за то, что я хочу тебя не тогда, когда летняя ночь, когда ты приходишь, когда дождь окна задернуты тяжелыми шторами, я хочу тебя совсем в иные моменты, хочу тебя во время серьезного совещания на работе, достаточно вспомнить какие настойчивые у тебя руки, какие мягкие губы, хочу тебя в автобусе, я думала, что умру в автобусе – так я хотела тебя, за стеклом целлофановым шумом изъяснялся ливень, водитель курил какие-то гадкие советские папиросы, а широкая женщина наискосок пыталась пристроить на мои ноги грязную сумку с черемшой, я думала о тебе, где ты сейчас и как ты себя чувствуешь, закрывая глаза и вспоминая твои плечи, распаренные воздухом ванной, для заземления напряжения необходимо прикоснуться руками к покрывалу – тогда ток сердца уйдет, если же схватиться ногтями за обшарпанный бархат маршруточного сидения, ничего не получится, я хочу тебя и могу умереть от этого, и забываю о том, что вернулась оттуда, где обрывают все нити, где усыпляют смертельным уколом вообще возможность кого-либо хотеть, а я имею такую возможность, вот и наступил тот день, когда я получила право писать о тебе, никогда прежде не посвящая тебе строки ранее, пусть ты считаешь иначе, неважно, о чем говорят посвящения, мне хочется по-настоящему написать о тебе, потому что теперь – можно, потому что ты женщина, сумевшая сказать «да» в ответ на мое «нет», перебившая мое «нет» стократным утверждением, женщина, не желающая понимать, что вокруг существует кто-то еще, что за окном закатывают истерики насекомые, что мне страшно даже произнести слог слова, обозначающего цель моего желания, противоречие, я хотела фотографировать тебя, тихую, когда ты громкая, не умея фотографировать, не сбылось, зато я получила право писать о тебе, я могу на тебя разозлиться и сказать руки прочь от рыжей девочки, иначе зарождение новой стихийной ревности утопит, уничтожит, но я вижу, что случилось со всеми любовницами, они разъехались, заболели или скатились в банальность, а ты не любовница, ты – любимая, оставшаяся во мне, не жестокая, я нашла самое нужное определение тому, как изменилась ты в отношении во мне, ты просто перестала меня щадить, нещадна, беспощадна в словах и в постельных движениях, больше не щадишь меня, я хватаюсь руками за стены, высвобождаюсь, иду в прихожую, достаю из сумки свернутое в прозрачно-белую бумагу, подарок друга на вечер, скручиваю еще сильнее, поглаживая, ты только не пугай меня слышишь, не закрывайся накрепко изнутри на щеколду, тогда все будет глубоко и человечески, а я не стану уходить в прихожую и доставать из сумки шуршащее в папиросной бумаге… я буду дышать, и пока дыхание двухмоментно, каждый свой выдох и вдох я буду посвящать тебе, изредка выпуская на волю слова – на выдохе нежности – таком, как этот.