В ослепительном свете одинокой свечи на манеже появляется... появляется... щщяс появится... вот уже почти появился...
Цирк замер...
и......
никто не появился в ярком свете ослепляющих прожекторов.
Клоунский парик да пара растоптаных длинноносых ботинок - вот и всё, что осталось в гримёрной после него. Ах, нет, ещё скомканые клочки исписанной бумаги притаились под столом, дожидаясь колючей тётьдусиной швабры, и замызганая до неузнаваемости чёрная зубастая чашка с недопитым остывающим зелёным чаем без сахара, без заварки и некипячёным в количестве 1(одна) шт.
Оркестр нестройно развалился на отдельные ноты и разошёлся кто куда. Зрители, притихшие от свалившегося на их головы прийти домой на полчаса раньше счастья, сосредоточенно рылись по карманам в поисках бирок на польты и торжественно стояли в гардеробной очереди. Электрик саданул ломиком по ручке основного трасформатора, и прожекторы, потрескивая от перегреву, стали срочно остывать.
А пару стопочек мы всё же саданём. За "Пухом будет". Кто не пьёт? Я не пью?! Я вчерась завязал! И сёдни утра тоже. Но за ради уважения, што ты што ты.
Да лана не жмись, тащи закусь. А я к этому хлебу ещё и воблу при-сово...при-со-во... купю, вот.
Жуй и слушай меня. Не меня жуй, а воблу слушай.
Мы ж с им можно сказать со сранней молодости ещё наливай по чуть-чуть были знакомы. Хороший царство был клоун ему небесное.
И ведь если бы не выпёндривался, а как мы все нормальные клоуны веселил бы почтеннейшую публику, всё могло сложиться по-другому: подзатыльники, грохот хохота, щщесливый детский крик "Смари, мама, дядю бьют!", аплодисменты слОжились бы в конце-концов в щщисливую картину приближающейся достойной кончины.
А щщяс што? Чиво добился этот мешок костей тем, што заместо того штобы, всё время делал если бы да кабы?
Нну? И куда теперь их девать? Што-што, евоные мысли лохматые! Во, гля-ко, повисли паутиной на небе, достань-ка и налей на пашашок попробуй.
Какое сияние? Полярное? На наших среднестатистических широтах? Да вы, батенька, бредите!
Так, безутешная вдова, сюда, поближе. Да не ко мне, к свету поближе! Потом, потом, не сейчас, милая. Отстань, говорю! Совсем с ума рехнулась на старости лет? Дива! Ты ещё в древнем Палемеолите дивой была, кобыла дряхлая.
Внимаааание, Мотор!
Детки, детки подбежали...
СТОООП!
Под-бе-жа-ли, я сказал, а не побежали! Детки, я сказал! Маааленькие такие. Я сказал детки, я сказал! Выросли уже? Так какого хрена вы мне тут голову морочите? Вот ты, лысый, какого конкретно хрена? Видал я твой сценарий знаешь где? Нет не в Беверли Хиллз, а совсем наоборот. Понял? Чтоб через пять минут, и комар носа! Комар но-са!
Милая, где милая? Вот в этой сцене ты ставишь ножку вперёд и губки бантиком. Вот так, хорошо. Пойдём порепетируем. Всем перерыв пол-часа! Так о чём я? Ах, да...
Раскричалось вороньё, раскружилось, приняв бутафорский гроб за настоящий, и улучив момент, когда площадка опустела, видимо по старой исторической памяти или повинуясь могучим природным инстинктам клевать всё, что лежит, и прицельно нацелившись клювом в единственный приоткрытый, но очень стеклянный глаз покойника, камнем упало, вихрем налетело, раздирая в клочья набитое серой ватой покойничье чучело. Недоумению стаи не было предела. В результате которого отомстив за подлог парочкой кренделей на забытую всеми изящную дамскую шляпку, она покрракав хрипучими от ночных прохлад, словно прокуренными настежь голосами, укрылила восвояси.
Смеркнулось как-то незаметно быстро. Стало так тихо, что даже лязгающие неподалёку всеми своими непрОпитыми ещё запчастями трактора, вспахивающие зябь под озимые культуры, устыдимшись остановились в поле, и изрыгнули из чрев своих уже не стоящих на ногах чумазых трактористов. Которые трактористы, справив разные нужды прямо на железных коней, в обнимку спотыкаясь о булыжники, раскиданные пО полю-полЮ там и сям, падая поочерёдно и мужественно приподнимаясь, брели навстречу судьбы в виде двух светящихся в оглушительной темноте окошек недалёкого сельпо. Не подозревая, что в это смутное время ихний бригадир с ихними жёнами боролся из последних сил за повышение поголовья народонаселения прямо на сеновале вверенного ему райённым начальством правления, перекрывая совместными усилиями мычание возвращающихся с выпаса, ставших с некоторых мутных пор частнособственническими, коров.
Седовласый дирижёр строго взмахнул палочкой и...
Музыка полилась, смеясь и страдая, сжимая сердце своей властной неопровержимостью. Напоминая о чём-то далёком и важном, жгучем и сладостном одновременно, что уже почти стёрлось из памяти, но иногда продолжает бередить душу бессонными ночами в компании с лунным призрачным вечным светом. Одно утешает: он был до нас, этот вымороченный, нестерпимый, выворачивающий наизнанку голубоватый небесный поток, есть при нас и будет всегда после. До тех пор, пока не исчезнет последнее живое существо на этом бессмертном огромном шаре.
И до рассвета уже недалеко. Спи спокойно, укрытый облаками.
Завтра снова всё сначала.
И так всегда.
Всегда?
Ну-ну.