Здесь были разноцветные квадраты, неровно расчерченные, с крошащимися углами. Освещало помещение нечто, отдаленно напоминающее фонарь, приторным мягким желтым светом, не рискнувшим дотянуться до противоположной стены. Нечто было прикреплено в углу к потолку и состояло из изогнутой трубы, напоминающей советские отопительные батареи, и пары тонких удлиненных ламп. Отчасти из-за этого освещения, отчасти оттого что он был немного ошарашен, люди вокруг казались невероятно красивыми. В приглушенном свете, говорящие полушепотом, они улыбались и были самыми совершенными созданиями, которых он когда-либо встречал в своей жизни.
Он сделал три шага, смущаясь, стараясь не обращать внимания на шепот и быстрые взгляды, по детской привычке не наступать на трещины между квадратами, свернул направо и решил остановиться здесь. Он выбрал синий квадрат. Опустил одну стопу в прямоугольник неба, и вдруг что-то случилось. Обычная картинка, составленная из мелких деталей, резко, на долю секунд, сместилась вправо и, как ни в чем не бывало, вернулась на место. Как фотография, которую случайно сдуло со стола ветром из распахнувшейся форточки. Это его темная фигура на фоне изрезанных скал на фотографии, только чудесной волей пристального взгляда фигура осталась на плоскости стола, пока пейзаж легко покачиваясь летел к ногам. Он на мгновение выпал из сместившегося мира. Все сжалось до размера песчинки. Он точно знал, что последует за тем, что сейчас произошло. Движения людей, мутные и размытые, вдруг станут четкими и яркими, как будто кто-то протер пыльное стекло. Свежие краски лягут непринужденно, как будто в первый раз, кто-то выплеснул их прямо на серое тонкое шелковое полотно. Детские радостные краски – желтый, оранжевый. Все будет так легко, как будто не было долгих сомнений и тупого оцепенения. Мир стряхнет с себя свою старость и усталость, сбросит дряхлую изжеванную беззубыми вонючими ртами кожу, мир как ребенок доверчиво протянет ему руку и он не сможет ее оттолкнуть.
Мгновение сузилось, с невероятной скоростью преодолев все те бесконечные сотни и тысячи миллионов прожитых лет, в которых всегда был один и тот же вопрос, он мерцал в огромном неподвижном небе, и опускались руки, немело сердце, и была черная депрессия, пока не появлялся кто-то вечно юный, самый живой, и не бросал себя, свое тело в эту страшную развертую пасть, довольно урчало чрево, поглотившее безумца, закрывалась пасть, мир мог дышать дальше. И это мгновение стало его солнцем, его болью, его религией, он принял его как дар, стоя в прямоугольнике неба. Пьяный старик в съехавшей набок шапке курил его небо, лежа под вокзальной скамьей. Жестокий сын старика плевал в его небо и ходил криво ухмыляясь по заплеванному своду. Хирург, надев тонкие перчатки, резал его небо и зашивал его иглой, красными нитками. Шлюха стеклянно смотрела в его качнувшееся небо. Мальчик тонул, умирал и возрождался в его небе и становился мужчиной. Удивительная девушка мягкими губами целовала его небо в чьих-то глазах и знала - это небо принадлежит ему. Он был благодарен, он опустил вторую стопу в синий квадрат и мысленно медленно убил себя. И было совсем не жаль, пока падал потолок и срывались и гасли огни.
Когда он пришел в себя, о нем уже забыли. Он не мог с уверенностью сказать, сколько времени он находился в этом состоянии. Громко звучала музыка, начиналась игра. Люди разбивались по группам, расставляли шахматы – деревянные, резные, обтрепанные, старые, огромные, с человеческий рост. Его квадрат принадлежал коню – большому и пузатому, жутко напоминавшему троянского. Конь был привинчен к плоской низенькой тележке с колесами и при движении издавал скрип. Конь был желтым, а он – синим всадником топтался рядом, хотел помочь тащившим его людям, но только мешался. Мучительное ощущение, которое часто посещало его в детстве, какой-то угловатости, резкого несоответствия, как будто своими углами он выпирает из жесткой заданной оболочки, вот-вот разорвет нежную кожу и на свет вылезет странное инопланетное чудище, все дети будут смеяться, а кто-то заплачет от страха. Но чудище не выползало, никто не плакал, равнодушно отворачивались и продолжали играть. Так продолжалось очень долго, он вырос, научился с этим жить, и по-прежнему никто не плакал.
Объявление об игре занесло в аську спамом. Он торчал на работе, машинально нажимая на клавиши, не думая о том, что пишет, параллельно в другом окне дописывая рассказ и мечтая вырваться из офиса, тускнеющими глазами глядя в окно на кладбищенскую часовню и покрытый хрупкой коркой льда маленький пруд. Он работал здесь уже два месяца, но до сих пор не знал, как зовут большинство сотрудников, периодически испытывая затруднения, когда нужно было к кому-нибудь обратиться, приходилось выкручиваться старым способом – подходить, садиться рядом на краешек стола и – «слуш, а ты скинь мне на почту…» Сообщение с цифрами вместо ника выскочило неожиданно, после очередной порции спама «пользуетесь ли вы принтерами Ebson да нет пошел ты нахуй». Адреса не было, была указана только дата игры и ссылка Показать на карте, которая приводила на страницу со странными обозначениями шахматных ходов.
Он потратил неделю на то, чтобы расшифровать карту и найти адрес. Так началась эта странная игра, и дороги назад уже нет, - думал он, стоя в прямоугольнике неба...