Органными трубами
рваных аорт
рыдает январь на ветру,
ревёт
Аvе,
Светлана!
На пергаментах
влагой иссушеных век
татуирован в русла сосудистых рек
Аvе, Светлана!
Аvе, Светлана!!
Аvе!!!
Посреди Бессонного Гамбурга
на Седьмом Этаже Сумасшедшего Гамбурга
в Палате
Восемь
- Опоздавшая
Осень -
- Последний
Час
Русской
Женщины -
- В Комнате
Смертников -
- Католическое
Рождество.
Каждый день, каждый раз обещаный
пастор здесь даже ночью.
Руки держит в своих - Твою, родная, и дочери -
больше нет у Тебя наследников,
неземное моё божество!
Просит Господа о прощении,
Твоём
спасении,
нам Тебя возвращении
так ли,
иначе ли...
Вопрошал не по обряду своему:
почему
Ты, пречистая,
уходить должна навсегда,
как сквозь пальцы - вода,
и не остановить, не удержать последние капли?
Плача,
выпить бы вместо Тебя эту горькую чашу,
догрести,
довести Твою лодку до пристани!
Но
не дано.
Он, не знающий слова по-нашему,
поверил в Тебя навсегда,
воистину.
Православный священник:
"О, да!
Отпущенье
грехов перед смертью - священный мой долг!"
И телефон умолк.
А он не пришёл.
Нет грехов у Тебя.
Прощала другим, любя,
всегда,
как бы не был тяжёл,
даже
тогда,
когда никто не простил бы, никто,
кроме
Господа.
Разве только то,
что безмерно Ты
всё вокруг - это небо, деревьев листы,
прохладный размереный дождь за окном,
звенящую тишину,
предзакатные краски,
нежные ласки,
волшебницу ночь,
беспутного мужа и умницу дочь,
маму, сестру, племянниц, друзей -
всей огромной планеты людей
ЛЮБИЛА!
И они тебе тем же платили.
Так было!
Было.
Закончилось курево, кофе.
Но не кончается морфий.
Ночь.
Такси.
Разноцвет
гирляндных огней
на деревьях и в окнах больницы.
Дочь,
прости!
Мамы больше не будет Твоей,
и потянутся дней вереницы, мой маленький,
без неё...
без Тебя, моя нежность, мой солнечный свет,
ангел-хранитель, Светочек мой аленький,
прозрачнейший правды кристалл!
Рассвет
умолк потупившись санитар
теребя постели бельё
развёл виновато руками
дежурный замученный врач
иссиня бледный
устал
бедный
Амеn.
завыл дико ветер за огромным оконным стеклом
или здесь кто-то воет
сны
в причёске дерева застрял лиловый грач
чёрный крот уже норку роет
бом
бомм
наклонились кресты
Друзья проявились из белизны
простынёвой тумана месева.
Прощаются, видно, - шевелятся губы.
Ни слова.
Только архангелов трубы.
Понятно - прощались уже не раз,
а Ты
вновь воскресала чудом!
Не хотела, светлая, нас
ранить своим уходом,
и возвращалась снова.
Еловые лапы в палате в огнях развесили –
- поздравить хотели Тебя с Рождеством,
"со сновым"
годом.
БОММ
Возникшая
из ниоткуда,
в коридоре поёт детвора...
Но видимо Ты решила сегодня:
Пора!
Нет больше сил, отпустите!
Безумно больно!
Не держите,
прошу вас!
Сейчас
довольно!
Буду с вами всегда,
когда
обо мне вспомните!
Пол-одиннадцатого
здесь
пол-пятнадцатого -
там.
Сквозь разрыв меж чернейшими тучами
торопливо хлынуло солнце
успеть
озарить последним касаньем
веки Твои измученые.
Захлебнулась горечью жизни жена моя,
Светик мой,
Семицветик,
больше Тебе не петь,
не ждать, когда муж вернётся,
не будить дитя утром ранним,
улетели с последним дыханьем
тепло и любовь куда?
где ответ,
ускользающий в вечность из мозга?
ты выжил, свинья,
а Её уже нет.
и не будет теперь никогда.
никогда.
поздно.
поздно выть и терзаться безмерной виной.
поздно тихо шептать "Я с Тобой!"
целовать неподвижные руки.
поздно сердца улавливать звуки.
всё поздно.
Надеждой живу одной -
к звёздам,
что близко склонялись ночами над нами,
летишь Ты, душа святая.
На прощанье пою
Тебе Белую
Песню свою.
Колыбельную
в ти ши не.
Слы шишь?
Нет.
Нет
пророка в Отечестве нашем
да и разве кому-нибудь
кроме нас он нужен с Тобой
нет его - и не стало Отечества
осталось одно лишь отчество
нет Тебя - и не стало счастья
только курантов бой
провожает в последний путь
переполнилась жизни чаша
В ненастье
православного Рождества
в двенадцать здесь,
в шестнадцать - там -
шаги
двести тридцать шагов Твоей свиты
впечатались
в дороги последней плиты
В пустоте разговор позади где-то:
вопросы пустые - пустые ответы.
«Помолчите, прошу вас, милые,
хоть сейчас помолчите!» - кричу.
Кажется.
Молчу.
Закипают мозги:
а может
и это всё тоже
в кошмаре приснилось нам?
Боже!
Не вижу ни зги.
Где Ты,
Света?
Несёт на вытянутых руках
прах.
Душно и лилии
всюду вокруг
застыли посмертные маски
нечеловеческий вой
под ногами вдруг
неправдоподобно жёлтый песок
засох
на вечно-зелёной траве неживой
как на полотнах Твоих фантастических краски
Пастор
говорит, руки трогает, смотрит прямо в глаза,
в зрачках отражаются небо, а в нём - образа.
Бог един.
Опустил господин
в чёрном длинном пальто
то
что было Тобою
в куб
воздуха
вырытый в жирной чернильной земле
так чтоб место осталось мне
когда доведётся скопытится
остановились жизни мгновения.
поцелуем застывших губ
не насытятся.
Господи дай силы
закатной порою
дойти до порога
без роздыха
ради Бога!
Тяжкая горсть песка вглубь, туда, где Ты.
ТЫ!?
И я.
Цветы
цветы
белые ленты
траурный бант
из судьбы прорастает букет
океан самых нежных оттенков
недодаренных мной наверное
за двадцать совместных лет
Водопады страдающих лилий
от мамы - Тебе,
от близких - Тебе,
дорогая моя, несравненная,
мой грех,
сияющий бриллиант
в этой неладной судьбе,
подаренный мне ненароком
и сердце - одно на двоих и на всех -
- вам!
Цветы, разделенные пополам,
с вытекающей на траву соком
надписью "Ты
- лучшая!"
Была, есть и будешь.
Всегда.
Белый, свитый страданием,
- так с высоты
может выглядеть райский сад -,
роз воздушный венок.
Будто тот,
что сама Ты
пол-года назад
на экзамене
трудном вязала,
когда,
застыв на минутку,
"Слушайте,
мне такой же, пожалуйста!" - в шутку
самым близким подругам сказала.
Знала?!!?
И вот он здесь.
От нас - Тебе,
наша Радость
и Боль наша светлая,
наша Сладость
и Горечь заветная!
Всё ж ты выжил свинья
когда выжить уже нельзя
а Ты моё счастье печаль моя
нежный очей перламутровый свет бездонный
как на иконе Твоей Мадонны
угасла на наших руках осторожно
боясь потревожить нас с дочерью
постепенно готовя к исходу
в который
лишь мы с ней не верили оба
и эта пропащая осень
не могли и не хотели
в промозглую эту погоду
в прогнозы профессора верить
но
наступила
зима
на нас.
високосить.
одной меркой мерить.
всех.
заодно.
без ума.
с Вестой
скулим по ночам
ищем место
дуэтом
...Этим летом
чудный пятнистый пёс на перроне
метался, ища хозяина.
Тот, поспешая,
уехал в вагоне,
а сеттер не успел -
- двери закрыли.
Окресности оглашая,
кричал в темноту,
как в агонии,
что-то надрывно пел,
выл ли,
вслед ушедшей надземке
почти человечьим голосом
тоньше волоса.
Две пожилые немки
хотели с собой увести,
пожалев,
но от радости ошалев,
навстречу хозяину,
учуяв его по ветру, кинулся
через пути.
А встречный поезд двинулся
с места в карьер.
И разделил барьер,
провёл черту между ними -
минуту назад живыми,
минуту спустя - одного уже нет.
Бред...
На балконе Твои цветы цветут,
цветут зимой, как ни в чём ни бывало,
под ураганным ветром поют,
взъерошенные,
но не поверженные.
С фотографий смотришь на этот уют,
руками Твоими ухоженный,
теперь ни много ни мало
отверженный,
искорёженый.
Нас провожаешь взглядом,
спишь под моим одеялом,
рядом.
Докопчу уже как-нибудь небо до срока,
а там, Бог даст, и встретимся снова,
где любовь вселенская правит,
миром правит и нами.
Её не измерить словом,
да и грех
любовь измерять словами.
Только бы девочку нашу с Тобой
да детей моих старших
на руках пронести
сквозь цунами
сметающей обанкротившееся вдрызг человечество
со светлого как у Тебя
обезболенного лика Земли
где Отечество
наше вдали
что любили мы с детства сильней чем себя
безумный в грязи мордобой
выдавил нас
сюда
грохотаньем воинственных маршей
Прости если можешь простить,
моя яркая жизни звезда,
что не сумел Тебя защитить
ни сейчас,
ни тогда.
...Что хотела поведать в картинах Твоих,
пусть останется вечной загадкой.
Только мы понимаем скрытый, их
тревожащий смысл,
да и то иногда лишь, украдкой
угадывать можем.
Если мысль
вообще в настроении линий и красок возможна...
В храме свеча догорает в России*
Другую зажгу от неё**
Пронесу,
принесу к алтарю
пред Тобою*
На коленях Тебя о прощеньи молю,
хоть и знаю, что недостоин.
простила.
давно все грехи наперёд.
теперь уже поздно мне каяться.
голос Твой тихий ночами зовёт.
светятся стены картинами.
Озаряемый тенью Твоей, Любимая,
зазеркальною тенью улыбки Твоей,
размывая дождями палитру дней,
остаюсь в этой жизни маяться
один в поле не воин
Омеn.
Аvе!
Аvе, Светлая!
Амen