Посвящено «Ви/К…» в палате №6
Я сижу в кресле, съежившись, свернувшись в клубок, как… маленький зверек. Впрочем со стороны я больше похож на старого кота, ждущего наказания за разбитую чашку или вернее за разорванный лист, на котором было что-то очень важное… а он бездумно превратил это в клочки истерзанной бумаги, на которых теперь только отдельные слова, фразы… Но сам Лист исчез. Красивый листочек жизни… светлый и нежный…
Мобильник сиротливо приткнулся на подлокотнике кресла. Я просто смотрю на него, жду и думаю о чем-то или… ни о чем… Невыносимо плохо и самое ужасное – одиноко…
Время сворачивается вокруг меня наподобие трубочки, лепестка цветка-недотроги… Я внутри… а это уже знакомо… съеженные, сжимающие стены этого «дома»… служат ненадежной, но все-таки защитой… от окружающего мира….
Не хочу… не хочу… и… не умею я жить среди людей… в этом неласковом… неродном… вот в горле ком… сейчас бы мне небесный гром и вновь забыть… забыть о нем….
Опять… Рифма!!! Ну оставь, пожалуйста, только тебя мне сейчас не хватало… уходи …а…
Вдруг пространство начинает привычно переворачиваться (так бывает, когда мне очень плохо), комната предстает перед глазами вверх ногами и также медленно возвращается обратно… а с этим Кругом о…. чудо!!! – приходят Воспоминания!!!! Память!!! Моя Память!!!
Больничный коридор, Рудик сидящий около двери на стуле, верхом… ко мне лицом… Он облегченно вздыхает: «Пришла…» и уходит в свою палату…
Обрыв… потом опять….помню… вспоминаю… Капельница… она похожа почему-то на несоразмерно высокого кузнечика с глазами-банками…. Из его лапок течет в меня какая-то ненавистная гадость, разбавляет мою кровь… Это лекарство? Да! Тогда ладно, ладно. Пусть так…. Мою безумную кровь разбавят этой спокойной, прозрачной, бесцветной жидкостью и она не будет гореть… полыхать… жечь меня изнутри и гнать… меня гнать… в неизвестное… Туда, где можно идти долго… долго… потом упасть и уже не встать…
Ком тошноты… Почему? Ах, да, вспомнил… от этого пыточно-капающего раствора всегда подступала к горлу эта противная тошнота и кружилась голова…
Но сейчас… нет! Голова не кружится… нет… но вдруг резко свет… всплеск…
Огни… воспоминания…
Ночь… решетки на окнах… Луна, сияющая в небе как огромный, желтый, вытаращенный Глаз. Она на расстоянии вытянутой руки. Я всегда пытался понять - почему в Желтых Стенах луна кажется в несколько раз больше, чем когда смотришь из окон квартир. Она даже больше, чем при взгляде на нее с крыши. Я пробовал обсудить это с Рудиком. Мы о многом говорили во время бесед в коридоре. Когда идешь мимо двух стен, окрашенных в неестественный, зеленый цвет, возникает чувство, что тебя затягивает в пищевод змеи-анаконды… медленно так… всасывает…
(Неееет…. не хочу… надо забыть… это вспоминать опасно…)
И потому мы старались ходить с Рудиком вдвоем, провожая друг друга до процедурной или кабинета врача. Когда ему нельзя было выходить, а меня приглашали на «беседу», это провожание было необычным. Рудик просто выходил из палаты в своем конце отделения и, подняв руку, стоял и ждал, пока я не доходил до спасительной середины, сворачивающей в холл, а там всегда были люди. Вот откуда он знал? что меня вызывают к доктору, осталось загадкой.
Ах да! Да! Луна! Вспомнил!!! Рудик тогда, после моего вопроса, недоуменно пожал плечами и сказал: «Так это ихняя луна, не наша». «Чья это –ихняя?» – изумился я. Он неопределенно махнул рукой в сторону Наташи, стоявшей на коленях перед журнальным столиком и чертившей письмо своему мужу. Она каждый день писала ему письма, потом складывала их, долго носила в руке… потом теряла… Санитарки выбрасывали их, ругаясь… Но их все равно некому было получать… муж ее погиб в Афгане… да и ручка у нее была пустая, без пасты… (а листочками бумаги тайно снабжали ее мы, больные). Однажды я тоже сидел в холле и писал что-то в блокноте рядом с ней. Потом перевел взгляд на нее, она тут же повернула ко мне нежное личико. Совсем девочка. Светленькая, маленькая, худенькая (она худела, таяла не с каждым днем, а с каждым часом - как свечка). Захотелось пожалеть, погладить… но она смотрела «через меня». Тогда я чмокнул ее в щечку и протянул ей свой карандаш: «Может у тебя так лучше получится, малышка!». Она взяла, взглянула на него как на ненужный и незнакомый предмет, посмотрела потом на меня совершенно ясными, разумными глазами, положила карандаш мне на ладонь и прижала палец к губам… Потом встала и ушла. Она никогда, с кем не говорила, но когда свекровь приносила ей в передаче сладости, она ходила по всем палатам и раздавала их с серьезным видом, и глаза тогда у нее были не прозрачно-безразличные как обычно, а светлые, теплые и печальные.
ДА.. еще вспомнила… Наташа во время нашего с Рудиком разговора о луне… обернулась, хотя сидела далеко, осмысленно-загадочно посмотрела на Рудика и погрозила ему пальчиком. Рудик виновато развел руками в ее сторону, а мне сердито сказал: «Будь умной, не задавай глупых вопросов…». Потом лукаво улыбнулся и добавил: «Или НАОБОРОТ…, притворись дурой и не задавай умных вопросов».
Тошнота… ах… да… да… капельница… капельница… А ….дальше… дальше… что было потом… после капельницы…
Вспомнила!!!! Было страшно!!!… ТИХО и СТРАШНО!!! Я лежу на кровати…. поднимаю голову… кружится… Оглядываюсь по сторонам… никого… темно… я в палате одна… Хочется кричать… но в горле сухо и крик не получается… по телу бегут холодные змейки, ледяная глыба под сердцем, не отпускающая меня уже давно, стремительно увеличивается… Я ЗАМЕРЗАЮ… от Страха!!!
Вдруг кто-то входит в темноту палаты, нащупывает меня легкими прикосновениями теплых!!! нежных!!! рук. Меня ласково обнимают, я спокойно прижимаюсь к кому-то доброму, ЧИСТОМУ!! и… ЗАСЫПАЮ…. Глаза только болят… плакать хочется, а не получается… Горячая ладонь (как будто кто-то прочел мои мысли) закрывает их мне… как крылья птицы закрывают гнездо… и я уже плыву… плыву… потом резко вверх… улетаю….
Просыпаюсь… или пытаюсь проснуться? Снова тревожно. Я как бы сплю, но знаю, что на меня смотрят много глаз. Злых, насмешливых, ядовитых… Открываю глаза… Палата. Хорошая палата. Красивая. Комфортная… Коврик на полу…. На стене напротив кровати – картина. Репродукция. Мостик!!! Ах, это тот самый мостик… из Третьяковской галереи… мимо которого можно ходить и он будет поворачиваться за тобой в пространстве… Это тот мостик… но почему я не помню… Страшно… не помню автора… Но я знаю, очень хорошо знаю его картины и знаю его имя… Нет! Не помню!!!! Почему не помнюююююю????
И это заботит меня больше… чем злобное шипение толстой тетки в белом халате: «Что за бл… во развели!!! Еще не хватало, чтобы в медучреждении бордель открылся… мальчиков в постель к себе таскают… ничего себе больная… только привезли… а она уже больных совращает…вроде сама пожилая…, а туда же…»
Ничего не понимаю… потом соображаю… и чувствую…что около меня кто-то лежит… Поворачиваю голову - милое лицо… темные вьющиеся волосы… очень красивые дуги бровей… нежная кожа… Совсем юный мальчик… он крепко спит…Одна рука под головой, а другая нежно прижимает меня поверх одеяла. Да и сам он сверху него, в трениках и футболке… светло-серый больничный халат лежит на полу в центре палаты….
Толстое существо не унимается: «Разбудите больного, отправьте в свою палату, а ее, эту!!! – на беседу». Огромная санитарка наклоняется надо мной и моим мнимым любовником и взрыв… вспышка ярости… Моей ярости… Я привстаю, потом сажусь. Хотя я не могу громко говорить… но жуткое и очень ясное шипение исторгается из недр моего горла… мозга… тела…. «Пошли вон!!! Не подходите!!! Задушу!!! Не трогайте его!!!! Отойдите от постели!!! И… ты, сука, чего орешь… не видишь - ребенок СПИТ!!!». Я наверно действительно похожа на злобную, ядовитую змею, защищающую родное гнездо…
Все замолкают. Я, шатаясь, встаю, боковым зрением вижу что санитарка-молотобоец совершает обходной маневр, пытаясь встать за моей спиной… Но она меня плохо знает… я обессилено (но это обман) склоняюсь над тумбочкой, на которой стоит стакан, потом резко хватаю его, разбиваю обо что-то звонкое, металлическое, одним прыжком вскакиваю на кровать, прижимаюсь к стене и хладнокровно и громко!!! говорю: «Еще один шаг к нему и я перережу себе вены!» Такого оборота никто не ждал, чувствуется - растерялся персонал…
Ситуацию разрешает проснувшийся герой нашей перепалки. Юноша поднимает голову с подушки, трясет ею с глубокого сна, открывает глаза и обернувшись ко мне, нежно… ласково… но очень непечатными словами!!! кроет меня по всем статьям. Фраза примерно такая:
- Ты ох… ла, мать… тут по кровати скакать… тоже маугли нашлась… еще и стекляшками махать… Дура, не получится, я пробовал…
Затем так же ласково переносит свою речь на белые халаты:
- Доброе утро всем… а я завтрак не проспал?…О.о… бля… дуры… бестолочь ничего не понимаете… да не еб…л я ее!!! Не еб..л. Просто спал… идиотки… Это вы дуры больные, а не я - дурак»
Появление врача снимает напряжение. Сергей Димыч входит в палату стремительной походкой, быстро, взяв за локоть, выводит красную, разъяренную тетеньку-кучу, остальные сами разбегаются. Он возвращается. Я сползаю по стене на постель как… как размазанный ком чего-то очень бесформенного. Рудик, одев халат, панибратски хватает Димыча за плечо и тихо говорит: « Переведи ЕГО!!! из одиночки. ОН боится быть один в палате!». Потом оборачивается ко мне, без сил лежащей на постели, наклоняется, чмокает в щеку и говорит: «Эй, вставай, приятель. Пошли на завтрак, потом в буриме поиграем».
Я обалдеваю…
Так началась наша дружба…
«Рудик! Где же ты, Рудиииииик!!!! Как я хочу!!! чтобы ты сейчас был рядом!!!!».
Он ждал меня всегда. Утром, перед завтраком он уже сидел около двери палаты на корточках, упираясь спиной в стену. Удивительный, непредсказуемый, волшебный. И очень разный. Когда на него нападал Амок, он бежал… кричал…, но по-своему. Этот «бег» в «никуда»… обычного человека мог испугать. Он пинал стены, колотил ладонями углы, разбивая в кровь руки. Но молча, пока никто не видел (чтобы не кололи, не усыпляли). Я не боялась этого «КРИКА» (сама такая). Подходила сзади, перехватывала его руками и прижималась правой стороной головы к спине, как раз к центру, где жил в позвоночнике «хозяин сердца». И слушала, как ОН!!! бьется, постепенно стихая, смиряясь. Но иногда наоборот. Это он вытаскивал меня из «небытия». Вырывал из бесконечных движений «маятника». Приходил в палату, где я часами равномерно и безразлично измеряла пространство от одной стены до другой. Обхватывая за плечи, прижимая к себе, он шептал на ухо: «Хватит пинать время… у меня от твоей ходьбы уже в глазах кружение…». Если я, сопротивляясь, отклонялась, вырывалась, он обнимал сильнее и начинал хулиганить… Плотно прижиматься, лезть с поцелуями, но очень легкими, воздушными и прочими маленькими шалостями. Но просто так… вполне невинными…
Хотя «возбужден» он был всегда, что служило предметом бесчисленных разговоров и шуток медсестер. Боевая готовность «приятеля» и абсолютно безгрешное поведение хозяина служили притчей во языцах. Он нисколько не стеснялся этого состояния постоянного «стояния». Ходил, разговаривал, ел, смеялся, получал уколы, принимал таблетки. Странно, что они на него не действовали. Они, которые убивают в теле все желания, кроме сна.
Мне это хулиганство не нравилось, и я от злости приходила в себя. Он довольно улыбался и, лукаво разделяя слоги, говорил: «О… на/КОНЕЦ ожила». Искусству видеть другой смысл в словах или другое слово внутри обычно-привычного я научилась у него.
Я выведала, что все его сумасшествие началось в армии, куда его забрали, кажется с литературного института. Там его избили до полусмерти и что-то еще…темная история. Головные боли его были ужасающими… Несмотря на лошадиные дозы снотворных, он почти не спал. За ним иногда приходила мама, он как-то суетливо собирался и уходил с ней домой. Но дома он не мог долго находиться, его опять привозили среди ночи или рано утром. Однажды он мне на ухо шепотом сказал: «Когда я здесь, мама меньше плачет, она же не видит меня». Иногда я упрашивала медсестру дать мне процедурное помещение на полчаса, заводила туда Рудика и снимала его головную боль ритуальным «мельничным колесом» моей бабушки. Но это ненадолго, он спал часа три, потом все сначала… Но…. когда не дул ветер, не пронизывали атмосферу Земли фиолетовые лучи, а Луна не ссорилась с сыном-месяцем, тогда мой друг был весел. Мы сочиняли длинные сочинилки-рифмушки, шептались по углам как две подружки, разговаривая о… Но… нет… нельзя вспоминать о чем говорят в шестой палате сумасшедшие… жизнь может показаться или бессмысленной или очень сложной для общения с людьми и… сознания ее назначения…
Еще он был необычен отсутствием запаха. Нет не так. Отсутствием грязного запаха - немытого тела или еще чего-то. Иногда он выходил после суточной «шприцотключки» всклокоченный, мятый, лохматый, но все равно свежий. Как будто стоял на юру или спал где-то в стогу сена, трав, в объятиях свежего ветра…
Меня удивляло, что вот эта его «стерильность» сочеталась с полным отсутствием брезгливости… Рудик совершенно спокойно поднимал на руки, тащил нашу престарелую Офелию из коридора в палату (это он сам ее так прозвал за привычку поднимать все, что валяется на полу, собирать это в как в кулачек и ходить с этим непонятным «букетом», иногда разглядывая его) там сажал на кровать, подтягивал ей вечно сползающие чулки и носки, переодевал перепутанные тапочки, перестегивал сикось-накось застегнутые пуговицы. Подводил к раковине, заботливо, бережно умывал. Она не узнавала его среди других, но слушалась беспрекословно. Я помню ее сейчас хорошо – старуха лет восьмидесяти, худенькая, с растерянным взглядом человека пораженного склерозом. Она иногда замирала в пространстве и начинала прислушиваться к себе, словно пыталась отыскать то место, где спряталась ее память. «Аромат» от нее был оглушающий, да собственно как может пахнуть человек, забывший!!! что он человек.
Ее привозили дважды за время моего пребывания. Когда ее выписывали во второй раз, Рудик вдруг метнулся за ней к «бункерной» двери, около которой ее ждала дочь и, подняв на руки, расцеловал нежно и потом, встав в театральную позу, напыщенно сказал: «Прощай, Офелия!!!». Потом тихо добавил: «Утопленница ты моя несчастная!»
О том, что она через неделю утонула в ванной, я узнала из телефонного разговора Димыча с ее дочерью. Я сидела на «беседе», а она звонила по поводу каких-то документов.
Но помню… вспомнил… один раз Рудик меня испугал… Медсестра выдавала нам лекарства, которые надо было выпить немедленно и обязательно в ее присутствии. При малейшем подозрении на симуляцию сего «лечения», она бесцеремонно заставляла открыть рот и шпателем проверяла полость рта, и с таким видом как будто рылась в нечистотах. Я ясно вспомнила эту кучу голубых, желтых, белых таблеток, которые я махом проглатывала, запивая еще какими-то микстурами. Спеша, проливая, только бы эта белохалатная дама с вертелом в руках не прикасалась ко мне.
Ах да… опять Рудик… он тогда стоял за мной… внезапно пришло ощущение опасности. Я резко обернулась. Его жестокое, злое лицо сейчас перед моими глазами…. Он смотрел с видом зверя, унюхавшего добычу… Мутные глаза, уголовно… да… да… не угловато, а уголовно напряженные плечи и хриплый голос: «А сережка-то у вас, мадам, с брюлликом!» (Только через вышестоящий приказ мне было разрешено носить этот неразделимый со мной предмет… Сейчас смутно помню – скандал… пришел Миша… и после этого мне разрешили…). И вновь Рудик… я и сейчас чувствую, как меня охватывает жалость… нет… не страх, а именно жалость… хотя я очень хорошо запомнил его жесткую ладонь, охватившую горло и уже сжимающую меня за ушами, как котенка, и почти отрывающую от пола. Я вытекла из его рук, выскользнула как безвольный, падающий ручеек. Потом обняла за колени и… каким-то десятым… двадцатым чувством поняла, что не надо привлекать к нему внимания… Это Тайна. Тайна Рудика. Поднимаюсь, прижимаю его руки к своему лицу…и шепчу… страстно шепчу: «Рудик!!! Руди!!! Очнись!!!. Я здесь. Это я… я! Гея.». Он замирает, потом его начинает раскачивать из стороны в сторону, как осинку на ветру… Я пытаюсь удержать его в руках… какие-то синие лучи проскакивают между нами…
Память.. память…
О чем я тогда подумал? Вспомнил!!! Рудик всегда улавливал ветер… как, впрочем, все шестипалатники. И я в том числе. Помню, что в тот день у меня сильно болела голова и не было сил. А он совершенно не мог передвигаться в ветреную погоду, он должен лежать…спать. Почему он оказался там?
Дальше… ПОМНЮ ДАЛЬШЕ….В его теле что-то ослабевает, падает, стихает. Рудик освобождается от кошмара, опускается на пол, охватывает руками мои ноги и, когда я наклоняюсь, обессилено шепчет: «Спасибо!!!». Я от радости шлепаюсь рядом с ним и мы сидим, прижавшись друг к другу… И уже не страшно… и даже хорошо… как после грозы…
И… ЕЩЕ СМЕШНО!!! Смешно слышать, как «очаровательный Гена» (его так зовут за то, что он часто ходит по коридору и, всплескивая руками, говорит в пространство: «Очаровательно… совершенно очаровательно») испуганно кричит медсестре: «ОЙ…. Идите быстрее!!! Помогите!!!! Груднички упали. Оба упали». У него распахнутые глаза, машущие руки, как у клухи-наседки. Смешно. У него забавный, взъерошенный вид, он бегает вокруг нас, и… мы сидим как цыплята.
Сейчас улыбаюсь… принимаю удобную позу в кресле и снова воспоминания уже спокойно входят в мою комнату… Почему «груднички»? Это забавная история. Мы с Руди, входя в столовую, часто говорили: «Рудик и К пришли!», что означало – «Рудик и Компания» или «Рудик и Кадет». Собратья переименовали нас сначала в «рудики», потом в «рудники», а когда однажды хозяйка раздачи еды, замучившись нас ждать, громко на весь коридор, заорала: «Ну, где эти гребаные груднички? Сколько можно их ждать?». Все!!! мы погибли! Наши имена с той поры канули в лету… для всего отделения…. Мы получали даже иногда дополнительную котлету… пополам… с улыбкой… типа прикорм «грудникам»…
Ах… Руди – Рудик – Грудничек. Светлый нежный родничек. Где же ты? Жив ли?
Нас разделили внезапно. Рудик просто исчез. «Его выписали» - сказала, не глядя на меня, грозная медсестра Лера-Валера (Лариса Валерьевна). Потом Димыч пригласил меня в кабинет, усадил в кресло (значит, что-то неприятное). Закурил трубку (нарушил правила) и сказал, наклонившись через стол и впиваясь в меня взглядом: «Нуууу… Экзюпери ты, конечно, читала. О маленьком принце и…». Он не успел договорить. Я оборвала, вернее оборвал: «Не надо! Я понял! Но я не хотел ЭТОГО, хотя и чувствовал».
О!!!! Странное тогда было выражение у нашего Димыча… Он снял очки, ткнул куда-то под стол трубку, положил интеллигентно-чистые руки перед собой на стол, уставился на меня голубыми, близорукими и… очень беспомощными глазами и сказал: «Что ж вы такие всёпонимающие и всёчувствующие тут лежите и лежите?… А другие… нечувствительные и ни ***… непонимающие!!! там, бля, за дверью, все живут и… живут…». Потом усмехнулся: «Во… блин… и меня заразили своим матерным рифмачеством».
Мне в голову вдруг пришла ужасная мысль, я дернулся, но он тут же понял ее и погасил жестом руки:
- Живой он! Успокойся! Живой! Но забудь!!! Он не твой! Он всегда будет такой… его сломали физически в доблестной нашей СА… Мозг его безвозвратно поврежден… ОН –БОЛЬНОЙ!! Понимаешь – больной!!! А ты выйдешь отсюда. Уйдешь. Ты не болен. Ты просто другой… Другой от момента своего рождения. А это можно считать извращением… исключением… но заниматься твоим лечением - деньги на ветер. И результат – никакой. Вот убьешь свой страх и выйдешь. И… только тебя и видели…
Забавно… Он, конечно, не так говорил. Это Рифма опять чего-то его завспоминала-нарифмовала. Но хулиганских рифмушек он и от нас с Руди он получил немало… (мы писали экспромты даже на дверях его кабинета). И сейчас я его слова чего-то напереставляла. Но смысл? Нет… нет… не поменяла….
Сижу, прижавщись к спинке кресла, вспоминаю… Кто-то недавно мне сказал, что Димыч лечит теперь только наркоманов и то по принципу «принял-откачал-кровь сменял–сдал»… Говорит, что устал – мозги съезжают… и сам тоже вроде чего-то там… типа…триптизол принимает…
Но тогда… тогда… О…вспомнил… вспомнил!!!! Я заорал:
- Вот выйду, и все равно найду его!!!!
- При твоей логике и способностях сие вполне возможно…. Но будь осторожна… он может убить тебя или…. скорее всего он убьет твоего мужа!!! Подозреваю… что при всем твоем равнодушии к супругу… для тебя это будет намного хуже…. И будешь так себя винить… что не сможешь жить… Кстати я рассказал об этом твоему брату. Через два дня тебя увезут домой, в родной город. Я считаю, что ты уже не сильно нуждаешься в надзоре…. Ну…. будешь иногда приезжать…. Но лучше не надо… тебе лучше своих искать, свое племя-братство… и сюда не возвращаться… Никто!!! В том числе и я!!! не может и… не сможет тебе помочь… Да и по поводу некоторых твоих особенностей, которые лучше тебе в мозгах подальше спрятать, чтобы не начали ковырять ученые эскулапы… тебе лучше отсюда бежать. А то станешь подопытным кроликом для чей-то диссертации… Впрочем, диссертации пишут на типовом лечении, а ты – исключение…
Совсем задумался… запутался… Говорил Димыч, наверно, не совсем так… Но Рифма, то - друг мой, то - враг… Но вот слова… голос… интонации… я вспомнил!!!!
Утро. Час Быка. СМС от моей «голубой пары» не пришла… или как это… правильно… может не пришло?… А может это хорошо…. Может быть они, мои ласточки, щебечут, забыв и про меня… и о том, что я причинил им такую боль. Но я же хотел… хотел… чтобы забыли.
О… правда!!! Ой, тупой… тупой… Главное – не то, чтобы они были со мной, а чтобы не расстались друг с другом…
Голова крУгом… или кругооом!!! но я думаю о том… что может быть они, мои небесно-голубые птички, не случайно прилетели ко мне, защебетали, «разбудили»… и принесли на своих нежных, ранимых крылышках мою жизнь, которую я где-то потерял, забыл…
Забыл даже моего друга, Рудика!!! А сейчас он пришел!!! Он здесь… со мной… я уже не отпущу его… спрячу… в себе, в глубине памяти. Нет! не спрячу, не могу (моя память плохое хранилище). Я превращу его в строчки… мысли… воспоминания этого рассказа. И он уже никогда не потеряется!
Да?