Смазанные красно-черные фигуры бегают, поднося воду ведрами, которые на фоне огромного пламени кажутся наперстками. Остальные молча наблюдают. Подобно игрушечным кузнецам на дощечке с веревочкой, на пожарной бочке поочередно наклоняются насосники. Пожарник с брандспойтом напоминает Водолея. Языки пламени захлестывают на самую крышу большого серого деревянного дома с белыми колоннами. В проемах окон мечется растрепанная старуха в ночной сорочке, сквозь рев пламени и шум суеты доносятся ее скрипучие крики.
Зрелище заставило меня остановиться рядом с человеком, укутанным густой винной атмосферой. К нему робко жалась маленькая женщина, похожая на замерзшую синичку.
Из дома донесся пронзительный фальцет, и фигура в оконном проеме исчезла как грудная мишень после выстрела. Дунувший в мою сторону ветер донес запах жареной человечины. Как будто повинуясь манящему запаху, от толпы отделилась исполинская фигура, это было видно даже на фоне панорамы огня, и с мычанием кинулась в пекло. Я увидел, как спутница моего винного соседа прижалась к нему сильнее и уцепилась в рукав его засаленного кафтана, бывшего, вероятно, в дни своей молодости чиновничьим сюртуком.
Этот сюртук достался Капитону от прежнего барина. Барин положил свои дни на алтарь служения Отчизне по чиновной части, добился высоких чинов. Капитона проиграл в карты покойному полковнику. Впрочем, полковник в те времена еще был майором. Помелькавший в присутственных местах Капитон и считал себя бывшим чиновником, и всегда старался подчеркивать свое отличие.
- Парадоксальный субъект, - проговорил наш «бывший чиновник» надтреснутым тенором.
Я стоял молча, глядя на пламя. В голове возникали образы огненных птиц, взлетающих из преисподней, муравьев, мечущихся вокруг горящего муравейника. В другое время я записал бы эти фразы в клеенчатую тетрадь, чтобы потом вставить в повесть или роман. Но теперь я был заинтригован неожиданным поступком великана в красной рубахе. Была ли она в действительности красной или казалась таковой, освещенная пламенем, невозможно было разобрать. Меня волновало, что толкнуло этого богатыря в огонь.
- Барыня то наша, какова трагическая фигура, - после недолгой паузы произнес человек в бывшем сюртуке, признав во мне образованность.
Женщина рядом с ним в ответ на эту фразу сделала едва заметное движение, что могло означать несогласие со сказанным. Несогласие, выраженное так робко и незаметно, что человек, в адрес которого оно было обращено, не заметил его, видимо, увлеченный своими мыслями.
- Барыня ваша? - спросил я, немного помолчав, чтобы расшевелить его воображение и подтолкнуть к рассказу, который, как можно было заметить, уже оформился внутри рассказчика и просился наружу.
Меж тем, после сдвоенного трагического эпизода, толпа как будто сникла. Перестали бегать добровольцы с ведрами. Только насосники продолжали поочередно наклонятся, следуя за движениями насосных рукояток, подчиняясь, скорее, наработанным многолетними тренировками навыкам, чем желанию справиться с огнем.
- Фундаментальный был человек.
- Погибший крестьянин?
- Капитон, меня зовут Капитон. А это супруга моя пред алтарем, Татьяна. Настоящее имя ее вовсе не Татьяна, а скорее Прасковья, но наша барыня, прочитавши поэму господина Пушкина, взяла, да и перекрестила ее Татьяной, - человек повернул в мою сторону рано изношенное, что было заметно даже в темноте, лицо пьющего человека.
Я достал алтын и протянул ему. Он охотно взял монету и монотонным голосом, каким обычно говорят мелкие чиновники, начал свой рассказ.
- Барыня наша – вдова ранняя, полковника Крымской кампании, доживала свой век, как подобает ее пожилой женской сути, в этом поместье. Наследство после мужа досталось обширное, и она создала вокруг себя маленький Версаль. Сам я был у нее сапожником. Только какие тут сапоги? Она почти не выходила из дому, проводила время в разговорах с приживалками и разглядывании батальных мужниных дагерротипов. Когда появился Герасим, барыня привезла его из деревни, вся дворня была в высшей степени удивлена выдающейся статью и исключительной силой этого человека. Барыня, и та часто смотрела через окно, когда Герасим подметал подворье или управлялся с бочкой для воды. Исполинской силы был человек.
Был такой случай прошлым летом, корова деревенская в болоте застряла. Только и торчали из топи голова да хвост. Послали за Герасимом.
- И что? – не удержался я, перебил, - Вытянул он корову?
- Нет, корову не вытянул. Хвост только оторвал. Так что, засосало буренку без хвоста. Ну да, о чем это я. Изъян у него был в медицинском состоянии организма. Глухой он был. То есть, совершенно глухой, как стена в будуаре. А от глухоты проистекала и его немота. От этого и нелюдимый был. Не понимаю, зачем его барыня из деревни извлекла. Скучал он в Москве. Работа у него мизерная была для его конституции. А без работы он тосковал. И опять же, мужчина он был здоровый, что твой североамериканский бизон. Известное дело натура свое требует. В деревне этот предмет работой заглушался, а в городе и работы для него подходящей не было. Несомненно, его следовало непременно женить, но барышня свою политику блюла, не допускала его до известных отношений. Он и на мою Татьяну поглядывать стал, хотя, кажется, она тогда моей не была, а вскоре и вовсе знаки внимания стал оказывать. Но наша барыня такую аксиому вывела. Принудила меня к ней посвататься. Старуха немощная была, до смерти мизерная дистанция оставалась, когда услышала от дворовых, что Герасим к Татьяне политес произвел. И велела Гавриле связать меня с Татьяной матримониально. Дескать, я меньше с Бахусом дружить стану. А мне что? Женское естество, оно для человека приятственное, и глаз радует и плоть забавляет. Но нет у женского существа полета духа, нет в ней вселенской гармонии сфер. Одно слово лягушка, только что теплая.
Что-то опять я на побочную тему перенаправился.
Загрустил Герасим после нашего с Танькой венчания, сник как-то. Зато барыня заметно повеселела. Вы не ведаете, барин, но я знаю, что появится в начале следующего столетия еврей. Назовут его Сигизмундом, а по фамилии будет Фрейд. Я у Нострадамуса читал. Срамные вещи писать будет. Но все верно расскажет, подлец. Все мы, оказывается, глядим на мир из чресел наших. Такой феномен, мнится мне, и с барыней нашей приключился, даром что старуха дряхлая. Полковника ее рано убило, вот и вдовствовала она долгие десятилетия, на радость богу и ангелам.
Опять я на периферийную тропку спешился... Такая моя суть. Сенсорный голод испытываю в моей мыслящей ипостаси.
Недвусмысленное выражение лица Капитона побудило меня прибавить пятак к его начальному гонорару.
- Весьма Вами благодарен. И вот как оно дальше было. Нас с Танькой моей барыня в деревню спровадила, чтобы меня от кабацкого искуса оградить. Не поверите, барин, Герасим телегу нашу до самого Замоскворечья провожал. Шел за телегой, молчал и смотрел на Татьяну. Я поначалу строго себя повел. Супруга, мол, моя, богом мне данная, и смотреть на нее, и дышать с ней воздухом одним не моги. Боязно мне было тогда, и за себя и за нее, за Татьяну.
Да, только Герасим слова мои в ничтожество возвел. Все шел и шел за телегой, пока окраины Москворечья из виду не исчезли. Тогда он остановился. И только издали молча перекрестил всех нас: меня, Татьяну, телегу и лошадь.
Дальше, уж, я не видел, что произошло. Степан мне после все рассказал. Собачонку он себе завел. Сучку бездомную где-то подобрал, бог весть. Степан, говорил, будто от смерти ее выручил. Души в ней не чаял. Из сердца кормил, в душу укутывал. Тогда и физиономия его прояснилась, и чаще стал на дворе появляться. В церкви его, говорят, даже как-то видели. Будто бы стоял там оглобля оглоблей. Не удостоился себя ни разу крестным знамением осенить.
Так опять же барыня, царство ей небесное теперь. Увидела собачонку и заноровила приласкать ее. А та, возьми и не пойми барской милости, возьми да и покажи ей зубки.
Известное дело, когда баре свирепы, они человечнее. Тогда они ближе к своей сути. Но, когда они ласковы, уж непременно жди беды. Когда они ласковы, кажется, даже если ангел спустится с небес и сядет к ним на плечо, им мало будет. И будут они ожидать, что и чело их сему ангелу поцеловать не зазорно. А тут, тварь низкая зубы показывать.
Случилось тогда великое волнение и тревога в доме. Челядь была ни жива, ни мертва. Барыня – чернее тучи, что твой Понтий Пилат. Принудили Герасима утопить животину. Три дня после этого феномена немой из своей каморки не появлялся, двор забросил совсем. А сегодня, вот, запылал дом господский. Читал я в одном трактате про устройство такое, громоотводом называемое. Говорилось там, будто он грозу, божью кару мимо отводит, грехи снимает. Иностранец писал, немец вроде. Вениамином его звали, а фамилию его не упомню, Не то Хренкин, не то Хрумкин, Господь ведает. Вот и мыслю я себе. Может громоотвод нужно было поставить. Крепко согрешила, видать, барыня в помыслах своих. Даже по ихним, барским меркам.
Капитон замолк, и вид его стал отсутствующим. Видно, унесся мыслями в высшие сферы. Или - в кабак. Только Татьяна глядела на него удивленно, будто в первый раз увидела этого, почитаемого всеми никчемным, человека.